Peskarlib.ru > Русские авторы > Василий ГОЛЫШКИН > Пропавшая буква

Василий ГОЛЫШКИН
Пропавшая буква

Распечатать текст Василий ГОЛЫШКИН - Пропавшая буква

Тревога

Известность пришла к Феде Пустошкину на уроке пения. Он был новичок, и учитель, Моисей Иванович, прежде чем начать занятия, решил проверить его голосовые данные.

— Внимание! — сказал Моисей Иванович. — Делаю пробу.

Смычок в его руках сверкнул, как фехтовальная шпага, и пронзил узкую талию скрипки.

До-о-о! — жалобно простонала скрипка.

— Теперь ты, Пустошкин, — сказал Моисей Иванович.

— До-о-о! — неуверенно пробасил Федя.

— Ре-е-е, — мягким, чуть дребезжащим голосом протянул старый Моисей Иванович.

Увы, все голосовые клапаны у Феди были поставлены на один лад.

— Ре-е-е, — пробасил он.

Класс замер. Он пока еще не смеялся, но смех клокотал у него в груди. Еще одно «ре», напоминающее рев рассерженного медвежонка, и лава смеха вырвалась наружу. Все вокруг запрыгало, зазвенело, закачалось…

Один Моисей Иванович не дрогнул перед лицом разбушевавшейся стихии. Он вынул часы и, скрестив на переносице мохнатые брови, стал терпеливо следить за ходом секундной стрелки.

Класс хорошо знал, что за этим последует. Моисей Иванович подождет, пока ребята успокоятся, и дребезжащим тенорком скажет:

— Пять минут, похищенных у искусства… На полминуты больше, чем в прошлый раз.

Смеяться сразу расхотелось.

— Внимание! — сказал Моисей Иванович. — Пустошкин будет петь. Что ты будешь петь, Пустошкин?

Федя залился краской и судорожно дернул плечом.

— Не знаю…

— Ну, какую-нибудь пионерскую песню, — подсказал учитель.

— Я не пионер.

В классе стало тихо. Пустошкин не пионер? В это было трудно поверить. В пятом классе, и не пионер. Вот тебе и на…

На перемене об этом узнала вся школа. Чинный школьный хоровод, вращавшийся вокруг бюста великого педагога Песталоцци, изменил направление и сделал центром своего вращения Федю Пустошкина.

— Этот?

— Он…

— Не может быть, чтобы не пионер…

— Видишь, без галстука.

Лариса Сергеева, председатель совета отряда пятого класса «А», вихрем налетела на классного руководителя:

— Зиночка Петровна! Что я вам скажу… У нас Пустошкин не пионер.

Зинаида Петровна, молодая учительница физкультуры, не умела сердиться. Хотя рассердиться надо было непременно, потому что Лялька позволила себе раз и навсегда запрещенное, назвав ее Зиночкой Петровной. Пустошкин как-то сразу вытеснил у нее из головы все остальное. Не пионер… И надо же было такому случиться… И где? В ее классе. Однако что же делать? Ждать, когда ее вызовет директор Дмитрий Васильевич и скорбным голосом спросит, почему ученики вверенного ей класса не являются членами детской коммунистической… Нет, ждать этого нельзя. Тем более, что ошибку легко можно исправить.

Зинаида Петровна не умела сердиться. Но она умела принимать решения, быстрые и точные.

— Лариса, — сказала она, — собери после занятий отряд и задержи Пустошкина. Будем принимать его в пионеры.

…Речь Зинаиды Петровны на сборе отряда пятого класса «А» была краткой. По ее убеждению, пионером Пустошкин не стал только по недоразумению. Не озорник… Двоек не бывает… Разве этого мало, чтобы, как все, носить красный галстук?

— Ребята! — сказала она. — В нашем классе учится Федя Пустошкин. Новичок. Федя, встань.

Федя смущенно приподнялся над партой.

— Все видят Федю Пустошкина? — спросила учительница.

— Все, — весело отозвался класс.

— Все видят, что Федя Пустошкин без галстука?

— Все, — нестройно отозвался класс.

— Но это вовсе не потому, что галстук у него… — Взгляд учительницы скользнул по классу и сразу нашел то, что искал: Сережа Бойков стыдливо прикрыл шею ладошкой. — Не потому, — продолжала Зинаида Петровна, — что галстук у него, как у Бойкова, в стирке. Федя Пустошкин не успел вступить в пионеры. Эту Федину ошибку надо исправить. Кто за то, чтобы Федю принять в пионеры?

«За» были все.

— Лариса, — сказала Зинаида Петровна, — одолжи Пустошкину свой галстук. Пустошкин Федя, с этого дня можешь считать себя пионером.

И Федя стал пионером.

Но пробыл он в этом звании недолго.

Утром следующего дня, перед уроками, Федя разыскал старшую вожатую Валентину Сергееву и, протянув ей красный галстук, сказал:

— Возьмите, пожалуйста… Бабушка не велит…

Федя виновато улыбнулся и отошел.

А Валентина не могла понять, что произошло. Помогла Лялька.

Увидев сестру, Валентина вспомнила, что Федя Пустошкин учится с ней в одном классе. Лялька была председателем совета отряда. Стоит ей, Валентине, потянуть за Ляльку-ниточку, и она сразу распутает все: узнает, почему Федя Пустошкин сам себя исключил из пионеров.

Но Лялька, услышав о поступке Пустошкина, была поражена не меньше сестры.

— Как же так? — сказала она. — Вчера мы его приняли, а сегодня он…

— Разве Пустошкин не был пионером? И что за странный прием в пионеры?.. — посыпались вопросы Валентины.

Она вспомнила, что сказал ей мальчик, отдавая галстук: «Бабушка не велела»… А при чем здесь бабушка? Хотела бы я знать…»

Неожиданная мысль пришла Валентине в голову.

— Лариса, — сказала она, — ты не знаешь, где живет этот Пустошкин?

— На Первой Еленинской… А что?

— Первая Еленинская. Это ведь в зоне действия отряда имени Гагарина?

— Да, а что?

— Потом узнаешь, — сказала Валентина. — А сейчас найди Воронка и передай ему это.

Она протянула сестре черный кружочек.

— Пуговица… — удивилась Лялька.

— Сама ты пуговица, — усмехнулась Валентина. — Пароль тревоги. С моим вензелем. Видишь «СВ» — Сергеева Валентина. В первой зоне у всех такие. Только никому ни слова — это их тайна.

Найти председателя совета отряда шестого класса «Б» Игоря Воронова было нелегко. Лялька обежала все закоулки, прежде чем догадалась заглянуть в светлый фонарик Ленинского уголка — маленькую, построенную дружиной терраску, выходящую в школьный сад.

Воронок был там. Он принимал рапорты вожатых звеньев.

— Первое звено, — сказал Воронок и вопросительно посмотрел на летописца отряда, худенькую Женю Соболеву.

— «Собрать в зоне «Восток» десять книг для библиотеки без библиотекаря».

— Собрано! — выскочил подвижный Валя Воскобойников, вожатый первого звена.

— Второе звено… «Открыть бесплатный прокат детских игрушек», — прочитала Женя.

— Открыли? — спросил Воронок.

— Нет еще, — поднялся толстый, неуклюжий вожатый второго звена Миша Никитин. — Помещения нет.

Вдруг на террасу влетела Лялька:

— Вот вы где…

Воронок нахмурился: он не любил, чтобы им мешали. Но не турнул Ляльку. И не потому, что встреча с ней всегда непонятно радовала Воронка — чувство долга Воронок ставил выше чувства дружбы, — а потому, что Лялька могла оказаться делегацией из соседней зоны. И ее надо было выслушать.

Воронок посмотрел на электрическую карту города, висевшую в Ленинском уголке. Одни улицы светились на ней красным цветом — зона действия «Восток-1», другие голубым — зона действия «Восток-2». Это была Лялькина зона.

— Ты делегация? — строго спросил у нее Воронок.

— Нет, — ответила Лялька. — Я не делегация. Я — пуговица.

И она протянула Воронку черный кружочек.

— Где взяла? — насторожился Воронок.

— Сестра послала.

— Сестра? — Воронок нахмурился. Сестра — это другое дело. Оглядев вожатых звеньев, Воронок сказал: — В зоне «Восток-1» тревога. Предупредить всех. Сбор после уроков в пионерской.

