Елена ПОНОМАРЕНКО
Ленка

Поезд мчал нас уже далеко от нашего города. Посадка была очень сложная. Нас у мамы двое – я и мой брат Пашка, совсем маленький, мама называла его «грудничок».

Моя мама передала его какой-то женщине в окно, затем просто втолкнула в этот же вагон меня, а сама сумела сесть только в последний вагон: уже на ходу поезда какой-то офицер подал ей руку и втащил в тамбур.

Но этого я всего не знал, сидя на баулах и держа на руках Павлика. Старался не думать о плохом, что мама могла отстать от нашего поезда при посадке. Я терпеливо её ждал.

– Куда мамка-то ваша делась? – спросила меня женщина с маленьким ребёнком на руках. Видя мой обеспокоенный взгляд, продолжила: «Не волнуйся! Давай-ка, иди сюда! Я потеснюсь. Мы должны поместиться здесь вдвоём».

Прошло уже минут десять, а мамы всё не было и не было. Стало страшно не за себя, а за Павлика.

– Что буду делать? Вдруг она и правда осталась на станции? Павлика кормить скоро! – взглянул я на Павлика и ещё крепче прижал его к себе.

– За это не переживай! Буду кормить скоро свою и твоего братика покормлю, – угадывая мои мысли, сказала моя попутчица.

– Меня тетей Катей зовут. А тебя?

– Как папу – Николаем, – гордо ответил я ей.

– Значит, ты у нас Николай Николаевич? Приятно познакомиться.

– Коленька, Коляшка! – это был мамин голос. Только она меня так называла.

Я увидел её, пробирающуюся к нам.

– Мама, родная! Мы здесь! – закричал я.

И мама, услышав мой голос, активнее стала пробираться к нам.

– Пустите, люди, добрые! Сыночек у меня там, – объясняла она всем, кто попадался на её пути.

У меня на руках проснулся Павлик. Не захныкал, а закричал сразу, а делать он это умел за двоих. Вот и сейчас не просто кричал, а орал.

– Тише, тише! – успокаивал я его. – Вот и мама наша нашлась. Сейчас тебя дурачка покормит! Успокойся!

– Коляшка, родненький, сыночек! Думала уж не найду вас! Сильно испугалась! – усаживаясь на моё место. Павлик, почувствовав мамины руки, сразу затих.

– У, крикун! – сказал я больше с любовью, чем с обидой.

...В вагоне было душно и жарко, казалось, что сто солнц сразу обогревают наш вагон со всех сторон. Открывали окна. Женщины с маленькими детьми возмущались, но дышать хоть на чуть-чуть становилось легче. Но к ночи мама вдруг обнаружила, что Павлик весь горит. Он не плакал, нет, но был весь, как «варёный».

– Коленька, боюсь, у нас Павлик заболел! Горит весь! Что делать будем? Надо бы доктора...

– Да где его теперь найдёшь, мама? – встревожено ответил я ей, щупая голову Павлика.

– Постарайся распаковать баул: в нём должна быть бутылочка со спиртом, надо обтереть его, снизить как-то температуру. Сможешь достать?

– Попытаюсь? – обнадёживающе ответил я, пробираясь к указанному баулу.

Поезд дёрнуло так, что с верхних полок посыпались чемоданы, люди, и кто-то крикнул:

– Выходите с вагона! Если не хотите здесь умереть! Самолеты бомбят станцию, к которой мы подъезжаем!

– Коленька, сынок! Пробирайся к выходу!

– А баулы?

– Да, Бог с ними с баулами... Самим бы в живых остаться! Поторапливайся, сынок, поторапливайся!

Рвались бомбы. От их свиста и крика людей мы с мамой почти не слышали друг друга. Я, работая локтями, пробирался к выходу, за нами двигалась тётя Катя со своей девчонкой на руках.

– Скорее! Скорее! – торопили они меня.

Свист очередной бомбы разорвал всё и всех. Состав горел. Впереди нашего вагона образовалась огромная воронка. Я спрыгнул на землю, протянул руки, чтобы взять Павлика у мамы и Ленку у тёти Кати.

