Александр СТАРОСТИН
Дайте нормальный заход

«Ну-с, с богом!» — мысленно сказал командир ЛИ-2 Рябинин, и машина сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, дрожа от нетерпения, пошла на взлет. Замелькали огни взлетной полосы, вдавило в кресла, полоса провалилась, и огни поселка стали медленно погружаться на туманное дно. Поселок с торчащими струями дыма резко наклонился, и скоро от него осталась кучка тлеющих огней. Наступила тьма: вошли в облака; но тьма исчезла, засияли звезды, внизу необозримо раскинулись ослепительно яркие поля лунных облаков. Набрали эшелон*, встали на автопилот.

Командир заерзал в кресле, отыскивая единственное из бесконечно возможных удобное положение: вот так хорошо — нет, еще микрон в сторону, еще полмикрона назад, — застыл, отдаваясь полету, словно размышлениям наедине. Впереди несколько часов полета.

Сквозь разрывы облаков сверкнула искорка, и командир подумал: теперь это последнее, что зрительно связывает его с людьми на тысячи верст пути.

Механик поглядел на приборы, зажал сектора двигателей стопором и сел на свое неудобное кресло позади командира. Он прислушался к моторам — все нормально, «Жужжат, как жучки», — подумал он, глаза его затуманились, голова откинулась назад. Звук моторов был чист. Механик задремал. Его никто не трогал: на земле он больше всех набегался, промерз насквозь и устал. Облака внизу поредели и остались позади. Теперь матовый след луны скользил по торосистой поверхности океана, изредка вспыхивая в разводьях; казалось, одно и то же место движется, привязанное к самолету, многие километры. На широкой приборной доске со стрелками, вобравшими зеленоватый свет луны, смутно рисовались темные неподвижные фигуры командира и второго пилота.

Командир, сощурившись, пробежал взглядом по приборам, поглядел через стекло на воздушный винт, слившийся в прозрачный, подрагивающий круг и, продолжая глядеть на приборы, задумался. Теперь всё, о чем он думал, виделось им точно сквозь приборную доску. Достал сигарету, заворочался, разыскивая спички, но второй пилот щелкнул зажигалкой и осветил склоненное набок молодое некрасивое лицо командира, коротко остриженные волосы и большую ладонь, прикрывающую безо всякой надобности пламя.

— Всё крутится, всё вертится, как ласточки летим, — сказал второй пилот и тут же умолк, споткнувшись о молчание командира, в котором усмотрел осуждение своей чрезмерной болтливости.

Вдруг механик, дремавший позади командира, выскочил пружиной из своего кресла — он единственный изо всего экипажа почувствовал нечто постороннее в ровном гуле правого мотора. Отодвинул довольно грубо штурмана, приставил ладони к лицу, расплющил о стекло нос.

Из выхлопной трубы валил черный дым, мотор потряхивало.

Механик выругался себе под нос, протиснувшись между плечами командира и второго пилота, пробрался к пульту и попробовал изменить режим работы двигателя.

— Что? — спросил командир, глядя на его зеленоватое в свете приборов лицо.

— Трясет...

— Зубы не лязгают, и хорошо, — встрял второй пилот.

— Трясет, — повторил механик сердито, точно с ним спорили, — и я вот чего боюсь: та течь масла — вечно мотор сопливился... Тогда у нас прогар, если не трещина в самом цилиндре.

«Если так, то пожар и…» — подумал командир, не изменяя своего удобного положения, и спиной почувствовал, как все взгляды обратились на него.

«Загружены предельно, на одном моторе не дотянем. И отчего это ему, — командир глянул на механика, — не пришло такое просветление раньше, на земле?»

Он чуть было не сказал этого вслух, но сдержался, только мускулы спины напряглись. Командир понял, что сейчас необходимо сказать что-то настоящее, да нужные слова не лезли в голову.

— Всё отлично, — сказал он чуточку сварливым тоном, — даже хорошо. Одно плохо: придется, когда прилетим, писать объяснительные записки.

Он почувствовал, что все заулыбались.

В этот момент ярко, словно выстрел из-за угла, вспыхнула красная лампочка: «Пожар!», и руки механика нервически дернулись к тумблерам, но попали точно, куда следует. Несколько коротких точных движений — лампочка погасла, и самолет резко, с креном бросило вправо; механик, чтоб не упасть, схватился за командира: правый мотор издох.

Командир нагнулся к крану автопилота, отключил его и выровнял машину.

— Дай закурить, — прохрипел механик, не обращаясь ни к кому в отдельности, и второй пилот сунул в его раскрытый рот сигарету.

— Сообщи, — обернулся командир к радисту, — пусть обеспечат посадку.

И радист одной рукой прижал наушники, надетые набекрень, а вторая его рука задрожала на ключе, напоминая движениями бодро бегущее насекомое.

Воздушный винт неестественно и мертво застыл в звездном небе.

Самолет потерял скорость, а следовательно, и устойчивость, машина стала плохо управляемой, непослушной. Теперь командир удерживал в руках многотонную массу металла, чувствуя ладонями каждое ее движение. Его руки, ноги и спина напряглись; он, как боксер, резко отвечал на толчки машины и расслаблялся в любое мгновение, когда это удавалось. От этой невидимой борьбы его лоб покрылся потом.

— Через сорок минут встретимся с землей, — сказал штурман и зачем-то сунул свою линейку за голенище: если б самолет погружался на дно моря, то он, выскакивая наружу, схватил бы вначале линейку, а потом уже плавсредства.

— Груз за борт, — сказал командир.

Он вспомнил, как несколько часов назад грузчики затаскивали в самолет оленьи туши и увязывали их культяпками кверху. Целый лес культяпок. И почему-то они стояли в его глазах, не вызывая, впрочем, никаких ассоциаций.

«Это уже нервы», — подумал он.

— Детское питание оставьте! — крикнул он, обернувшись; что-то вспомнил: — И почту тоже!

Командир на мгновение вспомнил россыпи утопающих в синеве тумана огней поселка, потом последний огонек и почувствовал тоску по земле.

«К черту, к черту!» — тряхнул он головой и подумал: «Вот, оказывается, зачем человеку брови — чтоб пот не заливал глаза!»

И ему стало немножко жалко себя, свое тренированное тело, где всё так разумно, даже брови.

— Груз за бортом! — сказал, тяжело дыша, штурман.

— Хорошо, что мы не имеем никакого отношения к пассажирам, — сказал командир и снова почувствовал свиной, как все заулыбались.

Второй пилот своим платком вытер его лоб.

— Дайте покручу, командир, — сказал он.

— Валяй!

Командир передал управление второму пилоту, через минуту лицо второго пилота взмокло. Тогда командир вытер его лоб платком, оставленным на пульте.

— Брови, это чтобы пот не заливал глаза, — сказал он. Командир не был болтлив, потому что знал цену словам. За всю жизнь он слышал многих трепачей и сейчас поморщился: сам изрек не относящееся к делу.

Он никогда особо не философствовал в полете, потому что для него стали обычными яркие звезды, лунные облака, россыпи дрожащих и плывущих огней, мысли о ничтожестве и цене вещей, но в редкие минуты неудач, когда спина чувствует взгляд каждого, он словно стирал пыль и видел сверкающие грани другой жизни, хотя «другая» — это и была настоящая жизнь.

Но даже в эти редкие минуты его лицо не изменяло выражения, и не было у него особой потребности разговаривать.

Он не говорил, стискивая зубы: «Бороться!» Он делал свое дело. И, даже не успев подумать, делал то единственное, что вытекает у других из долгих размышлений.

«Летчик иногда должен быть умнее самого себя», — думал он.