Вожатые разбежались по звеньям.

Ушел Воронок.

Ушла Лялька.

И только огоньки на электрической карте, которую забыл выключить Воронок, тревожно перемигивались.

Что же случилось в зоне «Восток-1»?

Брат Иисуса Христа

В чулане было темно и душно. Пахло мятой, укропом, окороком, мышами и еще чем-то таким, чему нос не мог придумать названия.

Носов было два. Один принадлежал Воронку, другой — Леньке. Минутку терпения, и станет понятно, что заставило Воронка и Леньку залезть в чужой чулан.

Разговор в пионерской не на шутку встревожил отряд имени Юрия Гагарина. Самоисключение Феди Пустошкина из пионеров было воспринято, как чрезвычайное происшествие номер один.

Безобидный и безответный Федя Пустошкин никогда не шел против воли класса. Класс был силой, которой он подчинялся с удовольствием. И вдруг нашлась сила, которая пересилила эту силу.

А сила звалась Авдотьей Поликарповой и была родной бабушкой Феди Пустошкина.

Это было обидно и непонятно. Бабушка у Феди была слабая, убогая, ходила, опершись на посошок. Казалось, что без этой, третьей, деревянной ноги она и устоять на земле не сможет. И вдруг у этой бабушки оказалась непонятная сила. Стоило бабушке сказать слово, и Федя как угорелый помчался к старшей вожатой сдавать галстук.

Что же держит Федю в повиновении?

Выяснить это взялся сам Воронок.

Понаблюдав за Федей, он очень скоро установил, что Авдотья Поликарповна по четным дням недели навещает Ульяну Тихоновну, прозванную за свой неуживчивый нрав Суматохой, и таскает к ней зачем-то внука Федора.

«И чего ему со старухами делать?» — удивлялся Воронок, наблюдая, как Федя понуро плетется вслед за бабушкой.

Чтобы разгадать тайну, Воронок разыскал Леньку, жившего по соседству с Суматохой, и предложил ему понаблюдать вместе за домом Ульяны Тихоновны.

Сегодня четный день недели. Сегодня бабка обязательно приведет к Суматохе Федю. И сегодня же, как успел узнать Воронок, у нее соберутся сектанты.

Кто такие сектанты, Воронок толком не знал. Говорят, божьи люди… Божьи… Но ведь бога нет. Однажды Воронок спросил на уроке — это было во втором классе, — что такое бог? Учительница ответила: «Бог — это ничто». И Воронок твердо убежден, что это так. Ведь бога никто никогда не видел. Значит, божьи люди все равно что ничьи люди. А разве человек может быть ничьим? Нормальный человек ни за что не скажет, что он ничей или божий. Он обязательно чей-нибудь да есть: заводской, колхозный, русский, советский…

Значит, люди, называющие себя божьими или ничьими, что одно и то же, не совсем нормальны. А ненормальных людей Воронок побаивался и старался держаться от них подальше. Ненормальные — они ведь за себя не отвечают. Треснут еще чем-нибудь…

И все же Воронка не раз разбирало любопытство, ему хотелось узнать, чем занимаются сектанты на своих молениях. Однажды он спросил даже об этом у Суматохи.

— А тем и занимаются, что спасения ищут, — сказала Суматоха.

— Разве их кто-нибудь ловит? — спросил Воронок. Вопрос почему-то не понравился Суматохе, и разговор на этом оборвался. Потом уже, от учительницы, Воронок узнал, что искать спасения — значит замаливать земные грехи в надежде на загробную райскую жизнь. Так делают те, кто верит в бога.

Это было совсем уж темно и скучно, и Воронок потерял всякий интерес к божьим людям. До вчерашнего дня он даже не вспоминал о них. И вдруг след Феди Пустошкина привел его в тот дом, где сектанты устраивают свои моления. Неужели и Федя с ними? Выяснить это надо было во что бы то ни стало.

Проникнуть в чулан ничего не стоило: двери в дом не запирались.

В чулане темно, тихо. Только слышно, как где-то в углу на басовой струне паутины доигрывает похоронный марш муха да в другом углу, боясь испугать тишину, осторожно скребется мышь.

Леньки не слышно. Он, как и Воронок, также раздумывает над жизнью. Вчера от деда он узнал, что божьи люди собираются у Суматохи и молятся. Они для него все равно что попы. А попы — это те, кто обманывает людей всякими чудесами. Проколют в иконе дырочку, она и заплачет. А кто не знает, думает, что икона чудотворная.

От сектантов Ленька тоже ждет чудес, вроде иконы с дырочками, поэтому нисколько не удивляется, увидев на стене светлое пятнышко, а в нем бородатого человека, висящего вниз головой.

— Воронок, — шепчет он, — смотри, чудо придумали…

— Это не они, — отвечает Воронок, разглядев бородатый силуэт. — Это природа придумала.

Не время, конечно, и не место, но Воронок как может разъясняет Леньке, в чем тут дело. В чулан сквозь узкую щель бьет пучок света. В комнате между окном и чуланом сидит кто-то бородатый. Он-то и отображается в чулане. Только в перевернутом виде. Ясно?

Ленька не успевает ответить.

— Тш-ш-ш!.. — шипит на него Воронок и припадает к щели. В комнате начинают собираться люди.

Входит кто-то черный, длинный, как кочерга, и садится спиной к чулану. Вползает «непомнящая» бабушка Лиза, прозванная так потому, что на все расспросы ребят неизменно отвечает:

«Не помню, внучек, не помню…»

Вкатывает свой живот продавец «мяса-рыбы» Борис Евлампиевич, по-уличному Борис Лампович. Мелькают еще какие-то лица, и, наконец, глаз Воронка выуживает тоненькую, как спичка, фигурку Феди Пустошкина. Федя усаживается возле своей бабки и сейчас же начинает перекатывать что-то во рту. Щеки у него поочередно раздуваются.

«Ириски», — догадывается Ленька.

Наконец все уселись. Все, кроме бородатого. Он, наоборот, когда все другие уселись, встал и вышел на середину комнаты. Голова его попала в луч света, и Воронок очень удивился, что спереди, на подбородке, и сзади, на затылке лысой головы, у него торчало по совершенно одинаковому пучку седых волос.

«Двухбородый, — определил Воронок. — Интересно, что он им скажет?»

Двухбородый закатил глаза и голосом неожиданно звонким для его тщедушной фигуры зарокотал:

— Пошлет сын человеческий ангелов своих, и соберут из царства его все соблазны и делающих беззаконие и ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубовный…

Передохнул. Откашлялся. Пригрозил еще какими-то казнями роду человеческому и, вытянув худую, как у петуха, шею, пропел:

— Аминь!

Бам! Чертов таз, который боднул в темноте Ленька, гудит, как колокол. Старушки суеверно молятся. Суматоха подозрительно косится на чулан. Но звук не повторяется, и она успокаивается.

— Аминь… — подхватывает Суматоха пронзительным, как сквозняк, голосом.

И все собрание невольно тянет:

— Аминь…

Двухбородый, кажется, ничего не заметил. Он, как дирижер в опере, поднимает руки и начинает тихонько напевать:

Никто пути господнего

У нас не отберет…

Молящиеся тихо откашливаются, готовясь подхватить священный напев, но их опережает Федя Пустошкин…

Тут необходимо сделать маленькое отступление.

У Моисея Ивановича, учителя пения, была песня, которую он дарил всем поколениям школьников, постигавшим под его руководством азы музыкальной науки. Это песня о Конной армии. Моисей Иванович был трубачом Первой конной армии, и песня была дорога ему, как память о минувших походах.

Лихая, удалая песня дедов пришлась по душе внукам, и стоило, бывало, Моисею Ивановичу дребезжащим голоском подсказать: «С неба полуденного жара не подступи…» — как сильные, звонкие голоса его учеников, мальчишек и девчонок, тотчас подхватывали: «Конная Буденного раскинулась в степи…»

Услышав знакомый мотив, приспособленный баптистами для выражения своих религиозных чувств, Федя Пустошкин сплюнул в руку недожеванную ириску и понес:

Конная Буденного,

Дивизия, вперед!

На мгновение в комнате воцаряется тишина.

— Чей отрок озорует? — гремит Двухбородый.

— Мой, батюшка, мой. Мал еще…

Кланяясь Двухбородому, Авдотья Поликарповна одновременно отвешивает увесистые подзатыльники внуку. На помощь ей спешит Борис Лампович.

— Брат Аполлинарий, — уговаривает он Двухбородого, — гражданин Тищенко…

Воронок как ужаленный отскакивает от щели. Странное беспокойство охватывает его, когда он слышит имя Аполлинария Тищенко. Если не врут Воронковы глаза и уши, он уже слышал это имя и видел его начертанным на клочке бумаги. Но где и когда? Наконец Воронок вспомнил…

Сбор

Отряд имени Гагарина готовился к сбору. Не потому, что это позарез необходимо, а потому что подошел срок: сбор полагалось проводить раз в месяц.

«Сборы» для проведения выдавал Дом пионеров.

— Нам нужен «сбор», — говорили ребята, явившись в кабинет пионерской работы.

— Пожалуйста, — отвечала заведующая кабинетом, приветливая Алла Григорьевна и раскидывала перед ребятами разноцветные тетради с описанием разных сборов. — Вот очень хороший «сбор», — расхваливала она свои разработки, — «Железными резервами мы выросли везде». Или вот, еще лучше: «Мы кузнецы, и дух наш молод…»

Это были очень удобные «сборы». Разбил текст на голоса — и валяй, проводи. Один одно скажет, по-писаному, другой другое, третий первого дополнит, а в заключение все вместе грянут песню «Железными резервами мы выросли везде. Клянемся — будем первыми в бою, в строю, в труде…»

Очередной сбор, который Воронку порекомендовала провести Алла Григорьевна, назывался: «Мы все из тех, кто воевал…» Почему он взял его? Кто знает, может быть, потому, что тетрадь с описанием этого сбора показалась ему наименее увесистой. Немножко смутило Воронка слово «воевал». Ну где и с кем могли воевать Воронок и его товарищи? Разве что с двойками. А почему бы и нет? С двойками тоже воюют. Двойка для всех поколений учеников была врагом номер один. Сердитая, когда была старшей вожатой, все свои речи, обращенные к ним, начинала и заключала призывом беспощадно бороться с двойками.

Выбрав сбор, Воронок поспешил в школу. Он открыл дверь, ведущую в актовый зал, и чуть не оглох от шума.

— Тише! — крикнул он. — Я принес «сбор».

Странно, это не произвело на ребят никакого впечатления.

— Я принес «сбор»! — еще громче крикнул он.

На этот раз ему удалось привлечь к себе внимание. Ребята притихли, но вид у них был такой, словно Воронка, своего командира, они видят впервые. Это было странно. Неужели они забыли, зачем посылали его в Дом пионеров?

— Я принес «сбор», — теряя уверенность, проговорил Воронок и вдруг увидел среди ребят новую старшую — Валентину Сергееву.

— Садись и спорь, — сказала она, улыбнувшись, — сбор уже начался…

Воронок, растерянный, сел и стал слушать.

— Что мы знаем о нашей улице? Ничего мы не знаем о нашей улице!

Это кричал Мишка-толстый. Перекричать его удавалось только двум удивительно похожим друг на друга подружкам Оле и Поле, да и то когда они объединяли свои усилия.

— А мы знаем, знаем, знаем… — завелись они. — Раньше наша улица Путиньковским переулком называлась. Один путь на Москву вел, другой на Киев…

— А что еще? — подбоченясь, спросил Мишка-толстый. Подружки смущенно переглянулись и сели. Других подробностей о родной улице они не знали.

Мишка-толстый победоносно посмотрел вокруг. Но тут вскочил Генка Юровец.

— А еще говорят, — крикнул он, — на Еленинской подпольная типография была! Нашей партии, — уточнил он.

— Говорят… — Мишка-толстый вперил в Генку Юровца ехидный глаз, но договорить не успел.

— Что ты предлагаешь? — перебила его Валентина.

Мишка-толстый был отчаянный спорщик, но и только.

«Что ты предлагаешь?» — спросила Валентина, и Мишка-толстый развел руками: не то отказываясь от слова, не то приглашая высказаться других. Другие не заставили себя ждать. Предложения посыпались, как горошины из лопнувшего стручка!

— Узнать, кто живет на нашей улице…

— Чем знаменит…

— Кто раньше жил…

— Какие учреждения были…

— Какие сейчас есть…

— Про каждый дом рассказать… — Это предложила застенчивая Мила Семенова.

Мишка-толстый давно подкарауливал, с кем бы сцепиться.

— «Про каждый», — хмыкнул он. — Ты еще про каждый столб предложи.

Но поддержки Мишка не нашел.

— Дома как люди, — сказала Валентина, — у каждого своя биография…

Она посмотрела на Воронка: «Разобрался или не разобрался в происходящем? Кажется, разобрался. Улыбается…»

Она не ошиблась.

«Предоставить улице слово… Послушать, что она сама о себе расскажет…» Это было интереснее всех «сборов», собранных в Доме пионеров.

— У каждого дома что-нибудь интересное есть, — сказал он.

Так Еленинская получила слово. Ей было о чем рассказать ребятам. Из дома в дом шли пятерки «красных следопытов» и, узнавая что-нибудь новое, тут же расплачивались с хозяевами песнями и плясками. «Пионерские посиделки» — так по-старинному стали называть на улице встречи хозяев домов с «красными следопытами».

Все, что узнавали, ребята заносили в «Летопись нашей улицы». И вскоре то там, то тут на фасадах домов засеребрились мемориальные доски:

«Здесь в 1914 году помещалась подпольная типография РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии)».

«В этом доме провел детские годы Герой Советского Союза Владимир Иванович Пашинин».

«Здесь родился один из организаторов первых пионерских отрядов страны Андрей Иванович Гусев».

«В этом доме жил пионер-герой партизан Витя Яблочкин».

Еще одну памятную доску «красные следопыты» хотели водрузить на доме № 7, но совет отряда, познакомившись с ее содержанием, решительно воспротивился.

— Не стоит портить пейзаж, — сказала Валентина, поддержав совет отряда, и доска с надписью «Здесь до революции жил паук-кровопиец купец Тищенко» была сдана в музей пионерской зоны.

Бесплатный заведующий

Тише, товарищи! Тише! Папа, мама, сестра Валентина, дедушка Егор, щегол Петька, кот Неслух… Все — тише. Лялька Сергеева, ученица пятого класса «А» 2-й зарецкой школы, пишет домашнее сочинение о том, как она будет жить при коммунизме. Как же она будет жить?

…Светлая, светлая, насквозь прозрачная комната. Изнутри видно все, что делается снаружи. Снаружи не видно ни зги.

По комнате в состоянии невесомости — это очень удобно — плавает красивая девушка. Вернее, не плавает, а неподвижно висит на одном месте. Это Лариса. Можно подумать, что она спит. Но это не так.

При коммунизме люди научились обходиться без сна. И если заставляют себя спать, то только в случае крайней необходимости. Например, для того, чтобы изучить полный курс физики, математики, химии, иностранного языка. Во сне на это уходит совсем мало времени, а наяву — годы.

На голове у Ларисы красивая металлическая сетка. От нее к прибору, мигающему разноцветными огоньками, тянутся ниточки проводов. Спящая Лариса изучает язык хинди.

Зачем ей понадобился этот язык? Вчера в Институте распределения общественных профессий она вызвалась сопровождать делегацию юных марсиан в Индию. Ей разрешили, и вот она изучает язык хинди.

По прозрачной стене навстречу друг другу медленно скользят два луча — голубой и красный. Наконец лучи сливаются, и комната наполняется мелодичным звоном. Лариса просыпается. Снимает сетку и поворачивает изумрудное колечко, надетое на палец, Невесомость пропадает, и Лариса приземляется на пушистый коврик. Язык хинди она знает в совершенстве. Лариса включает видеочасы. Ого, уже три без четверти! Ровно в три за ней прилетит атомолет и на целую неделю унесет в Индию. А что она будет делать потом, на следующей неделе? Лариса нажимает кнопку, и на стене зажигается «Программа общественных профессий Ларисы Сергеевой на июль, август, сентябрь». Лариса читает: «Воспитательница детского сада в Антарктиде… Агроном совхоза «Южные культуры» на Северном полюсе… Экскурсовод Музея пионерской славы на Ленинских горах в Москве… Стюардесса космического корабля Москва — Луна…»

Последнее особенно приятно Ларисе, потому что космический корабль «Восток-100», на котором она будет служить стюардессой, водит Игорь Воронов, по прозвищу Икар Воронок…

Стоп! Что это она? Разве можно об этом в сочинении? Лялька краснеет и старается больше не думать о Воронке.

Невесомость… Видеочасы… Юные марсиане… Институт распределения общественных профессий… Это она хорошо придумала. А Воронка не надо. Не надо и не надо! Он не по теме.

Ляльке снова пришла на ум придуманная ею программа общественных профессий. Кем захочет человек, тем и будет. Сегодня звездоплавателем, завтра учителем, послезавтра еще кем-нибудь. Здорово! Никто его не зовет, никто ему не приказывает, а он сам приходит и делает то, что нужно другим, что ему самому нравится. И не из-за денег, нет, деньги тогда пропадут. Без денег всего вдоволь будет. А потому… потому… потому…

Это как у доски. Знаешь, а выразить не можешь. Вот если бы встретить человека, живущего по задуманной ею программе…

Лялька и не подозревает, что такой человек уже есть. Это Лялькин дедушка Егор Егорович Сергеев.

Дней пять после выхода на пенсию Егор Егорович, бывший заводской директор, без всякого дела бродил по городу. Другие пенсионеры, облюбовав какой-нибудь скверик, втихомолку вели шахматные сражения или со страшной силой забивали «козла». А Егор Егорович все ходил и ходил с улицы на улицу, с базара на пристань, из горсовета в собес, с почтамта на радиостанцию… И не понять было: что его гонит, зачем и куда?

Его звали рыбачить — он не шел. Ему давали путевку в дом отдыха — он не ехал.

— Дедушка Егор, а дедушка Егор, — спросил однажды наблюдательный Воронок, державший на примете всех пенсионеров своей и соседней зоны, — вы что-нибудь ищете?

— Ищу, — подтвердил Егор Егорович. — Должность.

— У вас же была, — сказал Воронок.

— Была, да сплыла, — отозвался Егор Егорович. — Из той должности я вырос.

Он засмеялся. Воронок тоже улыбнулся. И все же зачем ему должность? Из-за денег, что ли? А пенсия? Хотел спросить и постеснялся.

— Когда найду, — сказал Егор Егорович, — тебя в помощники возьму.

Засмеялся и ушел. Воронок тоже ушел. Ему было грустно. «Из-за денег…»

Дня через два, встретив Ляльку, Воронок спросил:

— Дедушка Егор работает?

— Работает, — сказала Лялька. — А ты откуда знаешь?

— Знаю, — ответил Воронок. — Он должность искал.

— Нашел. В горсовете работает.

— Из-за денег?

Честное слово, Воронок не хотел об этом спрашивать. Вопрос сам выскочил.

— Что ты! — засмеялась Лялька. — Бесплатно работает.

— Кем бесплатно? — не поверил Воронок.

— Заведующим. По благоустройству.

— Врешь! — рассердился Воронок. — Бесплатных заведующих не бывает.

Именно это, только другими словами, сказала Лялька деду, когда узнала, что он будет работать бесплатным заведующим. «Раньше не было, — сказал дед, — а теперь есть. И всегда будут».

— Раньше не было, — сказала Лялька Воронову, — а теперь есть. И всегда будут.

Воронок прищурился, словно прицеливаясь к чему-то, и вдруг спросил:

— Ты не знаешь, он сейчас на работе?

— Конечно, — сказала Лялька. — С девяти до часу. У него короткий день.

— А мне длинный не надо, — заметил Воронок. — Будь здорова!

— Будь здоров, — сказала Лялька и подозрительно посмотрела вслед Воронку. Интересно, зачем ему знать, когда работает ее дедушка?

Но не скоро получила она ответ на этот вопрос. Зона «Восток-1» умела хранить тайны. Умел их хранить и Егор Егорович, нештатный председатель комиссии по благоустройству города Зарецка.

Он не сказал Ляльке о том, как однажды возле горсовета остановился отряд имени Юрия Гагарина и в кабинет Егора Егоровича вошел Воронок. Как положил на стол перед Егором Егоровичем заявление с просьбой переименовать Первую Еленинскую. Как долго упрашивал Егора Егоровича помочь отряду. Как, наконец, Егор Егорович согласился поддержать пионеров, если будет установлено, что название улицы исторического значения не имеет.

Ничего такого не сказал Ляльке родной дедушка Егор Егорович.

Секрет до поры до времени оставался секретом.

Бог — собачка верная

О купце Тищенко и его сыне Аполлинарии ребята узнали из рассказа Ильи Ильича Бабушкина, старого учителя истории, «хранителя» школьного музея.

В детстве Аполлинария Африкановича звали Полем.

«По-ля!» — дразнили его знакомые ребята девчоночьим именем. Поэтому Аполлинарий предпочитал держаться от них подальше. Да и отец, содержатель трактира, Африкан Данилович, не поощрял эти знакомства. Уличная голь не пара его сыну.

Дом, в котором они жили, был сытый, крепкий, как и его хозяева, дом, с презрением смотревший двумя этажами своих окон на голь-дома, толпившиеся перед ним, как нищие перед богатым купцом.

Гордостью Африканова дома были собаки: клыкастые, злые, рыжие, как пожар… Никто не знал, сколько их и какие у них клички. Африкан держал это в тайне. Расчет у него был простой. Не зная клички, собаку не привадишь. А не привадив, не разживешься Африкановым добром.

В сытом Африкановом доме собакам жилось совсем не сытно. Хозяин кормил их всего лишь один раз в день — утром.

— Чтобы к ночи злее были, — просвещал он Аполлинария.

И вдруг этому собачьему царству пришел конец. Приехала телега, похожая на гигантскую мышеловку, и увезла всех Африкановых собак на живодерню.

В этот же день улица узнала: в доме Африкана Даниловича поселился божий человек.

Так как два эти события произошли почти одновременно, многие решили, что между выдворением собак и водворением божьего человека есть какая-то связь. Но какая, никто не знал.

А эта связь действительно была. О ней мог поведать сверстникам Аполлинарий, но он, страшась гнева Африкана Даниловича, держался от уличных в стороне. Все, что происходило в доме отца, не шло дальше его глаз и ушей. Поэтому улица так ничего и не узнала.

Божий человек, тощий и кривой, как гороховый стручок, часто гостил у Африкана Даниловича до того, как поселился у него в доме. Был он стар, сед и говорлив. Звали старика Авдей.

— Не за собак держись, Африкан, — внушал хозяину старичок. — За бога. Бог — собачка верная. Не кусает, а в страхе держит…

Вскоре по соседству с трактиром, в том же нижнем, каменном этаже Африканова дома открылась молельня, и божий человек стал толковать желающим священное писание — библию.

Воры не решались шалить в доме, где старичок Авдей по поручению бога учил верующих довольствоваться малым и не желать большего. Африкан Данилович мог спокойно спать по ночам, а днем — наживать деньги. Было бы для кого… А у Африкана Даниловича было для кого — для сына.

Аполлинарий знал это и уже с детства привык смотреть на себя как на хозяина.

Божья наука, которую преподавал старичок Авдей отцу, пошла впрок и Аполлинарию. «Бог — собачка верная. Не кусает, а в страхе держит». Это он запомнил на всю жизнь.

Гимназия, в которой учился Аполлинарий, тоже боялась бога. Но не вся. Были такие, которые ничего не боялись.

— Бога нет, — говорили они. — Долой царя! Вся власть народу.

Царя вскоре скинули. Бог остался. Вместо царя в Петрограде стал править Керенский, глава Временного правительства. Поэтому улица требовала:

— Долой войну! Долой помещиков и капиталистов! Вон Керенского! Вся власть Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов!

Те, кто ничего не боялся, приносили эти слова в гимназию. Здесь это называлось «большевистской заразой».

Аполлинарий ненавидел тех, кто стоял за большевиков.

В одном классе с Аполлинарием учился Егор Сергеев. Он был сыном бедняка, но учился хорошо, поэтому его и приняли в гимназию. Аполлинарий и Егор сидели на одной парте.

Это случилось на перемене, когда в классе никого не было. Аполлинарий полез в парту и по ошибке вместо своего вынул Егоров альбом по рисованию. Раскрыв его, он увидел, что ошибся. В его альбоме не могло быть газеты с пугающим названием «Соцiалъ-демократъ».

