Александр ГИНЕВСКИЙ
Лентяйское сочинение

Виринея Семёновна задала нам сочинение. На дом. Написать кто про что хочет. И чтобы через неделю принести в школу. Виринея Семёновна сочинения прочтёт, и каждому поставит заслуженную отметку.

Мы страшно обрадовались. Потому что это очень здорово: пиши про что хочешь. Тут ведь можно столько поначирикать, что в тетрадку не поместится. Да ещё целая неделя впереди. Так что я про сочинение сразу забыл. А через три дня приходит ко мне Вадька и говорит:

– Вовка, написал сочинение?

– Какое сочинение?

– Здрасьте! Какое... какое на дом задавали.

– Нет, не написал. Успеется ещё.

– Эх, ты-ы... А я уже.

– Уже?! – удивился я. – Ну, ты герой!

– Ага, – ответил Вадька и покраснел. От скромности наверно.

И зря покраснел. Такое сочинение написал! Про крокодилов. Как они живут в жарких странах и плавают в тёплых водах. Как ныряют без единого звука, как без единого звука выползают на берег подлечиться. После обеда у крокодила в пасти застревает много всякой пищи. В зубах, конечно. Крокодилу становится больно от этой пищи так, что он начинает проливать крокодиловы слёзы. Но тут к нему на помощь прилетает маленькая птичка. Крокодил разевает рот, и птичка-доктор смело входит в зубастую пасть. Войдёт и своим клювом начинает чистить крокодилу зубы. И ещё не было случая, чтобы какой-нибудь рассеянный крокодил съел своего доктора. Наоборот, пернатым докторам от крокодилов только: «Большое спасибо!» За лечение.

Я, конечно, сказал Вадьке, что он просто молодец. И название хорошее придумал: «Крокодилы и их жизнь». Только зачем вот про добрых докторов, про этих птичек насочинял. Разве может быть такое? Вадька обиделся. Притащил толстую книгу и показал мне цветную фотографию. На ней я увидел и плачущего крокодила, и ту самую птичку. А в разинутую пасть длинного хищника даже страшно было смотреть. Всё-таки в ней помещались четыре огромные пилы с белыми острыми зубьями. До чего же смелая оказывается эта птичка–доктор.

Да за такое сочинение Виринея Семёновна поставит пятёрку. Уж точно. А сбоку ещё и плюс поставит. Большой красный плюс...

Вечером я лёг на диван и стал думать: про что бы такое написать мне. Про слонов? Про бегемотов? А, может, про крокодилов?.. Лучше всего, конечно, про них. Как они живут в жарких странах и плавают в тёплых водах. Но тут я вспомнил, что про крокодилов уже написано. Вадька написал. Вперёд меня! Мне даже обидно немного стало. «Вот ведь, – думаю, – сунулся со своими крокодилами. Можно сказать, дорогу перебежал...»

Про что же написать? Хорошо бы, конечно, хоть на часик стать писателем. Ну, хотя бы на десять минут. Я за десять минут такое бы написал, что ого-го! Виринея Семёновна только ахнула бы. И поставила бы мне к пятёрке парочку плюсов...

Я лежал на диване. В голове у меня были только два красных плюса. Больше ничего. «Ну, ничего, ничего, – думал я, – время есть, успеем ещё. Подумаешь, крокодилы, птички...»

Через два дня выяснилось, что и Борька уже написал сочинение. С названием «Как строят мосты через маленькие речки». Ай, да Борька! Отличное сочинение написал! Мне больше всего понравилось в нём как в речки заколачивают сваи. Их заколачивают тяжёлой чугунной «бабой». Это такая чушка из чугуна. Она бухается на сваю, будто молоток. И свая, будто гвоздь, заколачивается в дно. Потом к сваям прибивают брёвна, и постепенно получается мост с перилами. По мосту можно ходить и ездить на транспорте. А с моста ловить рыбу или просто любоваться протекающей водой...

