Peskarlib.ru > Русские авторы > Александр ВЛАСОВ, Аркадий МЛОДИК > Три «мушкетера»
Александр ВЛАСОВ, Аркадий МЛОДИК
Три «мушкетера»
Распечатать текст Александр ВЛАСОВ, Аркадий МЛОДИК - Три «мушкетера»
Плюс и минус, как известно, – знаки сложения и вычитания. Но этим не исчерпывается их значение. В школьной практике плюсы и минусы существуют как дополнительные показатели знаний учеников. Пять с плюсом, например – это сверхотлично, превосходно. Бывает и такая отметка – три с «вожжами», то есть с двумя минусами. Это даже скорее не отметка, а знак, определяющий отношение учителя к ученику. Такую оценку ставят в том случае, когда знаний нет, а есть симпатия. Она то и заставляет учителя выводить вместо полноценной заслуженной двойки «вожжастую тройку».
Салов, Никашин и Орлов – или, как звали их в школе, три «мушкетера» – как раз и были теми счастливчиками, которым вместо двойки часто ставили три с двумя минусами. Веселые и дружные, они отвечали невыученный урок с такой храбростью, что зловещая двойка не решалась усесться в журнале напротив их фамилий.
– Видите ли, – вдохновенно начинал Салов, когда его спрашивали, к примеру, о климате Восточной Сибири, – Сибирь издавна славится своими морозами. Не случайно во время проклятого царского режима она являлась излюбленным местом ссыльных.
– Я не думаю, что ссыльные были влюблены в Сибирь, – с легкой усмешкой возражал учитель.
– Вы совершенно правы! – тотчас соглашался Салов. – Не то чтобы влюблены… Просто их любили туда ссылать. Морозы в Сибири доходят до… В общем, с ртутным термометром там делать нечего.
Класс хохотал. Учитель безуспешно пытался скрыть улыбку. А Салов продолжал с прежним вдохновением:
– В наши дни советский характер простых советских тружеников преодолел вечную мерзлоту Сибири. Из места ссылки она превратилась в цветущий край. Мичуринцы биологи стремятся к тому, чтобы она стала богатым плодоносящим садом. В годы великих свершений, когда мы успешно штурмуем космос, где царствует абсолютный нуль, Сибирь с ее морозами не может являться непреодолимой преградой.
Салов умолкал и выжидательно смотрел в глаза учителю, будто ждал нового вопроса, уверенный, что ответит на него так же блестяще.
Учитель с грустью спрашивал:
– Не выучил?
– Не то чтоб совсем не выучил… Учил, но не очень, – признавался Салов и добавлял под веселый шумок товарищей: – Ведь я не ошибся… По моему, все точно: и как раньше – до революции, и как сейчас…
– Берись, Салов, за уроки! – внушительно говорил учитель. – Пора! На одном языке не выедешь, хоть он у тебя и хорошо привешен…
Несколько секунд учитель и ученик вздыхали по очереди: учитель – огорченно, и Салов – с томительным ожиданием. Потом учитель ставил в журнал тройку о «вожжами», а Салов шел за парту.
На уроках русского языка «героем» обычно бывал Никашин. Он обладал внутренним чутьем на язык, и это позволяло ему иногда блеснуть интересной догадкой. Однажды, разбирая слово «берлога», он привел в умиление учительницу, сказав, что берлога происходит от немецких слов: «бер» – медведь и «леген» – лежать. В другой раз он увидел скрытое родство между словами «неделя» и «дело». С тех пор никакие глупости, которыми часто изобиловали его ответы, не могли поколебать учительницу. Даже в самых катастрофических случаях она ставила Никашину три с двумя минусами.