Сейчас же вспомнилось: «Социалист — внутренний враг отечества…»

Приносить такие газеты в гимназию запрещалось под страхом исключения.

Утром следующего дня, когда директор открыл дверь кабинета, он, к своему удивлению, увидел там ученика 8-го класса Аполлинария Тищенко.

— Ты зачем тут? — спросил директор.

Аполлинарий протянул директору лист бумаги:

«Директору губернской гимназии. Настоящим ставлю господина директора в известность, что ученик вверенной ему гимназии Сергеев Егор приносит с собой запрещенную литературу и употребляет ее для недозволенного чтения и возбуждения против Временного правительства господина Керенского. Ученик 8-го класса Аполлинарий Тищенко».

Егора выгнали из гимназии. Что было с ним после, ребята не догадались спросить, а Илья Ильич сам почему-то не рассказал ребятам.

Через много-много лет донос ученика 8-го класса губернской школы-гимназии Аполлинария Тищенко попал в руки другого ученика той же школы, только называлась она уже не гимназией, а просто школой № 2. Звали ученика Игорем Вороновым.

Тайна одного экслибриса

На след экслибриса отряд имени Гагарина напал случайно… Но прежде о том, что такое экслибрис.

«Ex libris» по-латыни — значит «Из книг». Это знак, по которому узнают, кому принадлежит книга. Его можно выгравировать на меди, а можно и на дереве. Для этого годится любой рисунок: петух, Петр Первый, радуга, пихта, самовар, змея, русалка, теплоход, компас, спутник, айсберг…

Экслибрисом метят книги, как печатью.

Один такой экслибрис попал на глаза гагаринцам, когда они рылись в книгах городской библиотеки.

Рыться в книгах им разрешила заведующая Бронислава Казимировна.

Отряду имени Гагарина позарез надо было узнать, имеют или не имеют названия Еленинских улиц историческое значение.

Имеют — хорошо. Тогда на доме № 1 по Первой Еленинской появится табличка, которая расскажет о том, кто дал улицам свое имя.

Не имеют — тем лучше. Тогда на домовых знаках Первой Еленинской появится новое имя. Какое? Это тайна.

Бронислава Казимировна не знала, что ищут ребята. И не старалась это узнать. Надо будет — сами скажут.

Но ни одна из книг, просмотренных гагаринцами, не смогла ответить на их вопрос: имеют или не имеют названия Еленинских улиц историческое значение. Может быть, в библиотеке есть другие книги? Пришлось обратиться к Брониславе Казимировне. Бронислава Казимировна подумала и сказала:

— Почему Еленинские называются Еленинскими? Посмотрим в книгу и скажем, почему Еленинские называются так.

— Мы уже смотрели, — сказал Воронок.

— Эту книгу вы видеть не могли, — сказала Бронислава Казимировна. — Она у меня под замком. Как библиографическая редкость.

Бронислава Казимировна открыла шкаф, и на свет появился старинный путеводитель по среднерусским городам.

Нашли Зарецк, родной город, Нашли Еленинскую, родную улицу, и вслух прочитали:

— «Еленинская. Названа по домовладельцу».

— Ура! — закричал толстый Миша Никитин.

Между тем Валя Воскобойников не спускал глаз с рисунка, украшавшего титульный лист путеводителя. На рисунке был изображен земной шар. Он покоился на кирпичиках, составлявших загадочное слово «губгим». Поверх шара, в лучах северного сияния, радугой изгибалось другое загадочное слово, написанное к тому же не по-русски.

— Экслибрис, — прочитал Валька. — Что это значит?

Бронислава Казимировна объяснила.

— А «губгим»?

— Губернская гимназия, — сказала Бронислава Казимировна, — сокращенно «губгим». Из книг губернской гимназии. Вот что это значит.

— Чудно, — сказал Валька. — Я уже где-то видел такой знак.

— Только здесь, и только сейчас, — сказала Бронислава Казимировна. — Библиотека губернской гимназии сгорела в 1917 году.

— Нет, видел, — сказал Валя. — Очень много книг с таким знаком видел.

— Да где видел? — крикнул Воронок, заинтересовавшись разговором.

— Вспомнил, — сказал Валька. — У дедушки на чердаке.

Пошли к деду.

— Дедушка, а дедушка, — сказал Воронок, — вы служили в гимназии?

— Э-э, когда это было… — сказал дедушка.

— Сторожем, — напомнил Валька.

— Сторожем, — подтвердил дедушка.

— Помните, как она горела? — спросил Воронок.

— Да не сгорела, — сказал дедушка. — Занялась только.

— А библиотека? — спросил Воронок.

— Сгорела, — сказал дедушка. — Во дворе домишко стоял. От него и гимназия занялась.

— Все книги сгорели? — спросил Воронок и с укором посмотрел на Вальку.

Валька стоял сам не свой.

— Все, — сказал дедушка, и Валькино сердце упало. — А какие остались, обгорелые, — сказал дедушка, — я на чердак снес…

Валькино сердце снова взлетело и, подхватив хозяина, забросило его на крышу дедушкиного дома.

— Воронок! — крикнул Валька. — Лезь сюда…

Но этого приглашения и не нужно было. Воронок был уже рядом.

— Показывай, — сказал Воронок.

Вот и заветный дедов сундук с книгами.

Валька хватает одну, другую, третью книгу и протягивает их Воронку.

— Смотри! — кричит он. — Этот же знак — «губгим». Из книг губернской гимназии…

Воронок посмотрел одну, другую, третью книгу и сказал:

— По ним при царе учились.

При царе? Молодец Воронок, сразу разглядел. А он, Валька, и не знал, из каких книг голубей делал. Сколько их, бумажных, вылетело из чердачного окна! Впрочем, не все ли равно. Кому они теперь нужны, эти книги?

— Пошли? — сказал Валька.

— Постой, — задержал его Воронок. — Возьмем несколько. Для музея зоны.

Валька наугад вытащил из сундука книгу и протянул ее Воронку.

— Годится? — спросил он.

Воронок раскрыл книгу, помеченную экслибрисом «губгим», и сказал:

— Смотри, тут есть что-то…

— Письмо какое-то, — сказал Валька.

Они развернули сложенный вчетверо, пожелтевший от времени, а может быть, и от пожара, лист бумаги и прочитали:

«Директору губернской гимназии. Настоящим ставлю господина директора в известность, что ученик вверенной ему гимназии Сергеев Егор приносит с собой запрещенную литературу и употребляет ее для недозволенного чтения и возбуждения против Временного правительства господина Керенского. Ученик 8-го класса Аполлинарий Тищенко».

Это был тот самый донос, о котором рассказывал пионерам Илья Ильич Бабушкин. О нем вспомнил Воронок сейчас…

Аполлинарий Африканович, гражданин Тищенко, и ученик 8-го класса Аполлинарий Тищенко — не одно и то же это лицо? Воронок схватил Леньку за руки, и они, стараясь не шуметь, выскользнули из чулана.

По сигналу

Воронок бежал по раззолоченной осенью улице, а в голове настойчиво стучало: «Брат Аполлинарий… Гражданин Тищенко… Брат Аполлинарий… Гражданин Тищенко…»

У дома Жени Соболевой Воронок нажал потайную кнопку светового сигнала.

Женя учила уроки. Она не сразу заметила, что стеклянный глазок календаря, висящего над ее письменным столиком, отчаянно моргает. Но, заметив это, Женя сейчас же вскочила и бросилась на улицу. В зоне «Восток-1» случилось что-то важное.

Она не ошиблась. Воронок протянул ей черный кружочек со своим вензелем и сказал:

— Передай по цепочке. Сбор у меня. Я пошел.

В зоне «Восток-1» — тревога, и пионерам отряда имени Юрия Гагарина не до книг, не до еды, не до игр, не до историй. Председатель совета отряда Икар Воронок позвал их на сбор, и все было брошено…

Воронок докладывает о своих открытиях в суматохинском чулане.

