Алена ВАСИЛЕВИЧ
Вернисаж

Целую неделю мы с сестрёнкой спорили, ссорились и однажды даже подрались. Никак не могли решить, какой подарок лучше сделать маме в её день, Восьмое марта.

Сестра сказала:

— Я вышью маме салфетку. А на салфетке — котик лакает молоко из тарелки.

Вот! Котик лакает молоко. На салфетке! А потом этой салфеткой будут накрывать хлебницу...

— Ну, знаешь ли, я с твоим котиком есть хлеб из одной хлебницы не собираюсь! — возмутился я.

— А я тебе и не собираюсь его дарить, — насмешливо проговорила сестрёнка.

— Ясно, не мне, а маме. Но всё равно...

— А вот и не всё равно! Маме любой мой подарок понравится. Что захочу, то и подарю!

Она упёрлась на своём — не помогла даже сетка (обычная капроновая сетка, с которой мы ходим в магазин!). Сетка эта не раз служила мне, когда мама оставляла нас вдвоём с сестрёнкой и на меня возлагалась задача воспитания... А сегодня у меня не было времени заниматься её воспитанием: до праздника оставался всего один день, а подарка всё ещё не было...

И я пустился на хитрость. Сделал вид, что глубоко задумался, помолчал некоторое время, потом с самым серьёзным выражением лица обратился к упрямой сестре:

— Котик лакает молоко из тарелки — конечно, это неплохо. Но ведь и в прошлом году ты тоже вышивала маме котика.

— Нет, в прошлом году я вышивала зайчика!

— Гм-м... Вот видишь. А в детском саду у тебя тоже был зайчик?

— Нет, в детском саду, когда я была в старшей группе, я вышила для мамы вишенки. А в младшей группе вырезала красивый зелёный кружочек и наклеила на него малюсенькие красные кружочки... Не веришь, могу показать. Все мои подарки лежат в мамином столе. Мама говорит, что она их сохранит и отдаст мне, когда я вырасту большая...

Переспорить мою сестрёнку невозможно. Невозможно её и уговорить не делать того, что никому неинтересно.

— Ладно, ладно, — попытался я прервать Натку.

Но разве вы её остановите! Я и оглянуться не успел — сестра разложила передо мной папку со своими «сокровищами», как она называет собственное рукоделие.

Подумаешь! Тоже мне «сокровища»!

Письмо маме, когда мама лежала в больнице. Буквы печатные — и все шиворот-навыворот:

МАМА Я БЕЗ ТЕБЯ СКУЧАЮ

Непонятно, почему мама не порвала и не выбросила до сих пор эти каракули!

Кроме всяких вышивок и аппликаций были среди «сокровищ» и рисунки сестры. Ваза, похожая на ведро. Стол — все четыре ножки по одну сторону... Ну, а дальше пошли всякие зайчики, вишенки, котики... А вот локон волос, перевязанный шёлковой ленточкой: локон остригли у Натки, когда ей исполнился ровно год...

Я едва сдерживался: зачем маме понадобилось хранить этот хлам? Да ещё прибавить к этому мусору какого-то котика, который лакает молоко... Салфетка! Конечно, маме неудобно сказать Натке, что ей надоели вышитые котики и зайчики... Бедная мама!

Я, например... Я тоже делаю маме подарки на праздники. Правда, в прошлом году на 8 Марта я как-то и сам не знаю почему, но забыл про мамин день. А в день рождения мамы принёс из школы записку от учительницы. Подумаешь, на уроке дёрнул за косу Лорку-зубрилу, а учительница заметила... Зато уж теперь я решил сделать маме необыкновенный подарок! Только нужно придумать — какой же?..

— Знаешь, я не буду вышивать котика, — сказала вдруг сестрёнка, пряча в стол свои «сокровища». — Я передумала!

— А что ты будешь?

— Я подарю маме рисунок. Красивый-красивый. Как в музее, где картины.

— Рисунок?! — Я даже подпрыгнул от неожиданности.

И как это мне в голову не пришло! Мама ведь очень любит, когда мы рисуем и играем. (Натка играет на скрипке, я тоже немножко умею на баяне, но мама говорит, что я ленюсь.)

В прошлое воскресенье мы ходили с мамой в музей. Сколько там картин разных увидели! Возвращаясь домой, мама и сказала нам:

— Видите, дети, какую радость нам сегодня доставил музей.

Так почему же не доставить маме новую радость? Я ведь тоже могу подарить ей рисунок. И уж наверняка не хуже, чем у Натки, выйдет...

— Я нарисую маме птичку! — объявила сестра из другой комнаты.

Она уже раскладывала на столе бумагу и краски. Я не выдержал и крикнул:

— Подумаешь, задавака! И отдай, пожалуйста, мои краски. Я тоже собираюсь рисовать...

— Жадина!

— Я говорю, отдай!

— А вот и не отдам!

Ничего больше не говоря, я направился в переднюю, где обычно на гвоздике висит наша капроновая сетка-авоська.

— Всё равно не отдам! Всё равно! — захныкала Натка.

— Плакса-вакса-гуталин! На носу горячий блин! — передразнил я сестрёнку, как и всегда, когда воспитывал её.

— А ты... А ты!..

Но и мне и Натке вдруг надоело ссориться. Мы вместе засели за рисование. Ладно, пусть у неё будет птичка, зато я нарисую картину — зимний лес.

Через пять минут Натка спросила у меня:

— Ты скоро закончишь?

И так потом повторялось без конца: «Ты скоро... Ты скоро...»

Краем глаза я видел, что сама она стирала что-то резинкой, потом рисовала опять кисточкой, потом снова стирала и опять принималась рисовать.

Натка раскраснелась так, что казалось, будто она и щёки раскрасила акварельными красками. И вспотела вся — так старалась.

А у меня...

Я тоже старался. Но мой зимний лес получился таким зелёным и пёстрым, каким он не бывает даже летом. Я взял другой лист бумаги и нарисовал на нём одну-единственную ёлку. Подумаешь!.. Вот ёлка, а рядом нарисую пень, засыпанный снегом. Пень у меня вроде получился. Мне понравилось! Я нарисовал ещё один пень и тоже присыпал снегом. А вокруг — ещё и ещё... Я увлёкся и не заметил, как вышел у меня не зимний, а вырубленный лес...

— Ты скоро нарисуешь? — снова спросила у меня сестрёнка, размахивая своим рисунком над головой, как флагом. — А у меня уже сушится!..

— Скоро, — ответил я, хотя, по правде сказать, не знал, что мне делать со своими пнями дальше.

— У меня ноги не получаются... — пожаловалась Натка. — Может, ты мне нарисуешь ноги, Вовочка?

Ага, когда ей нужны ноги, так я уже и Вовочка!

— Давай сюда! — сказал я.

Интересно всё же, что там она изобразила.

Натка подала мне свой рисунок.

— Вот видишь, всё хорошо, только ноги у меня...

— Ноги у тебя... А что это за птица?

— Голубь.

— Голубь? Какой же это голубь? Это же ворона!

— Сам ты ворона! — накинулась на меня Натка, но тотчас спохватилась: ещё одно оскорбление — и я откажусь пририсовывать ее птице лапки.

— И вовсе не ворона! И вовсе голубь! Как у нашего дяди Коли. Серенький, — ища примирения, заговорила Натка.

— Серенький... А клюв?

Клюв у Наткиного голубя и в самом деле был великоват — длинный и толстый.

— А хвост?

И хвост скорее смахивал на вороний.

— Эх ты, художница! Давай покажу, как рисуют настоящие художники! — И я взял у Натки кисточку.

Р-раз... Д-два-а... Р-раз... Птица встала на небольшие серые лапки. Вот сейчас она сделает несколько торопливых коротеньких шажков.

— Ой, какой красивенький! Какой красивенький! — захлопала в ладоши Натка.

Она до того восхищалась голубем, что меня злость взяла. Нарисовала какую-то ворону, а форсу сколько! Да если б не мои лапки, то взглянуть было бы противно на её голубя...

— Подумаешь, задавака! «Вороне где-то бог послал кусочек сыру...»

Я ждал, что Натка сейчас набросится на меня, будет сердиться и даже заплачет... А она вдруг как засмеётся:

— Ой, как хорошо! Ой, как хорошо! А я не знала, как мне назвать свою картину!.. Ты мне, Вовочка, дорисуешь ёлку — ёлки у тебя вон как хорошо получаются, — сыр я уже сама нарисую!..

И Натка взялась за «сыр»... За мой «сыр»: ведь это я ей его подсказал.

А сам я сидел над своим лесом и всё подрисовывал новые пни, засыпанные снегом.

«Вот тебе и зимний лес», — думал я.

Оно, конечно, лучше было бы взять новый лист бумаги и, как говорит наш учитель в школе, поменять тему...

Разделавшись быстро с «сыром», сестрёнка, довольная своей картиной, обратила наконец внимание на мою вырубленную поляну...

— Что это у тебя — одни пни? — Глаза у неё широко распахнулись от удивления, губы вытянулись в трубочку. И вдруг, помолчав, она давай хохотать. Повалилась на диван и катается от смеха. — Ой, помру. Ой, помру!..

— И ничего тут смешного нет, — обиделся я, закрывая свои пеньки чистым листом бумаги. — Думаешь, твоя ворона...

— Знаешь, Вовка... Знаешь, как нужно твою картину назвать? — сквозь смех проговорила Натка.

— Ну как? — не ожидая от неё ничего хорошего, всё же спросил я.

Натка снова упала на диван, заливаясь смехом.

— «Плакала... плакала Саша... как лес вырубали...»

— Натка, ты — гений! — захлопал я в ладоши.

И тут же аккуратно сделал подпись под рисунком: «Плакала Саша, как лес вырубали».

На следующий день мы встретили маму с работы ещё на пороге. Приняли у неё из рук тяжёлую сумку и даже сдержались, не спросили, как обычно: «А что ты нам принесла?»

Мы помогли маме раздеться и торжественно, под руки, повели её в комнату. А там, на самом видном месте, висели в рамках наши рисунки.

Наткин голубь, или «Вороне где-то бог послал кусочек сыру».

И мои пни, или «Плакала Саша, как лес вырубали».

— Ого! — От удивления мама остановилась за несколько шагов до наших рисунков. — Ого! — повторила она. — Значит, я попала на вернисаж!

Мы с Наткой такого слова ещё не слыхали и не знали, что оно обозначает.

— Поздравляю тебя с праздником, мамочка, — не очень уверенно проговорила Натка.

— И я тебя поздравляю, мама, — вслед за сестрёнкой повторил я.

— Спасибо, спасибо вам, мои дорогие художники! — И мама по очереди поцеловала Натку и меня. — Ну, а раз у нас нынче вернисаж... На вернисаже обычно принято говорить художникам приятные слова, хвалить их работу... Вот и я сегодня...

Мама торопливо прошла к своей тяжёлой сумке и достала оттуда две коробки с конфетами. Одну мама дала Натке, другую — мне.

Вот, оказывается, что означает это непонятное слово — вернисаж!

Нам с сестрёнкой оно очень понравилось!