Третий из «мушкетеров» – Орлов – не обладал ни красноречием Салова, ни чутьем Никашина, но зато он был удивительно догадлив, имел кошачий слух и превосходную зрительную память. Когда его вызывали к доске, он поднимался из за парты медленно медленно и за это время успевал найти и окинуть взглядом страницу учебника с ответом на заданный вопрос. Если на странице попадались формулы или даты, он запоминал их мгновенно. Остальное приходило само собой в виде чуть слышных подсказок друзей и наводящих вопросов учителя, из которых Орлов умел извлекать очень многое. Его ответы строились приблизительно так:
– Двадцать шестого мая, шестого июня по новому стилю, тысяча семьсот девяносто девятого года, – растягивая слова, произносил Орлов первую цифру, которую он успел заметить на странице учебника по литературе. А в это время его чуткий слух улавливал шепот Салова: «Родился…» – и Орлов уверенно продолжал: – родился Александр Сергеевич Пушкин. В тысяча восемьсот одиннадцатом году… – следовала подсказка: «Лицей!» – Пушкин поступил в лицей.
– В какой? – спрашивал учитель.
– В царский, конечно! – добавлял Орлов.
– В Царскосельский, – поправлял учитель.
– Да да! В Царскосельский! Я оговорился… В тысяча восемьсот двенадцатом году…
– Подожди, Орлов! – перебивал его учитель. – Ты о детстве поэта расскажи.
– А что именно? – допытывался Орлов. – Детство юного поэта было большое и интересное.
– Расскажи о том, что помогло стать Пушкину великим поэтом: интересовались ли в семье Пушкина литературой, может быть, у них была библиотека, может быть, к ним заходили поэты и писатели. Расскажи о няне, о ее сказках…
– Все ясно! – живо подхватывал Орлов. – В доме Пушкиных в Москве была библиотека. Родители юного Александра Сергеевича были большими любителями литературы. К ним приходили поэты и писатели. Они разговаривали на литературные темы. Была у Пушкина и няня Арина Родионовна. У нее были сказки…
– Как были? – удивлялся учитель. – Она рассказывала их поэту!
– Да да! – поправился Орлов. – Она часто вечерами в свободное от работы время рассказывала их поэту… юному, конечно… Он тогда еще юный был…
После мучительного длинного и несвязного рассказа в журнале появлялась очередная тройка с «вожжами».
Двоечников прорабатывали на сборах отряда. Им помогали избавляться от хвостов. А троечники, даже если у них в дневниках красовались жирные «вожжи», не вызывали опасений. В ведомости в колонках оценок за четверть «вожжи» не выставлялись. Там писалось кисло сладкое словечко «удовлетворительно». Оно обеспечивало переход в другой класс.
Получив ведомости, три «мушкетера» пробегали глазами по сплошным «удочкам», и Салов произносил с облегчением:
– Что и требовалось доказать!
Опасность снова отдалялась на целую четверть, и три друга со спокойной душой отдавались своему любимому занятию – фехтованью.
Эта страсть захватила их давно – в третьем классе, когда Салов впервые открыл книгу Дюма и познакомился с храбрым гасконцем Д’Артаньяном. В течение недели отважный мушкетер завоевал сердца еще двух мальчишек – Никашина и Орлова. А через несколько дней самодельные сабли, шпаги и рапиры скрестились в воздухе. Поединки возникали всюду: на лестничных площадках, во дворе дома, в школьных коридорах. Бои шли с переменным успехом.
Руки у друзей всегда были в ссадинах и синяках. Но их боевой пыл не угасал, несмотря на раны и постоянные нарекания матерей.
Однажды горячая схватка разгорелась в скверике у трамвайной остановки. Секундантом был Орлов. Бились Салов и Никашин. Шпаги так и мелькали. Разгоряченные мальчишки не заметили, как к ним подошел стройный, подтянутый мужчина. Он постоял, посмотрел и, когда Никашин, сделав неожиданный выпад, ткнул шпагой Салова в грудь пониже ключицы, сказал:
– Хорошо работаете!
Мальчишки расцвели от похвалы. Взрослые всегда их ругали за эти поединки, а тут раздались слова одобрения.
– Мы любого победим! – похвастался Никашин. – Втроем всю улицу вызвать можем!
– Ну у! – удивился мужчина. – Дай ка мне твое оружие!
Он взял у Орлова палку, отдаленно напоминающую тяжелый тевтонский меч, и произнес с вызовом:
– Нападайте! Вдвоем…
– Это вы… серьезно? – недоверчиво спросил Салов.
– Самым серьезным образом!