– А ты написал? – спросил меня Борька.

– Успеется. Пока обдумываю.

– Что-нибудь дельное придумал?

– Так, кое-что... А написать успею. Это же пустяк, верно?

– Верно. Главное придумать. Ну, пиши, время есть ещё. Только про мосты не пиши, понял?

– Больно нужны мне твои мосты через маленькие речки. Я, может, про большой. Про железнодорожный напишу.

– Чего-о?! А железнодорожный мост, по-твоему, не мост?

– Мост.

– Ну и хватит мостов! Пиши про другое. Про крокодилов, например...

– Про крокодилов тоже не интересно...

– Во даёт! Ну, смотри, Вовка...

И он ушёл.

Про что же написать? Я ведь так ничего и не придумал. Вот Виринея Семёновна, сказала бы хоть про что. Тогда бы я в два счёта. А тут: про что хочешь. А про что? Ладно, ещё успеется. Пусть там Борька с Вадькой со своими мостами и крокодилами в отличники лезут. Пускай стараются...

И вот завтра надо сдавать сочинение, а у меня в тетрадке ещё и конь не валялся. Даже число не написано, не то что название.

Борька, Вадька и Толька помогали мне изо всех сил. Они напридумывали мне всякого, про что написать. Только мне не хотелось. Потому что зачем, если это не я придумал. И тогда они сказали:

– Вовка, может, заболеешь, а? Может, не пойдёшь завтра в школу?..

– Ладно, – говорю, – постараюсь заболеть, если смогу.

Но на это тоже ведь надо время. Так что я пока сижу на кухне за столом у окна. Сижу над раскрытой тетрадкой. В доме тихо, никого.

Смотрю на кухонную полку. На ней стоят четыре железных банки. Очень большая, чуть поменьше, ещё меньше и совсем маленькая. Они похожи друг на друга, как матрёшки. И на каждой написано слово «крупа». Я прочёл это слово сначала на самой большой банке. Потом приступил к банке поменьше. В это время позвонили в дверь.

Пришёл Толька. Он шлёпнул на стол свою тетрадку с сочинением «Наше метро». У Тольки мама работает в метро. Он спустился с мамой под землю бесплатно, осмотрел всё и написал. Здорово, конечно, когда мама в метро работает. Правда, у Тольки всё получилось про поезда. Вернее, про двери с шиком. «Шш-ик!» – двери открылись, «Шш-ик!» – двери закрылись. И так целых три страницы.

– Я знаю, тебе за один вечер не заболеть. Переписывай! – приказал Толька. – Где написано «я», пиши: «Мы с Терентьевым. Будто мы с тобой вдвоём под землёй были. Могла же нас мама обоих взять?

– Могла.

– Ну, вот и пиши.

– Нет, Толька. Я уже про что-нибудь другое. Не про метро...

– Балда! – закричал Толька. – Да когда же ты писать будешь?! Ведь завтра сдавать!..

– Ничего, успеется.

– Да когда же успеется?!

– Ещё ночь впереди.

Толька так и застыл.

– Вовка, знаешь, – сказал он вдруг тихо, – так ведь настоящие писатели делают.

У меня от Толькиных слов пятка зачесалась.

– Почему? – спрашиваю.

– Настоящие писатели по ночам пишут. Днём, сам понимаешь, звонки всякие. Дверные, телефонные. Днём чайники на кухнях шипят. Шум, гам. Не очень-то распишешься днём. Жаль, я не догадался, а то бы тоже... ночью бы... А так, что у меня в сочинении? Одни двери... сам знаю.

– Ладно, Толька, – говорю, – иди. Мне прилечь надо. Выспаться. Ведь ночью за сочинение садиться.

– Ты, Вовка, с вечера чаю крепкого напейся. Тогда сна ни в одном глазу не будет, – посоветовал он и ушёл.

Я прилёг на диван. Закрыл глаза, но спать не хотелось. Встал, побрёл обратно на кухню.

