Peskarlib.ru > Русские авторы > Александр СТАРОСТИН > Дед

Александр СТАРОСТИН
Дед

Распечатать текст Александр СТАРОСТИН - Дед

С обожженного, как кирпич, лица Деда из-под козырьков рыжих бровей добродушно и светло глядели голубые треугольные глаза. Дед безучастно посматривал, как «наука» затаскивала в самолет свое барахло. «Наука» — это ребята из Арктического института.

Дед был в кожаном костюме, на его груди поблескивала Звезда Героя, полученная еще в войну. И носил он ее по просьбе экипажа: возникнет в чужом порту заминка с заправкой или загрузкой — высылают молчаливого Деда как главную ударную силу и — пожалуйста, всё в порядке, всё сделают за его геройское рукопожатие и геройскую улыбку.

— Как матерная часть? — спросил Дед у бортмеханика Феди.

Федя поспешно повернул свое бледное, с темными усами и бровями лицо и бодро доложил:

— Матчасть в полном порядке! Моторы как жучки!

Его зеленые глаза от усердия сделались неумными. Он летел на Север впервые и по неопытности полагал, что Деду интонации голоса так же небезразличны, как и состояние материальной части.

— А ежели так, то принеси мне доску, — сказал Дед и как-то виновато улыбнулся.

— Какую доску?

— Метров в шесть длиной и толщиной в мою руку.

Дед вытащил из кармана руку и зачем-то пошевелил пальцами.

Федя недоуменно посмотрел на шевелящиеся пальцы и сказал:

— Понятно.

Он ничего не понял и пошел куда глаза глядят.

Он медленно шел по бетонке мимо неподвижных самолетов, мимо рябящих в глазах берез в стороне, уже охваченных весенним нетерпением, мимо своих товарищей-технарей, которые вдыхают в мертвые железки жизнь. И самолеты, распарывая с грохотом ясное небо, уносились в другие страны и города.

«Почему он решил, что здесь лесопилка, а не стоянка полярных еропланов?» — недовольно хмурился Федя и вспоминал Дедов извиняющийся тон и его крепкую руку, возбуждающую сомнения относительно искренности извиняющегося тона.

На западной стоянке работала киногруппа. Снимали фильм про полярных летчиков. Федя увидел спокойные мужественные лица людей в форме летунов и догадался, что это не летуны.

В них всё было слишком правильно, чтоб быть правдой, — и спокойная мужественность людей, ничем не рискующих, и прекрасно подогнанная форма, и даже некоторая изящная небрежность была слишком уж изящной, чтоб быть просто небрежностью.

— Братцы, нет ли у вас где-нибудь досочки? — спросил он, глупо улыбаясь.

«Братцы» медленно повернули головы в его сторону и сохранили монументальное молчание. От их загорелых лиц веяло силой духа.

Федя оробел перед ними и пробормотал смущенно:

— Извините.

«Братцы» смотрели на него спокойно-холодными глазами.

— Эта доска не пойдет, — сказал Дед извиняющимея тоном, — жидковата. Нужно другую.

— Где ж я ее найду?

Федя начал тихо злиться.

Добродушные треугольные глаза Деда излучили целое море голубого света. Он развел руками: что, мол, поделаешь? Надо. Сам понимаешь.

Федя не понимал. Он считал Дедов приказ самодурством.

Наконец он спер-таки доску на автобазе, и шоферу, который сонно следил за его действиями, чуть было не сказал: «Надо, брат, сам понимаешь!»

— Вот молодец! — Дед улыбнулся своей почти сплошь золотой улыбкой. — Это как раз то, что нам с тобой нужно.

— Зачем нам это?

Дед пожал плечами.

— Пусть себе валяется в проходе между креслами.

— Зачем?

— А вдруг пригодится.

Федя мысленно выругался.

* * *

Дед возил «науку» уже две недели, и «наука» была довольна Дедом. Во-первых, он никого не давил своим авторитетом, даже из деликатности снимал свою куртку со Звездой. А во-вторых, он крепко знал свое дело. Он, как мало кто, чувствовал с высоты птичьего полета по неуловимым и одному ему понятным признакам толщину льда при подборе посадочных площадок и никогда не ошибался.

Второй пилот, Федин ровесник Ахлям, просил Деда раскрыть секреты своего видения, и Дед раскрыл ему всё без утайки, и Ахлям всё понял, потому что был понятливым, но так и не научился видеть лед насквозь.

— Ну-ка, — кивнул Дед.

Ахлям понял и щурил свои красивые татарские глаза — искал.

Внизу расстилалась голубая ледяная бесконечность, заливая слепящим светом промерзшего насквозь солнца. Громоздились торосы, сжимая обручами лиловых теней это жутковатое бескрайнее одиночество.

Ахлям посмотрел на Деда.

— Не порти зря дымовую шашку. Я и так скажу направление ветра, — сказал Дед.

Лицо Деда равнодушно. Большая рука расслабленно лежит на штурвале. Дед в толстом красном свитере. В губах белеет сигарета.

— Правильно ты нашел, — сигарета зашевелилась. Ахлям покраснел от удовольствия, — были разводья, их сковало, всё ровно, снежные передувы, лед белый, значит паковый. А пурга-то была позавчера, мороз слаб... Передувы позавчерашние, а лед хоть и белый, но пористый, как сахар, со снежком. Тут бы мы и отдыхали, пока нас не подобрали бы добрые люди.

Ахлям расстроился.

— Ничего, — сказал Дед, — я в пятьдесят шестом утопил ероплан. Бывает. Все ошибаются.