Мальчишки переглянулись и с двух сторон накинулись на мужчину. Первым нанес удар Никашин. Вернее, не нанес, а только хотел нанести, но его шпага, встретившись с оружием противника, выскользнула, как живая, из рук и упала метрах в трех. Через какую то долю секунды туда же полетела и шпага Салова. Они лежали рядышком на земле, и мальчишки, разинув рты, смотрели на них, ничего не понимая.
– Деретесь вы напористо, смело, но кустарно, – подвел итог незнакомый мужчина. – А фехтованье – это искусство! Если хотите заниматься серьезно, – приходите ко мне завтра на стадион. Спросите Скуратова.
Ребята, конечно, приехали и с тех пор стали заниматься в секции фехтования у мастера спорта Скуратова.
Тренер относился к ним по отечески, но требовал точного выполнения всех условий. А их было много: утренняя зарядка, ежедневная пробежка на три пять километров, занятия различными видами спорта и хорошая учеба в школе. Все, что касалось физкультуры, мальчишки приняли безоговорочно. Но последнее условие они встретили без энтузиазма.
– А по нашему мнению так, – высказался Никашин: – Если на второй год не остаешься, – значит, учишься хорошо!
Скуратов понял, что у ребят дела с учебой обстоят неважно.
– Чтобы не было недоразумений между нами, – сказал он, – запомните: за двойку – вон из секции!
– На неделю! – предложил Салов.
– Навсегда! – твердо ответил тренер. – Каждую субботу являться ко мне с дневником. И вообще я что то не совсем понимаю ваше отношение к учебе. Может быть, вы мне растолкуете?.. Только начистоту!.. Помню, когда я учился, мы дрались за пятерки!
– Было когда то! – согласился Орлов. – Только нам это не нужно!..
– Это как же так? Почему? – удивился Скуратов.
И мальчишки попытались объяснить ему свою точку зрения. Говорил больше Салов. Остальные дружно поддакивали.
– Нам пятерки не нужны – все равно на работу после школы пойдем. А там а плюс бэ в квадрате никому не потребуется. Пошел на работу – знай свое дело: вкалывай! И вся школьная премудрость тебе ни к чему!
– По твоему, выходит, на работе никакие знания не нужны? – спросил Скуратов.
– Нужны, да не школьные, – ответил Салов. – Мне отец рассказывал, что он журналистом стал не в школе и не в университете. Там ему только диплом выдали, а писать он научился в газете, когда проработал два года… Или вот спорт… Ну на что спортсмену физика или химия? Мускулы нужны, ловкость, а не аш два о или формулы всякие!
Скуратов не стал переубеждать трех друзей, потому что видел: слова не помогут.
Тренер побывал в школе, разговаривал с учителями, очень внимательно посмотрел диктовки трех «мушкетеров» и выписал в блокнот все ошибки, допущенные ребятами.
* * *
Приближались первые внутрисекционные соревнования. Раньше юные фехтовальщики проводили между собой только учебные бои. Теперь пятнадцать мальчишек готовились к настоящим боевым схваткам, которые должны были выявить самого искусного фехтовальщика. Многие думали, что первенство завоюет Никашин.
Шансы Салова и Орлова тоже оценивались высоко. Им прочили места в первой пятерке.
За несколько дней до соревнования Скуратов неожиданно объявил, что в турнирную таблицу будут включены не все.
– Сначала проведем отборочные состязания, – сказал он. – Бег на три километра, прыжки в длину и метание диска. Кто окажется последним, тот лишается права участвовать в соревновании.
Бег, прыжки и метание диска входили в обязательный комплекс тренировочных занятий. Каждый член секции приблизительно знал свои возможности в этих видах спорта. Салов, Никашин и Орлов без волнения выслушивали Скуратова. Им ничто не угрожало. Многие уступали им и в беге, и в прыжках, а что касается диска, то трое друзей метали его дальше всех. Преимущество было небольшим – когда метр, когда полметра. Но никому в секции не удавалось преодолеть эти 50–100 сантиметров и догнать «мушкетеров».
В день отборочных состязаний стояла ясная, но ветреная погода. Когда мальчишки выскочили из раздевалки и выстроились, ветер вздыбил им волосы и так нажимал в спины, точно хотел вытолкать ребят из строя, закружить их и унести к заливу, где над пристанью с самого утра висели штормовые сигналы.