Конечно, Федя Пустошкин, принявший воинство Христово за воинство Буденного, — это смешно. А вот Двухбородый — совсем не смешно. Аполлинарий Тищенко… А в доносе как? Тоже Аполлинарий Тищенко. Не сомневайся, Воронок, верь, бывший ученик 8-го класса губернской гимназии и баптистский проповедник — одно и то же лицо. Он не стал лучше оттого, что долго жил. Змея до смерти змея и всю жизнь жалит. Вот он и Федю Пустошкина хочет ужалить. Нельзя отдавать ему Федю. Надо в милицию пойти, в горсовет, к дедушке Егору Егоровичу…

Так советуют ребята. Хорошо, он так и сделает. Пойдет к дедушке.

Стоп! «Дедушка Егор Егорович Сергеев… Да ведь это…» Внезапная догадка вспыхивает в голове у Воронка. Он сговаривается с ребятами, как действовать дальше, и распускает всех по домам.

…С утра физкультура, но Воронка на физкультуре нет. Зинаида Петровна, учительница, отпустила его по каким-то делам в горсовет.

Егор Егорович у себя. И поглощен очень странным даже для нештатного заведующего отделом благоустройства занятием. Он играет… в мячики. Большие и красные, как солнце, маленькие и черные, как спелые сливы, они лежат тут же — на столе, в кресле, на подоконнике. Егор Егорович берет их и… Нет, это не игра, а экспертиза. Горсовет решил закупить партию мячей для детских площадок в парках, и Егор Егорович проверяет их качество.

Удар… Еще удар!

— Я к вам, Егор Егорович.

— Воронок? Давно жду, давно.

Воронок так взволнован, что даже не слышит Егора Егоровича. Поэтому и смысл сказанных слов не доходит до его сознания.

— Егор Егорович, — каким-то не своим голосом спрашивает Воронок, — вас из гимназии не исключали? За чтение запрещенной литературы?

— Постой, постой… — Егор Егорович угрожающе наставляет на Воронка указательный палец. — Ты откуда знаешь? Я тебе свою биографию не рассказывал.

«Значит, исключали», — догадывается Воронок, и лицо у него сияет.

— Допустим… А ты чего, собственно, радуешься?

Но у Воронка нет больше слов. Он молча лезет в карман и протягивает Егору Егоровичу сложенный вчетверо, пожелтевший от времени, а может быть, от пожара донос ученика 8-го класса губернской гимназии Аполлинария Тищенко.

— Любопытно, — задумчиво говорит Егор Егорович, прочитав донос. — Я тогда так и полагал… Отец у него богатей был.

«Любопытно»… Спокойствие Егора Егоровича выводит Воронка из себя. Обнаружены следы врага. Надо немедленно бежать, искать… Ах да, Егор Егорович не знает самого главного.

— Он здесь, — выпаливает Воронок, — тот Тищенко…

То, что произошло вслед за этим, поставило Воронка в тупик. Егор Егорович не возмутился, не позвонил в милицию. Ничего такого не сделал Егор Егорович. Он согнал со стула мяч, уселся и, усмехнувшись, сказал:

— К родной норе крысу потянуло.

И все. Да как он может так, Егор Егорович? Разве такое прощается?

— Он уйдет, Егор Егорович, — сказал Воронок. — Его потом не найдешь!

— А кому он нужен? — усмехнулся Егор Егорович. — Для чего?

— Для наказания.

Егор Егорович внимательно посмотрел на Воронка. Наконец-то догадался, что происходит у того на душе.

— Он уже наказан, — сказал Егор Егорович. — Он уже тем наказан, что мы победили.

— А печь огненная? А скрежет зубовный? — взрывается Воронок. — Зачем он тогда грозит?

— Ты поточней, — спокойно перебивает его Егор Егорович. — Какая печь и какой скрежет? По какому поводу?

Воронок спохватывается и рассказывает Егору Егоровичу о Феде Пустошкине и своих наблюдениях в Суматохином чулане.

Егор Егорович тянется к телефону и снимает трубку. Значит, понял, какая опасность грозит городу Зарецку.

— Антон, ты? Разговор есть. Часа через два зайду.

Часа через два… Ну и железный человек Егор Егорович! Да за два часа… Страшно подумать, каких бед может натворить враг за два часа, если его оставить на свободе. Может быть, милиции некогда? (Воронок твердо убежден, что Егор Егорович звонил в милицию.) Тогда пусть поручат им. В отряде есть звено ЮДМ — юных друзей милиции. Оно с Аполлинария глаз не спустит.

— Ты чего там ворчишь? — Голос Егора Егоровича выводит Воронка из задумчивости. — Не доволен?.. Ты прав. Аполлинарий враг. Но его наганом не возьмешь. Тут, брат, другое оружие требуется. Ты вот грибы собирал, случалось?

— Сколько раз, — ухмыльнулся Воронок.

— Срежешь один, — продолжал Егор Егорович, — а вместо него на том же месте другой лезет.

— Их спорынья плодит, — подсказал Воронок.

— Верно. А таких, как Тищенко, невежество питает. Он кем раньше был? Купцом. Чем торговал? Товаром всяким, А сейчас чем торгует? Богом, Я не куплю. Ты не купишь. А Федина бабка купит. И хорошие деньги заплатит. Вот Аполлинарий и сыт.

— Бабка пусть, — махнул рукой Воронок. — А Федя при чем? Феде бог не нужен. Он ему только мешает.

— Он многим мешает, — сказал Егор Егорович. — Нет его, а в него как в живого верят. Я бы на вашем месте бога в суд вызвал…

Воронок опешил. Бога в суд? Конечно, Егор Егорович шутит!

— В суд? — спрашивает он, стараясь выиграть время и понять, к чему клонит Егор Егорович.

— В суд, — усмехается Егор Егорович. — Думаешь, нельзя? С умом все можно. Даже бога в суд вызвать.

Воронок растерянно смотрит на Егора Егоровича. Судить ему еще никого не приходилось.

Но Егор Егорович, кажется, и не рассчитывает на его силы.

— Ты с Валентиной переговори, — советует он, — она поможет.

Остается попрощаться и уйти.

— До свидания…

— Постой, — Егор Егорович жестом останавливает Воронка. — Ты у меня ничего не забыл?

Воронок машинально ощупывает карманы: «Нож, ручка, черное колесико пароля…» Нет, все при нем. И вдруг замечает в руках у Егора Егоровича какую-то бумажку. Он сразу узнает ее. Просьба о переименовании! Еленинской улицы.

— Разрешили?!

Егор Егорович берет со стола другую бумажку и протягивает ее Воронку. Взгляд сразу схватывает: «Просьбу пионеров удовлетворить. Улицу переименовать…»

Разрешили! Победный клич готов вырваться из груди Воронка, но Егор Егорович предупреждает взрыв преждевременной радости.

— Читай выше, — приказывает он.

— «Проект», — растерянно произносит Воронок, и руки у него опускаются.

— Проект, — подтверждает Егор Егорович. — Через неделю сессия горсовета, там и утвердим.

В тот же день совет отряда встречается с Валентиной и принимает решение о проведении операции под названием «Суд».

Суд идет…

— Зашевелились, — с трудом сдерживая нетерпение, зашептал Ленька и толкнул Воронка.

Они лежали в чужом палисаднике, не спуская глаз с окон Суматохиного дома.

Зашевелились… Значит, Двухбородый закончил проповедь и сейчас подаст команду к пению. Так и есть. Вот он встал во весь свой аршинный рост, взмахнул рукой, как плетью, и немо зашевелил губами. «Никто пути господнего у нас не отберет», — догадался Воронок.

— Давай! — крикнул он Леньке.

Ленька вскочил, поднес к губам трубу и задудел. Ну конечно, песня только и ждала этого сигнала. Она выпорхнула из переулка и закружилась над головами высыпавших на Еленинскую ребят:

Никто пути пройденного

Назад не отберет.

Конная Буденного,

Дивизия, вперед!

Это с песней вышли отряды имени Юрия Гагарина и Германа Титова.

Воронок видел, как в окнах Суматохиного дома заметались тревожные тени, как молельщики, по-тараканьи суча руками, высыпали на крыльцо и принялись ругать поющих ребят:

— Бесстыдники!

«Ну и люди, сами украли песню, а на других ругаются», — с удивлением подумал Воронок и вдруг среди стариков и старух увидел Федю. Он никак не мог пробиться сквозь их кольцо.

— Федя! — крикнул Воронок, выходя из укрытия.

— А?

— Пойдем с нами.

— Куда?

