Peskarlib.ru > Русские авторы > Василий ГОЛЫШКИН > «Соломинка»
Василий ГОЛЫШКИН
«Соломинка»
Распечатать текст Василий ГОЛЫШКИН - «Соломинка»
В тундре среди зимы пропал человек. Поехал в гости и не вернулся. До гостей день пути, а его и на третий нет. День берется как часть суток, потому что дней в ту пору в тундре не было. Была одна самая большая ночь, из которой потом, как матрешки, станут вылезать другие ночи — все меньше, меньше и меньше. И когда явится и пропадет самая маленькая ночь-матрешка, наступит один сплошной день. Но до этого еще далеко, и вокруг царит одна сплошная ночь.
В тундре, как в открытом море, ничто не заслоняет неба. Было бы только само небо ясным. И тогда по звездам можно ехать куда угодно. Зарылся в меха, примостился поудобней на нартах, нацелил пса-вожака, куда нужно, и жми, — пой, если поется, думай, если думается, молчи, если молчится. Да не забывай время от времени поглядывать на путеводную звезду, чтобы не дать собачьей упряжке сбиться с пути.
Вдруг — чу! — свист. Резкий и протяжный. Пропал и повторился. Что это?
Разбойники? Их в тундре нет. Ветер. Но пусть бы лучше разбойники. От них отбиться можно. Но не от ветра. Уж если ветер в тундре примется разбойничать — беда. Сторукий, схватит в каждую по хворостинке и, как пастух гусей, пойдет гонять снежные вихри. А те и впрямь, как гуси, мечутся, голосят, царапаются, размахивая крыльями…
Так оно, верно, и было. Попал гость в пургу и сбился с дороги. Может, отлеживается где-нибудь под сугробом, как медведь в берлоге? Пора бы отлежаться. Пурга отбушевала, а его не видно. Нет, ждать больше нечего. Надо бежать на радиостанцию…
Раньше, случись что, слухи в тундре передавались из уст в уста. По способу «длинного уха». Ты — мне, я — ему, он — дальше. Теперь в каждом доме радио. И случись что, об этом узнают все сразу. Но радио почему-то не называют «длинным языком».
Радио сказало, pi вся тундра услышала: пропал человек.
Один, стакана чая не пригубив, отставил. Другой, рыбы не настрогав, бросил. Третий на четвертого зашипел — ш-ш-ш! — ожидая подробностей. Другие не ждали. На собак — и в тундру: по следам гостя. На вездеходы, и туда же. А над тундрой самолеты пошли. Хоть и ночь, а вдруг костерок сверкнет и гостя выдаст. Неделю кружили — не сверкнул. Всех собак загнали, весь бензин пожгли — нет пропавшего.
…Иван Тимофеевич, геодезист, искал гостя, не сходя с места. Больше того, сидя на одном месте. Но разве даром говорится, что, на одном месте сидя, при всем желании ничего не высидишь? Даром не даром, все дело в том, где сидеть. А Иван Тимофеевич сидел в кабине вездехода, и тот вездеход медленно, как ленивый волчок, вращался вокруг своей оси. Вот почему сказано, что Иван Тимофеевич искал гостя, не сходя с места. Странный способ поисков, не правда ли? Но Ивану Тимофеевичу он не казался странным. Он знал: утопающий за соломинку хватается. А что делать, если под рукой нет более надежного спасательного снаряда? Хуже, когда даже соломинки никто бросить не может. Вот Иван Тимофеевич и решил сделать это. Бросить утопающему «соломинку». Он бы и сам бросился на помощь. Был не из тех, кто сперва задумывается, спасется ли сам, спасая другого, а из тех, кто никогда об этом не думает. За это Ивана Тимофеевича называли безрассудным. Но вот что странно, спасая других, погибают чаще умные, а не дураки, которых рассудительными никак уж не назовешь.
Почему же Иван Тимофеевич не бросился на помощь сам, а решил бросить «соломинку»? Потому что был рассудительным. Гостя ищут все. Одним спасителем больше, одним меньше — это особой важности не имеет. Важнее другое — способ поиска. А Иван Тимофеевич нашел такой, какого еще никто не знает. Поэтому и не пошел со всеми. А стал спасать гостя, не сходя с места, бросив ему «соломинку».
Теперь о «соломинке». «Соломинка» — это луч. Вернее, два луча. Две фары вездехода. Издали они как одна звезда. Вдали все сливается в одну точку. Гость, увидев эту точку, подумает, что звезда. Но если точка будет то пропадать, то появляться вновь, он не подумает, что звезда. Подумает, что луч. Поэтому надо, чтобы луч то гас, то вспыхивал. Нет, лучше, чтобы двигался. Потому что неизвестно, где гость, в какой стороне. Неизвестно, куда ему бросить «соломинку». Значит, надо бросить на все четыре стороны. А вращаясь, луч будет для гостя то вспыхивать, то гаснуть. И гость не подумает, что это звезда.
Иван Тимофеевич так и сделал. Зажег фары и заставил вездеход вращаться вокруг своей оси. У вездехода гусеницы. Долго на одной не покрутишься. Выест воронку, и стоп. Не то перекувырнешься. Надо на новое место гнать.