Яхтклуб и лодочная станция не работали: море разыгралось не на шутку. Да и стадион был безлюдным. Но ребята знали, что Скуратов не отменит состязание. Не было еще случая, чтобы погода помешала тренеру проводить очередное занятие. Мальчишки бегали в грозу и ливень, ходили на лыжах в любую метель, плавали в холодную погоду. Ничто не могло нарушить железный график Скуратова.
– Воля – как тело! – любил говорить он. – У воли тоже есть мускулы, и их надо тренировать!..
Начали с метания диска.
– Условия такие, – пояснил тренер: – Каждый самостоятельно определяет все, что касается метания, – и место, и направление. Кому как удобно… Метать один раз – никаких проб и повторов! Учтите ветер… Салов, начинай!
Салов для форса послюнил и поднял кверху палец, хотя направление ветра было достаточно очевидным. Диск удобно улегся на руке. Взмах, поворот – и тяжелая металлическая тарелка полетела в ту сторону, куда дул ветер. Салов рассчитывал на его помощь и надеялся сегодня перекрыть свой рекорд. Но безжалостные цифры рулетки показали, что диск упал на два метра ближе, чем обычно.
В строю зашушукались, а Скуратов сдержанно произнес:
– Я просил учесть ветер… Есть такая наука – аэродинамика. Спортсмену необходимо знать ее законы.
По строю опять пробежал шепоток.
Вторым тренер вызвал Никашина. Тот посмотрел на сконфуженного приятеля, пожал плечами и приготовился метать диск против ветра. Это противоречило здравому смыслу. Но после неудачи Салова и колких слов Скуратова приходилось идти против устоявшихся понятий. Никашин метнул диск и не поверил своим глазам: диск шел по воздуху легко, будто встречный ветер поддерживал его снизу. Рулетка подтвердила зрительное ощущение: Никашин улучшил свои показатели на два метра.
Когда все пятнадцать мальчишек метнули диск, самая маленькая цифра стояла против фамилии Салова.
Скуратов подошел к нему и с беспощадной прямотой сказал:
– До свиданья!.. Приходи после соревнований. Поучи… – он прищурился и закончил: – Аэродинамику в школе не проходят. Но и в школьной физике пытливый спортсмен найдет для себя немало полезного. Вот и поучи ее в свободное время.
Салов обиделся и ушел со стадиона. А состязания продолжались.
– Орлов! Готовься к прыжку! – произнес Скуратов.
Орлов вышел из строя и растерянно огляделся вокруг. Еще вчера он не задумываясь прыгнул бы по ветру. Но теперь, после метания диска, который, как выяснилось, необъяснимым образом летел против ветра дальше, Орлов заколебался. Мысли заметались, и он, чувствуя, что тянуть больше нельзя, разбежался против ветра, прыгнул и, ощущая каждым сантиметром своего тела упругое сопротивление, шлепнулся на песок.
Еще в воздухе он понял, что прыжок не удался. Приземлившись, Орлов даже не посмотрел назад – на расстояние, которое он пролетел над землей. Безнадежно махнув рукой, он отошел в сторону.
Скуратов вызвал Никашина.
– Прыгай по ветру! – предупредил его Орлов и больше до конца состязаний по прыжкам не произнес ни слова. Он стоял и смотрел на ребят, которые, один за другим пружинисто отталкиваясь от планки и поджав ноги, проносились над разрыхленным песком. В голове у Орлова роились обрывки каких то правил, формул, параграфов. Вспоминалось, что когда то в школе учитель рассказывал о сопротивлении среды, ставились опыты. Он силился восстановить все это в памяти, но она, как испорченный механизм, подсовывала другие, ненужные сейчас сведения.
Скуратов объявил результаты. Показатели Орлова были самые плохие. Тренер подошел к нему и так же, как Салову, сказал:
– До свиданья! Приходи после соревнований.
Орлов был так огорчен, что тренер невольно смягчился и подумал, не слишком ли сурово наказал он ребят. И все же Скуратов решил довести до конца свой план.