Пить крепкий чай было ещё рано. Сел за стол и стал читать слово «крупа» на других банках. Дошёл до четвёртой банки, дальше читать было нечего, и я стал читать слово «крупа» наоборот. Получалось «апурк». Какое-то совсем непонятное, скучное слово. Даже голова устала.

Встал, посмотрел в окно. «Да, конечно, – подумал, – напишу сочинение ночью. Как мне только это в голову пришло? Правильно. А потом приду в школу и на каком-нибудь уроке засну. После бессонной-то ночи. Писатели, наверно, тоже так делают. Ночью пишут, а днём отсыпаются. А Виринея Семёновна испугается: «Мальчики, что с ним? Не заболел ли?» А Толька скажет: «Виринея Семёновна, не будите Богданова. Он ночью сочинение сочинял». В классе станет тихо-тихо. Я быстренько высплюсь, вскочу и скажу: «Извините, Виринея Семёновна, я не хотел. Так уж получилось...» А Виринея Семеновна скажет: «Это хорошо, Вова, что ты сочиняешь, но очень плохо, что ты не бережёшь своё здоровье. Ночью надо спать». А я скажу: «А как же писатели? Они ведь тоже днём отсыпаются». А Виринея Семёновна скажет: «Интересный вопрос ты задал. Подумаем над ним в другой раз...»

У нас под окном, чуть в сторонке, стоит трансформаторная будка. В ней помещаются трансформаторы. Ночью они гудят, как далёкие самолёты. А на крыше будки чего только нет. Палки всякие, камни, игрушечный автомобиль, чья-то растрёпанная кукла и мяч. Мяч когда-то был красный, я помню. Но от разных осадков он стал совсем белый. И ветром его не сдуло, он застрял между камней. Кто же его туда забросил? Наверно тот мальчишка уже в восьмом классе. А, может, в десятом. Учится себе, и не знает, что его мяч одиноко живёт на крыше с камнями. И в дождь, и в снег, и в жару...

А вон наша рябинка. Мы её с папой посадили. Очень давно. Мы ездили за нею в лес на электричке. Рябинка была длинная, тоненькая. Мы её корни в рюкзак упаковали. Для перевозки. Обратно мы ехали в тамбуре, и последние жёлтые листья от тряски опали. Прямо в тамбуре. Но папа сказал: «Ничего...»

А когда мы её посадили в землю, мы стали ждать когда она подрастёт и зацветёт. И однажды она зацвела. И мы очень обрадовались. Потому что осенью на нашей рябинке появились ягоды. Большие красные кисти. И мы стали ждать когда их обдаст морозцем. Хорошо, что их никто не сорвал.

Потом выпал снег. Ягодные кисти рябины так и вспыхнули огнём. Красным огнём на белом снегу. Теперь нам осталось ждать снегирей. Папа сказал, что они должны прилететь на угощение. Непременно должны. И они прилетели. Круглые, как снежки. Только тёмные и пушистые. С красными грудками. Они склёвывали ягоды и тихо пересвистывались. Нежно так.

Мы с папой прямо застыли у окна. Хоть мы их и ждали, всё равно это было как чудо. А тут ещё денёк. Морозный, солнечный. «Вовка, – шепнул мне тогда папа, – красота...»

Я не заметил как сел и стал писать в тетрадке. Про мяч, про нашу рябинку и про снегирей. А когда написал, понял, что вовсе это не сочинение, а так... ерунда какая-то. Даже названия не придумать.

– Ну, как? – спросил меня на другой день Вадька. – Написал?

– Написал.

– Хорошо. И болеть не надо.

– Ещё бы! – сказал Толька. – Он ночью сидел, строчил. Ночью чего ж не написать. Никаких тебе шумов. Тихо, спокойно. Напился крепкого чаю и пиши себе. Как заправский писатель.

Вадька не поверил.

– Верно, Вовка, ночью писал?!

– Пришлось немного...