— На суд…

Это слово произвело на сектантов магическое действие. Они притихли, и Суматоха поинтересовалась: где, когда, кого и по какому случаю судят?

Секта, в которой состояла Суматоха, мало интересовалась земными делами. Но дела, подлежащие земному суду, составляли исключение. Земной суд был для нее вроде репетиции суда небесного. Сектанты ходили в суд, как на службу, и потом неделями перемывали косточки «грешникам», угодившим на скамью подсудимых единственно потому, что они «забыли бога». Правда, случалось, что на эту самую скамью попадали и те, кто «помнил бога», но к ним у секты было особое отношение. Таких подсудимых сектанты считали пострадавшими за веру и денно и нощно молились за их освобождение.

— Где судят? — крикнула Суматоха, не дождавшись ответа.

— В клубе, — сказал Воронок.

— За что?

Воронок промолчал. У него на этот счет были свои соображения. Но Суматоха и не стала ждать ответа. Она сошла с крыльца и, не оглядываясь, засеменила вслед за отрядом. Знала — другие от нее не отстанут.

Клуб вагоноремонтного завода был набит до отказа. Валентине Сергеевой стоило большого труда протиснуться через зал, чтобы попасть за кулисы.

На сцену принесли стол, покрытый красной скатертью, стулья. Из-за кулис выбежал Воронок, поднял руку и сказал:

— Встать, суд идет!

Зал замер по стойке «смирно».

На сцену в строгом черном костюме вышла Валентина. Вместе с нею, красные от смущения, в галстуках, ослепительно сиявших на белых рубашках, вышли мальчик и девочка: Костя Ярилов из Воронкова класса и Мила Прохорова из Лялькиного.

Судя по тому, что Валентина заняла средний стул, она была судьей, а Костя и Мила, усевшиеся по бокам, — заседателями.

Два стула по бокам — справа и слева от судейского столика — заняли Долгий, с недавних пор вожатый гагаринцев, и Юра Валенкин, весельчак-десятиклассник, с первого дня своей ученической жизни потешавший школу шутками-прибаутками. Роль этих двух в предстоящем судопроизводстве была пока не ясна.

Позади стула, на котором сидел Юра Валенкин, стояла, скрестив деревянные ножки, жесткая лавочка. Ей и представляться не надо было. Все сразу поняли, что это скамья подсудимых. А где же они сами?

— Внести подсудимого!

Зал хихикнул, поймав Валентину на неверном слове, но рассмеяться не успел. Дверь, ведущая в фойе, распахнулась, и в проходе показалась четверка дюжих мальчиков с носилками на плечах. Они несли нечто похожее на клетку, затянутую занавеской.

Вот как, значит, судья не оговорилась, велев внести, а не ввести подсудимого. Кто же он?

Заинтригованный зал с нетерпением ждал начала суда.

Клетку подняли на сцену и поставили на скамью подсудимых. Валентина начала допрос.

— Подсудимый, — сказала она, обращаясь к клетке, — назовите свое имя и фамилию.

Клетка молчала. Тогда встал Юра Валенкин и, церемонно поклонившись суду, сказал:

— Мой подсудимый по независящим от него причинам лишен дара речи. Если суд не возражает, на вопросы вместо него буду отвечать я.

Суд не возражал.

— Имя и фамилия подсудимого? — повторила Валентина. Юра Валенкин подошел к клетке, наклонился, словно прислушиваясь к чему-то, и сказал:

— Бог Саваоф.

В зале прошелестел хохоток. Суматоха перекрестилась: «Антихристы…» — но с места не сошла. Удержало любопытство.

— Год рождения? — спросила Валентина.

— Незапамятные времена, — ответил Юра Валенкин.

— Место рождения?

— Бог — подкидыш. Народы все время подкидывали его друг другу. Так что установить настоящее место рождения бога до сих пор не удалось.

В зале снова хихикнули. Валентина встала и сказала:

— Бог Саваоф, или как там его еще, обвиняется в том, что мешает жить хорошему человеку Феде Пустошкину.

Федина бабка, сидевшая рядом с Суматохой, беспокойно заерзала в кресле, отыскивая глазами внука. Но не отыскала.

Предъявив богу обвинения, Валентина пожелала узнать, признает он себя виновным или нет.

— Нет, — ответил Юра Валенкин от имени бога. — Бог Саваоф не может признать себя виновным до тех пор, пока не узнает, в чем конкретно его обвиняют.

Валентина не полезла в карман за словом.

— В том, — сказала она, — что бог Саваоф не разрешает Феде носить пионерский галстук, ходить в кино, петь песни.

— Бог Саваоф не может принять неподтвержденных обвинений, — возразил Юра Валенкин.

Долгий, как на уроке, поднял руку.

— Слово предоставляется прокурору, — объявила Валентина.

— Прошу вызвать пострадавшего Федю Пустошкина, — сказал Долгий.

— Федя Пустошкин! — крикнула Валентина.

— Я тут, — сказал Федя, выходя на сцену.

— Скажи нам, Федя, — начал Долгий, — почему ты не хочешь быть пионером?

— Я хочу… — Федя застенчиво улыбнулся, — Это бабка не хочет, чтобы я хотел.

— Почему?

— Бог не велит.

— А в кино ходить?

— И в кино не велит.

— У меня вопросов больше нет, — сказал прокурор Долгий и подмигнул Феде: — Что скажет защитник?

Юра Валенкин церемонно поклонился прокурору.

— Защитник скажет, что бог действовал в интересах самого Феди Пустошкина.

— Как так? — опешил Долгий.

— Неужели не ясно? — Юра Валенкин пожал плечами и, молитвенно сложив руки, изрек: — Отроку, решившему вкусить сладость райской жизни, негоже предаваться соблазнам жизни земной.

— Я и не предаюсь! — крикнул Федя Пустошкин. — Я в кино хочу, а она не пускает.

Смех волной прокатился по залу. Федина бабка поджала губы и забилась, как улитка, под черную шаль.

— Есть вопрос! — Долгий снова поднял руку.

— Пожалуйста, — сказала Валентина.

— Имею вопрос к защитнику, — сказал Долгий, — Можно ли слышать, не имея ушей?

— Нельзя, — подумав, согласился Юра Валенкин.

— Можно ли видеть, не имея глаз?

— Нет как будто, — последовал ответ.

— Можно ли мыслить, не имея головы?

— Странный вопрос…

— Можно ли существовать, если тебя не будет?

— Честно говоря, сомневаюсь, — чистосердечно признался Юра Валенкин. — А что?

Долгий вприщур посмотрел на защитника:

— А то, что на кой Феде Пустошкину загробная жизнь, если его самого не будет?

— Сдаюсь! — крикнул Юра Валенкин, подняв руки. — Сдаюсь и прошу вынести моему подзащитному оправдательный приговор.

В зале наступила мертвая тишина.

— Это на каком же основании? — спросил прокурор Долгий.

— На основании поговорки: «На нет и суда нет», — сказал Юра Валенкин.

Прокурор потребовал, чтобы защитник выразил свою мысль в более доходчивой форме.

— Пожалуйста, — сказал Юра и снял с клетки покрывало. Клетка была пуста. Зал, вытянув шеи, замер. Валентина, воспользовавшись тишиной, предоставила слово Долгому.

— Кто мешает интересно жить хорошему человеку Феде Пустошкину? Бог, которого нет, или бабка, которая верит в несуществующего бога?

— Бабка! — грохнул зал.

Суматоха не выдержала. Черным смерчем взвилась над креслом, схватила Федину бабку за руку и понеслась к выходу. Следом, чертыхаясь и украдкой отплевываясь, бросилась секта.

Зал аплодировал, преследуя беглецов песней:

Никто пути пройденного

У нас не отберет…

Что касается суда, то он, в нарушение всех правил, не удалился на совещание, а спустился в полном составе в зал и присоединился к поющим. Собственно говоря, и без суда все было ясно.

Пропавшая буква

Ночь. Вспыхивают и гаснут над Зарецком молнии.

Когда вспыхивают, город освещается холодным белым светом. Когда гаснут — кажется, что над головой смыкается черная бездна. Дождя нет, и это на руку отряду имени Гагарина.