– Орлов! Пойдешь сейчас к Салову, – добавил он. – Сидите дома и ждите моих приказаний!
В глазах Орлова блеснула надежда.
– Иду! – с готовностью ответил он.
Трехкилометровую дистанцию последний из трех «мушкетеров» пробежал легко. Испуганный провалом друзей, он выжал из себя все, что мог, и пришел к финишу вторым. Но радости он не испытал. Ему было неловко перед товарищами, отправленными домой.
Когда Скуратов зачитал список допущенных к соревнованиям, у Никашина сжалось сердце. Обида за друзей оказалась сильнее всего.
– Если вопросов нет, – можно разойтись! – сказал Скуратов.
– У меня… Хотя это и не вопрос. Прошу не включать меня в соревнования, – заявил Никашин.
Ребята, все двенадцать человек, как один, уставились на него. Удивился и Скуратов.
– Почему? – спросил он.
– Если бы меня вызвали первым метать диск, я бы тоже метнул его по ветру. Вы должны были объяснить что и как… И вообще без Салова и Орлова я не могу! Это нечестно!
Скуратов выслушал Никашина, не ответил, но и не распустил ребят.
– Нале во! – скомандовал он. – В раздевалку шаго ом марш!
Когда все оделись, Скуратов усадил ребят вокруг себя.
– Вот теперь поговорим! – произнес он. – Из года в год вы только и делаете, что слушаете учителей. Вам объясняют, как надо писать, считать, рассказывают, из чего состоит воздух, вода, почему движется паровоз, летит самолет. Бесконечные объяснения! И это необходимо. Если бы каждый без объяснений, самостоятельно доходил до всего своим разумом и опытом, наука не тронулась бы с места. Одной человеческой жизни не хватило бы, чтобы сделать выводы, составить формулы, доказать теоремы, которые вы получаете в готовом виде за одну неделю, а иногда и за один день. Люди поколениями собирали их, выстраивали в систему, записывали, сохраняли для потомства, чтобы никому не пришлось открывать открытую Америку.
Скуратов оглядел приумолкших мальчишек, остановил свой взгляд на Никашине и продолжал:
– Вы привыкли к постоянным объяснениям. Они надоели вам. Некоторые из вас перестали их ценить. Вот почему сегодня я поставил двух ваших товарищей в положение первооткрывателей, чтобы они поняли, какой ценой достается личный опыт. Результаты вы видели: Салов провалился, метнув диск по ветру, а Орлов, не разобравшись что к чему, прыгнул против ветра и тоже очутился вне соревнования.
Скуратов снова посмотрел на Никашина и заговорил другим тоном:
– Теперь отвечу тебе. Я ценю твое отношение к товарищам и готов их простить. Можешь написать записку, что я разрешаю участвовать им в соревнованиях, но с одним условием: ровно в восемнадцать ноль ноль они должны быть на углу своей улицы – там, где у вас аптека. Придут вовремя – получат амнистию! Подчеркни слово «аптека», а то спутают еще.
Никашин сидел и хлопал глазами, а когда понял, что Скуратов не шутит, вскочил.
– Разрешите, я сбегаю за ними! Скорее будет!
– Нет! Сделаем сюрприз – пошлем твою записку, а мы с тобой пойдем к аптеке и встретим их.
Никашина упрашивать не пришлось. Бумага и карандаш нашлись, и через минуту радостное послание было готово.
* * *
– Ты не спутал? – в который раз спрашивал Салов.
– Нет! – уверенно отвечал Орлов. – Он так и сказал: иди к Салову и жди моих приказаний.
– Почему же ничего нет?
– Почем я знаю… Что нибудь будет!.. Наверно, он разрешит нам участвовать в соревнованиях.
– Ты думаешь?
– Думаю! Попугал – и хватит! Он ведь нарочно все подстроил, чтобы доказать!
– Слушай! – Салов потупил глаза. – Может, и правда тут эта самая аэродинамика есть… когда диск летит?