Он сам отыскал замерзшее разводье, объяснил все второму пилоту и, хотя был уверен в выборе, послал радиста глядеть под лыжи: не потемнеет ли след от выступившей воды? Если потемнеет — по газам и на второй круг. Радиста он послал из педагогических соображений: пусть Ахлям привыкает не очень веровать в себя. В Арктике человек должен быть смелым, но и скромным. Мало ли что бывает.

Когда машина остановилась, Федя взял бур, чтобы провертеть дырку, но Дед махнул рукой:

— Не надо, толщина два с половиной.

Однако Федя пошел под предлогом размяться, а на самом деле чтоб проверить Деда. И споткнулся о доску.

— Чтоб тебя, старый хрен! — пробормотал он и запрыгал на одной ноге.

Толщина была два метра семьдесят сантиметров.

* * *

На Севере лгать трудно, как самому себе.

На Севере даже улыбка, не согретая изнутри, превращается в уродливую гримасу.

На Севере жизнь становится длинней, потому что каждая минута может вместить жизнь.

Федя открывал для себя мир заново, как в детстве, а его взгляд становился цепок и мудр, словно взгляд ребенка.

Он вспоминал спокойно-мужественные лица артистов, которые игрались в летчиков, вспомнил загорелых подводных охотников со сверхчеловеческим выражением, которых он видел на юге. И захотелось ему всю эту мужественность опробовать на пятидесятиградусном морозе. Но в этом желании не было злости.

Однажды он видел в бинокль, как хозяин льдов — белый медведь подкрадывался с подветренной стороны к тюленю. Медведь выглядывал из-за торосов, прикрывая лапой свой черный, как пуговица, нос.

Федя знал из рассказов, что медведь прыгнет метров на десять и заткнет своим задом лунку, которую продул тюлень, и будет играть с беззащитным глупым тюленем, а потом, не изменяя своего добродушного, улыбающегося выражения, сожрет его.

— Полундра! — крикнул он.

Тюлень задрал свою глянцевитую женственную морду и послушно хлюпнул под лед.

И Федя не смеялся, хотя уморительно-смешной была растерянно-размышляющая рожа медведя.

* * *

Летуны сидели в палатке, пили кофе и курили. «Наука» делала свое дело; брала пробы грунта, замеряла скорость течения на разных глубинах и еще что-то, выходящее за пределы понимания небесных бродяг.

Вдруг раздался глуховатый раскатистый удар, будто на лед уронили громадный пустой ящик. Летуны переглянулись. А Дед сказал:

— Самое главное — не делать лишних движений. Расчехляй и запускай моторы. По-шустрому.

Его лицо оживилось. Он даже чему-то обрадовался и плюнул сигаретой, как из воздушного ружья.

Выскочивший из палатки экипаж увидел, что трещина отрезала самолет от взлетной полосы. Сзади высоко громоздились ледяные судороги торосов. Трещина медленно расширялась, и ее прозрачно-голубой торец отразил в своей глубине холодное низкое солнце.

Когда Дед добежал до самолета, двигатели уже запускались.

Он сел в свое кресло и, не спеша развернув машину, повел ее назад к торосам, чтобы можно было больше разбежаться перед трещиной.

Здесь он развернулся еще раз и шевельнул пальцем. Федя послал сектора газа вперед. Машина задрожала и рванулась прямо к раскрытой воде. Не добегая трещины. Дед снова шевельнул пальцем, Федя выпустил закрылки, и самолет перескочил ее.

Дед сделал неопределенное движение носом, Федя убрал сектора. Двигатели заработали на малом газе.

«Наука» вместе со своим барахлом оказалась отрезанной от самолета.

Трещина так быстро разрасталась, что перепрыгнуть ее уже не было никакой возможности.

Дед посмотрел на Федю, и Федя, схватив доску, побежал к трещине.

Через пятнадцать минут всё оборудование «науки» и сама «наука» находились на борту. Бее были возбуждены, и только Дед неплохо разыгрывал крайнее равнодушие. Экипаж произвел взлет. Дед заложил крен и повел машину над самым льдом.

Трещина вдруг сомкнулась, как челюсти, и льдины с грохотом полезли одна на другую, сверкая своими прозрачно-бутылочными торцами. Стихия взбесилась. Грохот льдов, казалось, был слышен сквозь рев двигателей.

Федя понял, как рождаются торосы.

И он понял другое, самое главное, — счастье встретиться лицом к лицу со всемогущей природой, которая могла бы тебя раздавить, как таракана, и победить ее хотя бы в мелочи или просто обмануть.

Когда прилетели на базу, он сбрил усы и снял с пальца перстень, который носил из пижонства.

Александр СТАРОСТИН

Дайте нормальный заход

«Ну-с, с богом!» — мысленно сказал командир ЛИ-2 Рябинин, и машина сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, дрожа от нетерпения, пошла на взлет. Замелькали огни взлетной полосы, вдавило в кресла, полоса провалилась, и огни поселка стали медленно погружаться на туманное дно. Поселок с торчащими струями дыма резко наклонился, и скоро от него осталась кучка тлеющих огней. Наступила тьма: вошли в облака; но тьма исчезла, засияли звезды, внизу необозримо раскинулись ослепительно яркие поля лунных облаков. Набрали эшелон*, встали на автопилот.
Александр СТАРОСТИН

Обелиск

А еще Николай Иваныч вспомнил морскую свинку. Но свинку он вспомнил позже, когда ему предложили съездить в Арктику для обслуживания самолетов, работающих на высокоширотную экспедицию. И он решился, точнее — он подумал, что наконец решился противопоставить капризу судьбы свой собственный каприз.