Как-то вдруг не захотелось мне говорить, что написал я днём. Всего за полчаса.

– Ну и ну!.. – покачал головой Вадька. – Про что хоть? Про крокодилов?

– Нет.

– Про мосты?

– Нет.

– А про что?

– Да так... Про всякое...

– А называется как?

– Вот названия не придумал.

– Понятно, – сказал Вадька. – Всё понятно... Влепит, Вовка, Виринея Семёновна тебе кое-что... Ой, влепит... Лучше бы ты заболел.

– Ну и пускай влепит!

– Покажи хоть что нацарапал. Нам-то покажи.

– Не покажу!

– Во! Сразу видно не выспался. Злой как волк.

– Ну и пускай своё получает. Отстань от него Вадька.

Тетрадки мы сдали, и я забыл про сочинение.

И вот однажды Виринея Семёновна сказала:

– Ребята, я проверила ваши сочинения. Я осталась вами довольна...

Тут я вспомнил. И заёрзал по парте.

– Ты чего? – спросил Толька.

– Ничего! – огрызнулся я.

– Не волнуйся. Может, троячок всё же получишь, раз Виринея Семёновна довольна.

В это время Галька Кирпичёва подняла руку.

– Виринея Семёновна, а правда, что Богданов написал лентяйское сочинение?

Я даже вздрогнул от неожиданности. Откуда Кирпичиха-то знает?

– Какое, какое? – переспросила Виринея Семёновна.

– Лентяйское. А что?

Весь класс рассмеялся.

– Это почему же лентяйское?! – закричал Борька.

– Ему даже название лень было придумать, вот, – ответила Кирпичёва.

– Да откуда ты знаешь?! – закричал Вадька.

– Знаю. Я в тот день собирала тетрадки и увидела.

– Подглядывала, да?! – крикнул Толька. – Да за такое, знаешь?! – и он погрозил Кирпичёвой кулаком.

Один я ничего не кричал. Сидел и думал: «Эх, лучше бы мне тогда заболеть...»

– Тихо, тихо, ребята, – сказала Виринея Семёновна. – Сядь Кирпичёва. Твой вопрос очень неуместен. Поймёшь чуть позже.

И она стала говорить нам про наши сочинения. И зачитывать по порядку. И всех хвалить. Потому что и вправду, про что только не написали ребята. Да ещё как здорово.

Дошла очередь до меня.

– Вова Богданов. Сочинение интересное. Вы только послушайте, ребята...

Виринея Семёновна читала, а я ничего не слышал. Мне хотелось забраться под парту. Наверно ещё и потому, что на меня уставилась Кирпичёва. У неё даже рот открылся, будто на космонавта смотрела. Я прямо не знал куда подеваться.

Вдруг Толька толкнул меня локтём.

– Тебя!

– Я вскочил.

– Вова, – улыбалась Виринея Семёновна, – я понимаю, твоему сочинению очень трудно подобрать название. Можно оставить и так. Без названия...

Виринея Семёновна задумалась.

Борька ткнул меня кулаком в спину, пробубнил сзади:

– Молодчага, Вовка! Надо же, без названия придумал. Я вот до такого не додумался. И про снегирей хорошо сочинил. Наврал, а незаметно.

– Вова, как ты смотришь, – сказала Виринея Семёновна, – а не назвать ли нам твое сочинение «Вид из окна», а?..

– Отвечай, тетеря! Тебя спрашивают, – зашипел Толька. – Язык что ли проглотил?

Я кивнул головой.

– Да, пожалуй. Так будет лучше, – сказала Виринея Семёновна и взяла ручку.

Раздали сочинения.

Я раскрыл тетрадку. В самом верху, на второй строке, красными аккуратными буквами было написано: «Вид из окна».

Толька заглянул в мою тетрадь.

– Ого! Ошибок-то!.. Красно, как на клубничной грядке.

– А у тебя?

В Толькиной тетрадке оказалось ещё краснее. Но в конце стояла тоже четвёрка.