С двумя «орущими свёртками» спустился с насыпи и, споткнувшись, упал, и дети чуть не выпали из моих рук.

– Коленька! – это было последнее, что я услышал. Мама прыгнула ко мне и помогла поднять Ленку и Павлика, побежав от вагона.

А тётя Катя осталась в вагоне, её оттеснили от мамы, и мы только слышали её голос: «Леночка! Доченька! Да пустите же!»

Рвануло так, что красное зарево обожгло мне руки, голову, совсем сожгло брови и ресницы. На месте нашего вагона зияла такая же воронка...

Мы лежали, с мамой, закрыв собой Павлика и Ленку, слышен был их не крик, а писк.

– Если пищат, то живы!, – подумал я. – А это самое главное!

– Коленька! Дети живы?

– Живы и наш, и тёти Катина! – поднимаясь, ответил ей я.

В голове шумело, почему-то стало рвать. Повсюду лежали убитые и раненые. Рельсы вывернуло, горели оставшиеся вагоны...

– Коленька! – тормошила меня мама. – Поищи, Катю! Может где раненая лежит?

Шатаясь, я обошёл воронку вокруг, меня мутило. Долго звал и кричал её по имени, но никто не откликнулся. Только два баула: наш и тёти Кати валялись по другую сторону от железнодорожной колеи.

Вдруг взгляд мой выхватил яркие голубые бусы. Они были надеты на шею тёти Кати, а теперь лежали с чьей-то оторванной рукой. Знакомые часы, подсказывали мне, что это была рука тёти Кати.

– Господи, какой ужас! Бежать! – закрыв лицо руками, я бросился назад к маме.

Мама ничего, не спрашивая, всё поняла по моему лицу.

– Девочку возьмём себе... – тихо сказала она, вытирая слёзы.

– Её Леной звать, – так же тихо ответил я ей.

К ночи нас всех подобрала какая-то военная машина. Павлик совсем разболелся. Он кашлял и хрипел, задыхаясь. Пока мама занималась Павликом, я держал на руках Ленку. Она была почти одного возраста с Павликом: месяцев пять-шесть, не больше.

Павлик снова стал задыхаться, он уже не плакал, а хрипел всё больше и больше. Я видел, как мама молилась, хотя этого никогда не умела делать, и в церковь никто из нас не ходил.

– Помоги ему, господи! Помоги! – слышал я её шёпот. Видя, как она прижимает Павлика и плачет, у меня тоже покатились слёзы, капая Ленке на лицо. Она, тихо посапывая, спала у меня на руках.

Так мы доехали до станции Первомайской. Шофёр, зная о нашей беде, остановив машину, побежал искать доктора. Маму и Павлика уложили в лазарет.

– Будем надеяться, – сказал доктор, обращаясь к маме. – Остаётся только надеяться! – повторил он. – Я буду часто наведываться к вам. А тебе мальчик и твоей сестре здесь не место. Выйди, пожалуйста, в коридор. Там есть кушетка. Нельзя здоровому ребёнку находиться с больными. Есть возможность заразиться. Я понятно говорю?!

– Поняла, Ленка! Ты мне теперь сестра!.. – И мама теперь у тебя – моя мама... Всё будет хорошо. Только бы Павлик поправился!

И я вышел с Ленкой в коридор.

К утру Павлику сбили температуру. Маме разрешили его и Ленку покормить. Ленка сосала грудь и захлёбывалась молоком. А мама, улыбаясь, говорила ей: «Не жадничай! Обжорка, Павлику оставь!»

Павлик пососал немного и уснул. Он был ещё слаб. Маме выдали простыни, и она смогла перепеленать теперь уже моих сестру и брата.

Павлик поправился. И через три месяца нас переправили в Казахстан. Мы нянчили Павлика и Ленку: не деля их на своего и чужого. Папе мама написала о Ленке всю правду.

В треугольнике-ответе, который мы получили, от него, были, такие слова: «После войны разберёмся, Галчонок! О девочке позаботьтесь, как о своей. Всё будет после войны!..»