И в его молчании весь экипаж — его ровесники усматривали нечто и даже чуточку робели перед ним, забывая его имя. Только на земле вспоминали, что его зовут не командиром, а Саввой Рябининым.

Он вытер лоб второго пилота я сказал:

— Дай-ка!

Механик стоял между ними, ссутулившись, удерживая руки в таком положении, откуда легко дотянуться до любого тумблера и крана. Так стоят друг против друга борцы, готовые к любому подвоху противника. Но в такой позе долго не простоишь. Он выпрямился и, глянув на температуру работающего мотора, покачал головой.

«Летчик не должен делать лишних движений, как и охотник, — подумал командир, — зачем башкой трясти? Раньше нужно было трясти. Впрочем, и думать о постороннем нечего. Пока идем нормально, как ласточки, вот только температурка — шкалы на приборе не хватает, но бог с ней, с температуркой».

— Не дотянем, — тихо, как бы стараясь никого не испугать, сказал штурман.

— Осветительные ракеты?

— Чувствуют себя превосходно! — с готовностью отозвался механик: он теперь боялся своего командира больше любой летной неприятности.

Командир как будто что-то вспомнил и ухмыльнулся.

— Груз весь выбросили?

— Половину.

— Остальное. Кроме детского питания и почты.

— Есть!

— Приготовьте карабин, аварийную станцию, непзапас, чтоб всё было под руками.

— Есть!

«Ночью как-то не принято садиться на лед», — подумал он и посмотрел на работающий мотор. Крыло с краевым бортовым огоньком слегка дрожало между звезд.

— Всё в порядке! — доложил штурман.

— А детское питание?

— Оставил, как было приказано.

— Расчетное время прибытия?

— Через двадцать девять минут.

«Только бы теперь и ты не издох», — подумал командир и глянул в форточку на работающий мотор.

«Выдержи, дорогой, что тебе стоит. Ведь ты железный. Хорошо на Большой земле! Отказал мотор — сел где-нибудь на полянке, дошел пешком до сельсовета и отстучал радиограмму: «Мягко сели, высылайте запчастя — фюзеляж и плоскостя. А сколько раньше падали! Раньше насчет этого было как-то посвободнее».

Механик, впившись взглядом в приборы, слегка покряхтывал, помогая мотору.

«Раньше нужно было кряхтеть», — подумал командир.

«Склоните головы, сюда приходящие! Он погиб в борьбе с природой Антарктиды».

Такую надпись он видел в Антарктиде, и тогда она произвела на него впечатление.

— Идем со снижением.

— Когда встретимся с землей?

— Через двадцать минут.

— Хорошо.

«Папочка, я плачу. Умер Бобик», — это было последнее письмо из дому, продиктованное дочерью.

«Забавная девчонка», — подумал он.

Слева началось северное сияние — пропала связь. В наушниках зашипело.

Лиловые облака вскинулись вверх тончайшей, подсвеченной тканью, раздувающейся куполом, и разорвались на бегущие вертикально разноцветные волны.

— Дотянем, — сказал штурман.

— Не болтай, — проворчал командир.

Внизу пошли разводья с туманными стенами, повторяющими очертания разводий: ветра нет.

— Неужели добрались? — пробормотал штурман.

И сквозь шипение помех командир услышал: «Дайте нормальный заход».

«Дам. Куда ж денусь», — сказал он, не нажимая, однако, кнопку радиостанции, чтоб не засорять эфир своим ворчанием.

Вот и огни полосы, уходящие по перспективе вдаль. Теперь только не промазать.

Когда самолет зарулил на стоянку и механик выключил мотор, командир откинулся в своем кресле и попытался расслабиться, но руки и даже мускулы спины дрожали и никак не расслаблялись.

— Командир, тебе плохо? — спросил второй пилот.

— Командир чувствует себя превосходно! — улыбнулся Рябинин. — Самое плохое впереди. Я имею в виду объяснительные записки.

* Эшелон — заданная высота.