– А ты сомневаешься! Конечно, есть! А вот когда сам прыгаешь, – нету! Закон полета разный… Сопротивляемость среды… Помнишь?.. Против ветра я бы никогда не прыгнул… Сегодня просто чушь какая то нашла… А с диском он тебя здорово подвел! На всю жизнь эту аэродинамику запомним! Надо будет почитать про нее…
Кто то позвонил. Мальчишки подбежали к двери. На лестнице стоял незнакомый парнишка. Он протянул записку и молча пошел вниз.
Сначала Салов прочитал послание Никашина, потом Орлов. «Ребята! Виталий Михайлович сменил гнев на милость! Он разрешит вам участвовать в соревнованиях, если вы ровно в 18.00 придете на угол нашей улицы, где оптека. Будем вас ждать. Ура! Главное – не опоздайте, а то все пропадет!»
Мальчишки взглянули на часы и разом улыбнулись. Было без четверти шесть.
– Я говорил! – сказал Орлов. – Он только попугал! Давай скорей!
Во дворе Орлов ухмыльнулся, развернул записку, еще раз прочитал ее и подтолкнул локтем Салова:
– Смотри, какой ляп дал наш знаток русского языка «оптика» он пишет через «е»!
Друзья рассмеялись. Это была непростительная, по их мнению, ошибка. Магазин с вывеской «Оптика» находился рядом с их домом, на углу. Ребята проходили мимо броской вывески раз по десять в день. И после этого не знать, как пишется слово «оптика»!
Без десяти шесть мальчишки подошли к оптическому магазину, с большими синими очками над входом, и, как два швейцара, встали у дверей на углу улицы. За десять минут они до боли накрутили шеи, поворачивая головы то влево, то вправо. Прошло еще четверть часа… Ни Скуратова, ни Никашина!
Когда круглые часы над входом в магазин оптических товаров показывали половину седьмого, Салов сказал:
– Раз он выкинул такую шуточку, я ему больше не друг!
– Я тоже! – присоединился Орлов. – Пошли домой!
Мальчишки в последний раз оглядели улицу и побрели на свой двор. Медленно, точно больные, поднимались они по лестнице, а сверху раздавался отчаянный стук в чью то дверь.
– Никак к нам барабанят?
Салов прислушался и побежал наверх. Орлов – за ним. Когда они добежали до площадки второго этажа, стук оборвался и навстречу им, чуть не плача от досады, скатился по лестнице Никашин.
– Где вас носит? – кричал он, потрясая кулаками. – Я думал, звонок испортился!.. Почему не пришли?.. Записку получили?
Салов сунул ему под нос мятый комок бумаги.
– Мы то, дураки, пришли, – холодно произнес он. – При шли! Понял? А теперь убирайся от нас! Мы тебе не друзья!
Никашин выпучил глаза.
– Ку… ку… да вы пришли?
Салов развернул бумажку, поднес ее к глазам Никашина.
– Ты писал?
– Я! А кто же еще?
– Так вот – туда и приходили!
– Не ври! – Никашин ощетинился, как еж. – Не ври! Мы вас ждали до четверти седьмого! И Скуратов ждал – может подтвердить! Ни на миг от аптеки не отходили!
Салов и Орлов переглянулись, а затем оба уставились на Никашина.
* * *
Два дня ребята дулись друг на друга. Салов и Орлов во всем винили Никашина и называли его насмешливо знатоком русского языка. А Никашин огрызался, доказывал, что и они не лучше.
– »Оптика» пишется через «и»! – убежденно говорил он. – Только дураки могли подумать, что я напишу это слово через «е», – значит, «аптека»! Осел и тот бы догадался! В крайнем случае, если вы уж такие тупоголовые, одному надо было идти к аптеке, а другому к оптике!
Ругались до хрипоты. А в душе все трое понимали, что Скуратов дал им хороший урок.
На третий день мальчишки помирились. Да и как можно было сердиться на Никашина, который ради друзей отказался от соревнований.
Обида на Скуратова держалась дольше. Но и она постепенно растаяла. После соревнований три «мушкетера» явились на стадион. Скуратов принял их с прежней приветливостью. Он ни словом не напомнил прошлое. Тренер смотрел в будущее.
– Теперь договоримся так, – сказал он: – За тройку – вон из секции!
Ребята не возражали.
Также читайте: