Александр ГИНЕВСКИЙ
«Маэстро, вы готовы?»

Толька потерял три рубля.

Мама велела ему купить в хозяйственном магазине пять лампочек по шестьдесят ватт. И рубль ещё должен был остаться. И вот — ни ламп, ни сдачи…

Мы сидели у меня на кухне, жевали соломку и обсуждали как могут потеряться три рубля. Вот, скажем, как монета может затеряться — это мы все себе хорошо представляем. Монета может укатиться, закатиться, провалиться. Хоть пятак, хоть рубль металлический. И даже юбилейный. А вот как «трёшка»? Ведь это всё-таки денежная бумажка. Мы решили, что «трёшка» может прилипнуть к чужой подмётке и уйти. Может прилепиться к прилавку и остаться. Может свернуться в трубочку, а потом ветром её затащит за какую-нибудь урну.

В конце концов решили мы ждать моего папу, чтобы посоветоваться как быть. Потому что Тольке без «трёшки» лучше домой не приходить.

И вот, пока мы с Борькой спорили может ли «трёшка» с полу залезть в урну, Толька смотрел в окно. Он молчал. Ведь он уже где только не искал свою «трёшку».

А Вадька ходил по кухне и ворчал:

— Потерялась и — потерялась. Сколько можно об этом говорить. Может, завтра кто-нибудь из нас «пятёрку» найдёт. Отдадим Тольке и всё будет хорошо. Даже два лишних рубля получится…

Вдруг он:

— Ля-ля-ля-ля! Го! Го! — прокашлялся в кулак и опять: — Тира-тира-тира! Туру-руру-руру! Ра-ра-ра! Конечно, — говорит, — плохо, что Толька потерял «трояк». Из-за этой потери мы все очень расстроенные. Так что давайте я вас немного отвлеку. Спою-ка я вам что-нибудь.

Дело в том, что Вадька уже восемь дней ходит в кружок пения. Говорит, что там в кружке из него вырастят солиста-вокалиста. Говорит, что там в кружке у него откопали и слух, и голос кой-какой. Понятное дело, можно откопать, если человек с утра до вечера мурлычет себе что-то под нос. Когда он узнал, что из него может получиться солист-вокалист, он перестал мурлыкать и стал во всё горло руруркать и рараракать.

— Ри-ра-ра-ра! — протарахтел Вадька. — Кажется я сегодня в голосе. — Ого-го-го!

Борька поморщился от Вадькиных звуков и сказал:

— Давай уж что-нибудь повеслее.

— Можно было бы спеть «Блоху» композитора Мусоргского, но это вам не понравится, — говорит солист-вокалист. — Ничего вы в ней не поймёте. — Вадька вдруг заорал: — «Жила-была Блоха — ха-ха-ха-ха!..»

Он так страшно и неожиданно захохотал, что Борька подпрыгнул на стуле, у меня причёска дыбом стала, а бедный Толька икать начал.

— Ты это… Ты уж какую-нибудь песню давай, — сказал Борька.

— Ну, песню, — скривился Вадька. — Арию бы… Жаль вот, ни одной не знаю от начала и до конца. Так, кусочки. Лучше я вам исполню романс.

— Валяй. Спой романс.

— И не «валяй», — обиделся Вадька, — и не «спой», а исполни.

Вадька просунул руку между пуговиц рубашки. Отставил одну ногу, топнул ею. Дёрнул головой. Хмуро на нас посмотрел. Мол, перед такими балбесами и растеряхами приходится сложнейшие романсы исполнять.

— Кхэ! Кха! — откашлялся и начал: — Выхожу-у оди-ин я на подмогу, сквозь туман та-ра-ра-ра блестит…

Мы с Борькой — ничего, спокойно слушаем. А у Тольки почему-то потекли слёзы по щекам. Стоит, хлюпает носом.

Вадька, как увидел, что Толька прослезился, так и уставился в его мокрое лицо. Поёт дальше. Здорово так. Голос его потащился куда-то высоко на гору и вдруг рухнул вниз, оборвался.

Он закашлялся. Говорит:

— Высоко взял. Надо на октаву ниже. Го-го-го! — вот так. Эх,

кто бы мне сейчас камертоном ноту «ля» дал. Я бы подстроился.

Мне показалось, что щёлкнула дверь. Выхожу из кухни, смотрю: папа пришёл с работы. Стоит, уши руками зажал.

— Это кто там колотится, как козёл об ясли? — тихо спрашивает меня.

— Вадька, — говорю. — Он теперь серьёзно занимается пением.

— Во даёт! Ещё один Штоколов. От его вокала, того и гляди, цветы на подоконнике завянут. А по какому случаю сборище и этот концерт?

Я рассказал.

— Понятно, — сказал папа. — Позови-ка мне Тольку, а сам оставайся на кухне с ребятами. Ясно?

— Ясно.

Я вернулся на кухню.

Вадька исполнял романс. Борька смотрел ему в рот и слушал. Он так внимательно смотрел, будто считал у Вадьки зубы.

Я говорю Тольке шёпотом:

— Папа пришёл. Иди, он тебя зовёт.

Толька застеснялся, засопел, замахал рукой.

— Иди, — говорю ему и подталкиваю в спину.

Вадька перестал петь. Набросился на меня:

— Ты чего его выпроваживаешь? Он же слушает!

— Никуда я его не выпроваживаю. Сейчас придёт, — говорю.

Борька, было похоже, понял в чём дело.

— Ну что ты завёлся, Вадька? Спой-ка лучше ещё разок свой романс.

Вадька так и остался стоять с открытым ртом.

— Тебе нравится? — спрашивает.

Тут в кухню вошли папа и Толька. Совсем недавно Толька был такой несчастный, а тут стоит улыбается.

— Вадик, — сказал папа, — а ты не мог бы спеть ещё раз? Для меня.

— Для вас?.. — Вадька замялся. — У меня ещё плохо получается.

— Ну, пожалуйста… — папа достал из пакета соломку. Откусил кончик. — Внимание, — лицо у папы стало серьёзным. Он посмотрел на Вадьку. — Маэстро, вы готовы?

Вадька чуть покраснел. Но руку засунул между пуговиц рубашки ещё глубже. Отставил ногу, топнул и говорит:

— Готов.

— Попрошу с первого такта. И-и… — папа взмахнул дирижёрской палочкой из соломки.

— Выхожу-у оди-ин я на природу-у-у… — заголосил Вадька.

Папа постучал соломкой по чайнику.

— Стоп, стоп, стоп!.. Маэстро, про какую природу вы поёте? У поэта сказано: «Выхожу один я на дорогу…» На дорогу. Понятно?

Вадька кивнул.

— Начнём снова. И-и… — папа взмахнул соломкой.

— Выхожу один я на доро-огу-у. Сквозь туман та-ра-ра-ра-ра-ра…

— Стоп! Маэстро, у поэта, между прочим, сквозь туман кремнистый путь блестит, а не та-ра-ра-ра.

Вадька замолчал. Стал красный, как пожарная машина. Насупился.

— Я ещё не как следует выучил. А вообще, я домой пойду, — и направился к двери.

Папа нам говорит:

— Проводите его. Он сейчас очень расстроен и нуждается в дружеском сочувствии.

Догнали Вадьку. Спускаемся по лестнице. Он молчит.

— Никакой из меня вокалист не получится, — вздохнул наконец.

— Это почему же? — говорю. — Главное желание и способности.

— А ещё тренироваться надо всё время, — сказал Борька.

— Да какие способности, — махнул рукой Вадька. — Я ведь в хоре пою. И то только припевы. А Витька Кочерыжкин, солист наш, смеётся. Говорит: «Тебе, Вадька, медведь на ухо наступил».

— Да не слушай ты своего Кочерыжкина! Врёт он! Вспомни: ты когда запел, так у Тольки даже слёзы потекли от твоего пения. А ведь ему не до того было.

— Это он из-за трёшки.

— Может, и из-за трёшки, — говорит Толька. — Да и романс ты пел грустный. До сих пор не очень-то весело, хоть и трёшка нашлась.

— Как нашлась?! — остановился Вадька. — Пока я пел?

— Ну да.

— В кармане?

— Нет, на улице. У хозяйственного магазина, на ступеньке.

— Значит нашлась! — обрадовался Вадька. — Как же она нашлась — ничего не понимаю?!

— Вовкин папа нашёл. Он как раз мимо шёл. С автобуса. И увидел.

— Вот это здорово! — совсем повеселел Вадька.

— Конечно! — сказал Борька. — Теперь ему дома не влетит.

— Ещё бы! — говорю. — Теперь-то не за что.

И мы пошли в хозяйственный магазин. Купили лампочки и сложили их в Толькину сумку.

Вадька ещё раз проверил Толькины карманы. В самый надёжный — с пуговкой — он положил сдачу. Положил и пропел:

— Та-ра-ра, смотри не потеряй!..