Крылечко, на котором стоит Воронок, похоже на капитанский мостик. Сам Воронок — на капитана, ведущего корабль по взбаламученному морю. Сверкают молнии, грохочет гром… А где матросы? Матросы тут. Один, два, три, четыре… Пять, шесть, семь, восемь… Несколько вспышек, и Воронок успевает сосчитать всех. Сорок два!

Но почему сорок два? Разве в классе прибавилось учеников, а в отряде пионеров? Нет, состав отряда и класса не менялся с 1 сентября. Откуда же еще двое? Это Ленька и Федя Пустошкин. На груди у Феди галстук.

Воронок вспоминает, как Федю Пустошкина принимали в пионеры. В общем, принимали его, как всех: перед строем дружины, развернувшей ради этого красное знамя… Как и всех: и в то же время не как всех, потому что за Федю-пионера пришлось выдержать крепкий бой…

Однажды отряд имени Юрия Гагарина пришел в класс, где учился Федя, и сразу заполнил собой все: пустующие кое-где места на партах, подоконники, ряды между партами, пространство возле доски. Отряду позарез нужна была помощь, и он пришел за ней к пятиклассникам.

— Представляете, — сказал Воронок, — лопаточки для детского садика сделали, а черенков нет.

— И у нас нет, — встала и развела руками бойкая Нина Приходько.

— У вас нет, но вы можете нам помочь, — сказал Воронок. — В парке старый тополь упал. Можно веток для черенков нарезать.

— Конечно, нарежем, — сказала Нина и смутилась, поймав на себе строгий взгляд классной руководительницы. — Если Зинаида Петровна разрешит.

— Здесь нужны добровольцы, — сказал Воронок.

Ребята даже дышать перестали: их зовут в добровольцы. Но ведь добровольцев посылают только на опасные и трудные дела. А какая опасность ломать ветки?

Им нужна была опасность. Воронок понял это и сказал:

— Можно голову сломать. Тополь большой, еще придавит…

Ах, придавит? Лес рук вырос над партами.

— Я…

— Я…

— И я…

— А ты? — спросил Воронок у Феди Пустошкина.

Ага, это он от нетерпения надулся. Ждал, когда спросят. А сам сказать не решался.

— И я! — крикнул Федя.

Все удивились. Раньше Федя никогда не кричал.

— Ему нельзя, — сказала Нина. — Его бабушка заругает.

— Не заругает. — Федя испугался, что не возьмут, и даже встал: — Я ей не скажу.

— Добровольцы не трусят, — вставил слово Мишка-толстый. — Кто трусит, тот не доброволец.

— Я доброволец, — гордо сказал Федя, — и я не трушу.

— Он скажет бабушке, что пойдет со всеми, — заметил Воронок.

— Я скажу, — пообещал Федя.

Он, наверно, сказал, потому что бабушка приходила в школу и ругалась: «Эксплуатируют ребенка». Но запретить Феде выполнить поручение не посмела. Вообще после суда над богом бабка редко прибегала к насилию над внуком. Старалась действовать исподтишка, уговорами, помня, что вода камень долбит, а слово — душу. Но юные атеисты отряда имени Юрия Гагарина не дремали. Их слово было крепче бабкиного.

Как-то Воронок с Федей шли с речки домой.

— Вот люди говорят, что дерево — это бог, — сказал Воронок.

— Кто говорит? — заинтересовался Федя.

— Дикари. С острова Гаити. Ты еще не проходил. Банан или еще какой фрукт богу сунешь — и получай, что хочешь.

— Куда сунешь? — полюбопытствовал Федя.

— В дупло, — ответил Воронок.

— Как в автомат, — заметил Федя. — Хорошо бы.

— Обман все это, — сказал Воронок. — Шишку сунешь — шиш получишь. Как в церкви.

— В церкви дупла нет. Я видел.

— Знаю, — сказал Воронок. — Там поп с тарелкой. Грош положишь — шиш возьмешь.

Федя знал: Воронок прав. Он просил у бога пятерку, а получил двойку, хотя весь день слушался бабушку. Узнав об этом, бабушка рассердилась:

«Простофиля! Если сам не учил, при чем тут бог?» Федя подумал: «Потому и просил, что не учил, а если бы учил, зачем ему бог? Врет бабка, никакого бога нет». Так об этом и Воронку сказал.

— Кто не верит, тот на моленья не ходит, — ответил Воронок.

— А я… — крикнул Федя и покраснел. Вспомнил — врать нельзя. В этом несуществующий бог был заодно с пионерами. — А я и не буду ходить.

— И бабки не побоишься?

— Не побоюсь.

— Напишешь: «Я не верю в бога», и в доме повесишь?

— Напишу и повешу.

Он так и сделал. Воронок своими собственными глазами видел эту записку. Ее принесла в школу бабка и отдала директору.

— Старших не слушается, — пожаловалась бабка, — в бога перестал верить.

— В этом, мамаша, я целиком на его стороне, — сказал директор.

— Из дома, грозится, убегу.

— И убежит.

— А я за него перед богом в ответе.

— И перед родителями, — напомнил директор. — Родители через полгода из экспедиции вернутся. Что вы им скажете?

Бабка испуганно перекрестилась: «Бог с ним, с богом, внука бы не потерять».

Когда это было? Неделю тому назад. А за неделю много событий произошло в зоне пионерского действия «Восток-1». Например, в клубе вагоноремонтного была лекция. В объявлениях, развешанных в зоне, она называлась так: «Почему я не верю в бога». Лектор — член общества по распространению научных и политических знаний Е. Е. Сергеев». Ниже фамилии Егора Егоровича было напечатано: «На лекцию приглашается бывший ученик 8-го класса губернской гимназии Аполлинарий Африканович Тищенко».

Аполлинарий Африканович не воспользовался приглашением. В ночь накануне лекции он исчез из города. Но лектором не был забыт. Рассказывая, кому выгодна вера, Егор Егорович вспомнил о брате Аполлинарии и пустил по залу донос, сочиненный им в гимназические годы.

Федина бабка тоже была на лекции. И неизвестно, что больше повлияло на нее — сама лекция, или этот донос, или разговор с директором школы, но Федю она больше от пионеров не отговаривала.

А потом была общая линейка, красное знамя и торжественное обещание юного пионера Феди Пустошкина горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит наша родная партия.

Сверкает молния, и Воронок поднимает руку: «Внимание!»

— Фонарики?

— Мы…

— Краски?

— Мы…

— Лесенки?

— Мы…

— Кисточки?

— Мы…

— По четыре соберись! — командует Воронок. — По домам марш!

Странная перекличка… Странная команда… Неужели только за тем и собрал он среди ночи отряд, чтобы распустить его по домам?

По домам — да не по тем, по домам — да не домой…

Четверо идут по улице. Четверо несут лесенку, фонарик, баночку с краской и кисточку. Четверо подходят к дому и зажигают фонарики. Электрический луч выхватывает из темноты уличную табличку с надписью «Еленинская». Четверо приставляют к дому лесенку. Один из четверых с кисточкой в руках лезет вверх и смахивает с таблички ненужную букву «Е».

Четверо идут к следующему дому.

Воронок на крылечке принимает донесения отрядных четверок. Сонный Ленька жмется тут же и не хочет идти домой.

Гром больше не рокочет. Молния не сверкает. Показался месяц. Высыпали звезды.

В наступившей тишине голоса ребят звучат устало и торжественно:

— Готово…

— Выполнили…

— Справились…

— Салют! — командует Воронок. — Залпом, пли! — и первым бросает в ночное небо электрический луч карманного фонарика.

— Залпом, пли! — опять слышится голос Воронка, и веселый сноп света снова поднимается к звездам.

А улица спит, и невдомек ей, улице, что называется она уже по-новому — Ленинской и что это в честь ее нового имени гремят над Зарецком беззвучные огневые салюты.

Василий ГОЛЫШКИН

Праздник последнего воскресенья

Совершенно одинаковых людей на свете не бывает. Если собрать в кучу самых хороших, все равно одни из них окажутся лучше, другие хуже. И наоборот: если собрать только плохих, они также разделятся на худших и лучших.
Василий ГОЛЫШКИН

Отряд уходит в зону

Сердитая сдавала дела. Она уезжала учиться. Рядом с Сердитой по школе ходила новая вожатая, тоненькая, светлая, и улыбалась. Это было так необычно, что пионеры, привыкшие видеть Сердитую всегда озабоченной и хмурой, смотрели на новую вожатую, как на чудо.