Елена ПОНОМАРЕНКО

В этот день солнце светило так ярко, и даже совсем не верилось, что мой отец уходит на войну. Мама с папой думали, что мы ещё спим, а я лежал с сестрёнками и мы втроём тихо-тихо плакали.

Моя сестрёнка Олеся родилась двадцать первого июня...

Каждое лето нас родители отправляли в пионерский лагерь. В этот год нам не пришлось отдохнуть: началась война...

Горел Минск и его округа... Третьи сутки слышались разрывы бомб и снарядов. Казалось, что небо сравнялось с землёй.

За год до войны у нас умер отец. Нам, малышам, сказали, что у него не выдержало сердце.

Я любила нашу улицу. В ней всё было красиво: и столетние акации, мимо которых при цветении невозможно было пройти, и беленькие, аккуратные домики с горшками ярких цветов на подоконниках.

Когда я увидел танки, то сначала стал их считать, но так как я умел считать только до десяти, а их было во много раз больше, просто спрятались в лесу.

Война застала меня в санатории. У меня было больное сердце, и каждый год, как только приходили долгожданные каникулы, меня доктора отправляли в санаторий.

У меня с довоенных лет сохранилась одна фотография. Её я берег и никогда никому не давал к ней прикоснуться.

Ещё вчера всё было как всегда. Дед сидел, лудил кастрюлю, мама пришла с ночного дежурства отдыхала, даже моя бабушка ходила тихо-тихо, а мы с братом всегда убегали к реке, чтобы своими играми не разбудить ее.

Я и моя подруга Юля никогда не забудем эту девочку. Она попала к нам в госпиталь, в августе 44-го. Шли ожесточённые бои.

Стали бомбить деревню, а нас у мамы шестеро... И все были, как говорили наши соседи: «Мал мала меньше!»...

Тихое летнее утро разорвали на части взрывы снарядов и бомб. Бомбили и наш пионерский лагерь...

Чёрные клубы дыма, казалось, теперь плыли, словно облака. Горело всё: что можно было и нельзя – деревья, дома, цветы...

Поезд мчал нас уже далеко от нашего города. Посадка была очень сложная. Нас у мамы двое – я и мой брат Пашка, совсем маленький, мама называла его «грудничок».

Когда я попала в детский дом, не знала своей настоящей фамилии. Нашли меня на Северном вокзале милиционеры.

Деревню нашу освободили от немцев только в сорок четвёртом году...

Когда у нас в деревне появились фашисты, почему-то не помню. Помню, что их было много на мотоциклах и танках. Из дома мы боялись выходить. Они играли на губной гармошке и горланили свои песни.

Первые «похоронки» приходили с войны в наш город так же, как и в другие города.

Расстреливали всех... Меня закрыл собой дед. И я оказался в самом низу, а на меня падали и падали расстрелянные жители нашей деревни.