Иван Тимофеевич геодезист-шофер. У кого отряды, группы, команды. У геологов и геодезистов партии. Иван Тимофеевич шофер партии. В партии их двое — он и Семен Семенович, начальник. Есть еще третий, «третий главный», как его в шутку называют двое первых, но о нем потом. Сперва о втором, о начальнике, Семене Семеновиче. Хотя, что о нем скажешь? Начальника на месте нет. Повез «сдавать» поселок. Сперва они его «привязали», потом начальник Семен Семенович повез его «сдавать». Поселка еще нет, он в проекте. Но прежде чем строить, его надо «привязать» к тому месту, где он будет стоять. «Привязать» — значит нанести на карту. Они его «привязали», и начальник повез «сдавать» поселок. Скоро в тундру приедут строители и поставят поселок. На том месте, где сейчас стоит яранга геодезистов. Яранга — это шалаш в шубе. Или шуба на ходулях, потому что яранге ничего не стоит подняться с одного места и перейти на другое. Конечно, с помощью тех, кто в ней живет. Раньше в ярангах жили многие. Теперь только пастухи и геодезисты. Для пастухов и геодезистов домов не настроишься. Кочевой народ.
В яранге хорошо. Тепло, как в шубе. Потому что она сама шуба. Из оленьих шкур. Тепло от шубы и от костра. Без костра в яранге холодно. Потому что сама по себе шуба не греет. Она только сохраняет тепло. А яранга это шуба.
В яранге, где живут геодезисты, тепло. Потому что костер. Возле костра третий, «третий главный», сын Ивана Тимофеевича, Максимка. Максимка пятиклассник и у отца на каникулах. Правда, мама не хотела отпускать Максимку в тундру, но разве его удержишь? Сам Иван Тимофеевич сразу взял сторону сына. Верил, и твердо: человек закаляется сызмальства.
Чуб у Максимки, как у огня, рыжий. Чтобы не заснуть, Максимка то и дело дергает себя за чуб и, как зверек, поводит ушами. Не всякий это может, а Максимка вот может, чем и удивляет всех в школе. Но здесь ведь не школа, тундра, и Максимку никто не видит, чего же он фокусничает? А он и не фокусничает. Он прислушивается к шуму мотора. Зачем? А затем, что мотор может заглохнуть. Иван Тимофеевич, его отец, хоть и «железный человек», а все человек. Невзначай и заснет. Клюет небось носом в кабине вездехода. Максимка уже видел. Со стороны посмотреть — смешно. Как петух, клюнет и, задрав голову, таращит красные от бессонницы глаза: что это такое он клюнул? И нос у Ивана Тимофеевича, как у петуха, — кривой. Не нос, а клюв.
Иван Тимофеевич если и покидал добровольный пост, то ненадолго. Забежит в ярангу, поест чего-нибудь наскоро, обогреется и снова в кабину — светить пропавшему, до дрожи коченеть за рулем и одурело клевать носом… Другой бы бросил. Ведь зря все. Сколько дней прошло. За это время не то что на своих двоих добраться, на пузе домой приползти можно.
А может, он и ползет? На пузе. Голодный. Обмороженный. Руку вперед потащит, а ногу подтянуть сил нет.
Иван Тимофеевич как в воду смотрел. Гость полз, давно уже потеряв надежду на спасение. И если все же полз, то потому, что еще был жив. А когда живешь, надо что-нибудь делать. И если не остается ничего другого, то — хотя бы бороться за жизнь ради минуты жизни. А бороться можно было только так: ползти и ползти. Неважно куда, лишь бы ползти. Если бы он остановился, то умер бы. И он не останавливался. Полз, ни во что не веря и ни на что не надеясь.
Он даже в луч не поверил, когда увидел. Луч был справа от него — скользящее световое бревно. Кто-то сильный и невидимый катил его куда-то. Снежинки под бревном вспыхивали и горели, когда оно перекатывалось через них, а потом гасли. Мираж! И то хорошо. Сколько читал, а ни разу не видел. Мог бы умереть, не увидев. Значит, не зря полз. Потом подумал: не мираж. В тундре миражей нет. Значит, что же, бред?
Луч вернулся, перекатился через него, а он все думал: «Что это?» И вдруг, как там, на фронте, когда дополз до своих, прорываясь из окружения, вскочил, содрал пилотку, закричал…
Ничего он не закричал. И не вскочил. Где ему было… Полз, и то едва. Но обрадовался так, как тогда, на фронте. И ему показалось, что вскочил и закричал. Потому что было отчего вскочить и закричать. Луч, который он увидел, был той «соломинкой», которую ему кто-то бросал. Он, этот луч, все время возвращался к нему, махал ему, длиннорукий, звал. Теперь он знал, куда ползти: навстречу лучу! Вот он вдруг остановился и замер — огромное бревно света…
Иван Тимофеевич проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Тряс и кричал, не разобрать что. Иван Тимофеевич усилием воли прогнал сон и расслышал:
— Папа… смотри… там…
Иван Тимофеевич, черный весь — забыл, когда брился, — глянул вперед и остолбенел: в луче света перед ним возник силуэт человека. Помаячил и исчез. Иван Тимофеевич зябко поежился: не то от мороза, не то от видения. Неужели гость? Или померещилось? До боли напряг зрение и почувствовал, как горькая капелька сорвалась с ресницы и горячим ручейком сбежала по щеке: он еще раз увидел человека.
Иван Тимофеевич включил скорость и погнал вездеход навстречу. А в голове билось: «Помогла «соломинка», помогла, и Максимка помог, молодец, сын!»
Также читайте: