Александр ДЮМА
Кегельный король

Токарь Готлиб

Берлин, как вы знаете, мои дорогие дети, — это столица Пруссии. Но вот чего вы не знаете, так это то, что в правление горбатого короля с длинной косицей, которого звали Фридрих Великий, жил в Берлине замечательный токарь по имени Готлиб.

Уж он-то не носил косицы, был строен и красив, а выглядел лет на двадцать пять.

Лицо его сияло искренностью и веселостью.

Но к этим его внешним достоинствам добавлялось нечто еще более ценное: он окончил если не коллеж или университет, то по крайней мере школу. Он умел читать, писать, считать; его способности к рисованию было достаточно для того, чтобы самому придумывать некоторые новые образцы изделий, а это немало способствовало тому, что о нем, а вернее, о хозяине, у которого он работал, пошла добрая слава, так что каждый владелец мастерской жаждал иметь у себя такого хорошего работника.

Да и его товарищи, вначале завидовавшие ему, в конце концов искренне признали его превосходство и выказывали ему всяческое почтение, в то время как начинающие подмастерья смотрели на него с восхищением, приговаривая:

— Ах, если бы в один прекрасный день я мог бы стать таким же искусным, как и он!

К несчастью, такое превосходство принесло дурной плод: оно породило в Готлибе непомерную гордость.

Это была не гордость своими достижениями в ремесле — в чем не было бы ничего плохого, поскольку это могло подтолкнуть его к новым успехам, но гордость самим собой, причем по любому поводу.

А такая гордость почти всегда имеет еще более дурного спутника, а именно: зависть.

Это и было тем уязвимым местом, каким воспользовался злой дух.

Сначала Готлиб хотел быть первым в науках и примерном поведении, обогнав в этом всех своих товарищей; но вскоре такое похвальное стремление к соперничеству показалось ему недостаточным: он захотел лучше всех одеваться, быть самым сильным и самым ловким во всех физических упражнениях. Если случалось, что кто-нибудь превосходил его в этом, он начинал испытывать к нему неприязнь, перераставшую в ненависть, и не успокаивался до тех пор, пока не только не оказывался наравне со своим соперником, но и не превосходил его.

Зависть — это пагубная страсть, мои дорогие дети, и именно она, как вы это еще узнаете, стала для Готлиба источником самых ужасных мучений.

Каждое воскресенье он имел обыкновение прогуливаться с двух до пяти часов, то есть в промежуток времени между обедом и полдником, на площади, где устраивались развлечения. Все мастеровые, к числу которых принадлежал и Готлиб, и даже богатые буржуа собирались в то же время на этом месте. Там играли во всевозможные игры: в «бочку», в кегли, в мяч, в «поросенка»; дети же крутили юлу, гоняли волчок, играли в «пробку», в шары, в мяч, в серсо и запускали бумажного змея. Женщины и старики усаживались на скамьи, поставленные ради них; мужчины стояли или прогуливались, обсуждая насущные дела.

У Готлиба вошло в привычку производить своего рода переполох своим появлением на этой площади. Люди оборачивались на него, следили за ним глазами и тихо перешептывались: «Это красавец-токарь Готлиб».

В один из воскресных дней Готлиб отправился туда по своему обыкновению, но, к своему большому удивлению, не услышал привычного шепотка, всегда сопровождавшего его появление. Внимание, которым он пользовался в такие дни, никак не давало себя знать. Мужчины, женщины и дети — все устремились к кеглям и образовали тесный круг вокруг высокого и худощавого человека, бросившего вызов лучшим игрокам.

Этот человек, одетый в праздничный наряд мастерового, вызывал всеобщее изумление той ловкостью, с какой он бросал шар, и неизменным успехом, которого он при этом добивался.

Готлиб пробился сквозь толпу и оказался в первом ряду зрителей.

Два обстоятельства больно ранили его: прежде всего, то внимание, какое в ущерб ему толпа выказывала этому человеку, а кроме того — ловкость, и в самом деле проявляемая незнакомцем в игре, в которой Готлиб притязал быть лучшим среди своих товарищей.

И потому, одержимый гордыней, Готлиб предложил незнакомцу сыграть против него на талер.

Он надеялся, что незнакомец не осмелится рискнуть такой суммой; но тот лишь рассмеялся, вынул из кармана пригоршню талеров и один из них кинул рядом с талером, брошенным Готлибом.

Но, вместо того чтобы превзойти незнакомца, как он рассчитывал, Готлиб делал промах за промахом, чего с ним никогда не случалось.

Вам известно, мои дорогие дети, что «сделать промах» означает позволить шару пройти посреди кеглей или рядом с ними, не опрокинув ни одной.

И при каждом промахе Готлиба незнакомец заливался смехом, неприятным всем присутствующим, а в особенности Готлибу.

Однако, как бы из милости, соперник позволил Готлибу получить несколько очков, но как только Готлиб приближался к той цифре, какую ему следовало набрать, незнакомец одним-двумя ударами настигал его, превосходил и выигрывал партию, сбивая, если в этом была необходимость, девять кеглей одним ударом, а такого Готлибу никогда не удавалось, и он даже никогда не видел, чтобы это удавалось кому-нибудь другому.

Готлиб играл с незнакомцем два часа, не добившись успеха ни водной из партий, и потерял шесть талеров, что составляло весь его недельный заработок.

Но не столько эти шесть талеров легли тяжестью на его сердце, сколько стыд оказаться побежденным на глазах всей этой толпы, которая так часто была свидетельницей его успеха.

Вот почему по окончании последней партии взбешенный, вышедший из себя, ослепленный гневом Готлиб готов был запустить свой шар в голову незнакомца; но у него появилось смутное предчувствие, что его противник, более ловкий, чем он, может оказаться и более сильным и сумеет повеселить зрителей, а часть их уже не скрывала своего удовлетворения зрелищем еще одного поражения Готлиба.

Так что он ограничился тем, что пробормотал сквозь зубы:

— Только колдун может играть в кегли, как этот парень.

Но, как ни тихо он произнес эти слова, незнакомец расслышал их.

— Если долгие упражнения и большая ловкость даются колдовством, — произнес он спокойным голосом, — то да, я колдун; но я играл в кегли во всей Германии и, хотя повсюду выигрывал, никогда не слышал подобного укора.

И, забрав свой талер (единственный, который потребовался ему, чтобы вести игру) и шесть талеров, которые Готлиб один за другим извлекал из своего кармана, он спокойно сунул их в свой нагрудный карманчик, отпустив при этом несчастному сопернику несколько насмешливых похвал относительно манеры его игры и пожелав ему большей удачи в следующее воскресенье.

— Так вы остаетесь здесь до воскресенья? — спросил его Готлиб.

— Нет, — ответил тот со своей зловещей усмешкой. — Но я охотно вернусь, если вы хотите отыграться.

Услышав брошенный ему таким образом вызов, Готлиб не посмел отказаться.

— Идет, — сказал он, — я жду вас.

— Стало быть, до воскресенья, — откликнулся незнакомец.

И, поприветствовав толпу, он удалился, насвистывая мелодию, причем столь необычную, что никто не слышал не только саму эту мелодию, но и манеру, с какой это делалось.

К тому же, пока звучала странная мелодия, никто не мог даже и помыслить о том, чтобы прервать ее своими разговорами, точно так же как, пока он был в поле их зрения, никто не мог даже и помыслить о том, чтобы посмотреть в какую-либо другую сторону, нежели в ту, в которую он удалялся.

Готлиб, казалось, как и все остальные, пребывал в состоянии оцепенения.

Но, когда незнакомец стал недоступен взглядам присутствующих, эти взгляды обратились на Готлиба.

И тогда словно отголосок смеха незнакомца пробежал по толпе: казалось, вся доброжелательность по отношению к бедному Готлибу угасла в сердцах людей, и на него со всех сторон посыпались насмешки.

У Готлиба возникло сильное желание расправиться с одним из насмешников, стоявшим ближе всех к нему; но ему было ясно, что если он набросится на этого человека, то все остальные набросятся на него.

Он расплатился в один день за все победы года.

И, несмотря на гнев, бушевавший в его сердце, он ограничился лишь тем, что произнес:

— Ладно, в воскресенье посмотрим.

И с этими словами он удалился.

Однако, когда он удалялся, в голове его созрел некий замысел.

Замысел этот состоял в том, чтобы запереться в своей комнате, где у него хранились инструменты и древесина, выточить там набор кеглей и шар и упражняться все эти дни, чтобы в следующее воскресенье оспорить победу соперника, если уж ему на этот раз не удалось стать победителем.

Особенно оскорбляло Готлиба то, насколько полным было его поражение.

Поскольку он был очень умелым токарем, то набор кеглей и шар были готовы уже к обеду следующего дня.

Отдаваясь со всем пылом работе, Готлиб не стал ни ужинать, ни завтракать. Он удовольствовался тем, что съел полную тарелку супа, сунул в карман кусок хлеба и, взяв под мышки кегли, а в руку шар, отправился в сад и, плотно закрыв за собой калитку, стал искать подходящее место для своих упражнений.

Вскоре место было найдено в начале липовой аллеи, способной благодаря правильности ее двойной линии служить направляющей для глаза.

Готлиб расставил кегли, отмерил то же расстояние, какое было принято накануне, то есть восемнадцать шагов, и начал игру в одиночку.

И он тут же обрел свою прежнюю ловкость.

Он прекрасно сбивал две, три, четыре, пять и даже шесть кеглей, но ему никак не удавалось сбить, как незнакомцу, одним ударом сразу девять.

Готлиб вложил столько жара в эту своего рода пробу сил, что он стал вести счет, как если бы это была настоящая игра.

Он сбил уже девяносто одну кеглю двадцатью ударами, и, следовательно, ему оставалось сбить только девять, когда, возвращаясь на свое место и развернувшись, чтобы бросить шар, он, к своему великому удивлению, увидел незнакомца, который со скрещенными руками стоял рядом с набором кеглей.

Холодный пот заструился по всему телу Готлиба. Каким образом незнакомец мог проникнуть в сад, если, как полагал Готлиб, он со всей тщательностью запер за собой калитку?

По виду незнакомца казалось, что изумление его соперника-токаря осталось для него незамеченным.

— О! — сказал он, как будто бы вел счет сбитым кеглям с начала партии. — Девяносто одна! А теперь нужно сбить одним ударом девять кеглей.

— Это невозможно, — со вздохом прошептал Готлиб.

— Ха! Невозможно, — промолвил незнакомец, — потому что вы не так беретесь за дело. Послушайте, дайте мне ваш шар, и вы увидите, как можно сбить девять кеглей одним ударом.

Он приблизился к Готлибу, и тот в надежде выведать секрет незнакомца вложил шар ему в руку.

Незнакомец, даже не целясь, бросил шар и сбил девять кеглей.

— Как видите, — сказал он, — это не так уж трудно.

Готлиб в ярости вцепился в свою шевелюру: он охотно вырвал бы из нее клок волос.

Незнакомец расхохотался.

Было в этом смехе что-то металлическое и пронзительное, приводившее Готлиба в отчаяние.

К нему снова вернулась мысль, уже промелькнувшая в его голове на кегельной площадке, а именно: наброситься на незнакомца и убить его.

Но, разглядывая его и видя, какой он жилистый и мускулистый, Готлиб понял, что ему предстояла бы не легкая победа над ним, а смертельно опасный бой.

В этот миг незнакомец положил ему руку на плечо.

Готлиб вздрогнул: ему почудилось, что пять острых когтей вонзились в его тело.

Но казалось, что некая сверхъестественная сила пригвоздила его к месту.

— По правде говоря, — сказал ему незнакомец, — я до сих пор считал тебя умным человеком, Готлиб, но, к моему великому стыду, вижу, что заблуждался.

— А что такое? — спросил Готлиб.

— А то, что, желая узнать мой секрет, ты, вместо того чтобы подружиться со мной и добиться его от меня, только и думаешь, как бы отомстить человеку, виноватому перед тобой лишь в том, что он оказался сильнее тебя в игре в кегли.

Готлиб смотрел на незнакомца с удивлением: тот проник в самую глубину его мыслей.

Но, слишком смущенный, чтобы предпринять какие-либо действия против своего соперника, Готлиб, избегая прямого ответа, спросил:

— Значит, есть секрет?

— Без сомнения, есть секрет, — ответил незнакомец.

— И этот секрет ты можешь мне открыть?

— Я не только могу открыть его тебе, но ничего другого и не желаю.

Готлиб вздрогнул от радости, что ни в коей мере не ускользнуло от незнакомца.

— Однако, — сказал он ему, — ты слишком хорошо знаешь жизнь, приятель, чтобы не понимать, что ничто не дается даром.

— Ну-ну! — откликнулся Готлиб.

— Впрочем, так ли уж важно, если я попрошу у тебя нечто, пойти на что тебе не составит труда?

— Хорошо! Посмотрим, чего же ты просишь? — промолвил Готлиб.

Незнакомец почесал ухо.

— Говори же! — настаивал Готлиб.

— Подожди, — ответил незнакомец, — мне нужно время на размышление. Я хотел бы поступить с тобой как с другом и, как уже было сказано, попросить у тебя нечто, пойти на что тебе не составит труда. Например, не очень ли обяжет тебя дать мне обещание никогда не пить больше светлого пива?

— О нет! Что касается этого, нет! Я никогда не дам подобного обещания! — решительно воскликнул Готлиб. — Я настоящее дитя Берлина и не представляю себе жизни без светлого пива; так что требуй чего-нибудь другого или храни свой секрет.

— Хорошо, пусть будет так, я хочу быть по отношению к тебе великодушным. Пообещай на всю оставшуюся тебе жизнь играть в кегли хотя бы три раза в неделю.

— О! Что касается этого, — воскликнул Готлиб в восхищении, — то я вовсе не возражаю и охотно дам тебе обещание, которое обеспечит мне через каждые два дня приятное развлечение.

И с этими словами он дружески пожал руку незнакомцу; но в то мгновение, когда их руки соприкоснулись, Готлибу показалось, что вся кровь вспыхнула в его жилах; необычайная веселость оживила все его существо, и он подпрыгнул от радости.

— Вот и хорошо, в добрый час; вот таким ты мне нравишься, — сказал ему незнакомец. — Покончим на этом наш торг: я одарю тебя способностью сбивать девять кеглей одним ударом, что обеспечит тебе победу над всеми игроками в кегли в Германии и даже во Франции, а ты дашь мне обещание играть в кегли три раза в неделю. Согласен?

— Согласен! — живо откликнулся Готлиб.

— Только берегись, если не сдержишь слово! — с угрозой в голосе повторил незнакомец.

— Чем нужно поклясться? — спросил Готлиб.

— Твоим вечным спасением! — ответил незнакомец.

— Я клянусь им! — произнес Готлиб, выбросив вперед руку.

— О, — промолвил незнакомец, — это делается не так; ты ведь знаешь пословицу, которая гласит: «Verba volant, scripta manent» (Слова улетают, написанное остается (лат.).). Так что давай писать.

И, пошарив в кармане, он извлек оттуда бумагу, чернила и перо, составил договор по всем правилам и предложил Готлибу подписать его.

Готлиб прочитал договор и, поскольку в нем содержалось лишь то, о чем у них было условлено, подписал его не задумываясь.

Незнакомец в свою очередь перечитал бумагу, сложил ее вчетверо и сунул в карман, смеясь тем смехом, который прежде так беспокоил Готлиба, а в этот раз заставил его содрогнуться.

— Итак, — произнес незнакомец, — теперь все сделано по правилам. С момента, когда ты вывел свою подпись под нашим соглашением, ты уже получил способность, которую желал: отныне ты самый сильный на свете игрок в кегли; однако не забудь играть три раза в неделю. Если ты забудешь это хотя бы один раз, ты погиб. Ты поклялся своим вечным блаженством и теперь принадлежишь мне, поскольку, полагаю, нет необходимости объяснять тебе, что я Сатана.

Но все же, — добавил злой дух, словно побуждаемый какой-то высшей силой, — я должен сообщить тебе еще кое-что, а именно: наш договор становится недействительным с той минуты, когда ты встретишь игрока более сильного, чем ты.

Однако, — присовокупил он, смеясь своим дьявольским смехом, — я вполне спокоен, поскольку знаю, что ты его не встретишь.

С этими словами незнакомец внезапно исчез, покинув место действия тем же странным образом, каким он появился там, оставив Готлиба в одиночестве и совершенно ошеломленным.

Ибо теперь Готлиб знал, с каким игроком в кегли он имел дело.

Как Готлиб был провозглашен кегельным королем, но не нашел никого, кто хотел бы играть с ним

Чувство, овладевшее Готлибом при исчезновении странного соперника, с которым он только что заключил договор, длилось не слишком долго, так как мысль о полученном им ценном приобретении вытеснила из его сердца все другие чувства.

— О! — воскликнул он радостно. — Как все они раскроют глаза и разинут рты, когда увидят, что я сбиваю девять кеглей одним ударом! Они взбесятся от зависти, и никто больше не посмеет и пикнуть против меня. Все девять одним ударом! Меня назовут королем кеглей, и люди съедутся со всей Германии, чтобы восхищаться мною! Меня пригласят на все кегельные площадки и будут устраивать празднества в мою честь.

И подумать только, какой безделицей я расплатился за приобретение подобного таланта! Ведь что я в конце концов обещал? Играть в кегли три раза в неделю — только и всего, и мое превосходство будет длиться до того дня, когда я встречу кого-нибудь искуснее меня, то есть всегда. Теперь я величайший игрок на свете, потому что на кон ставится только девять кеглей и нет никакой возможности сбить больше девяти. Ура! Я самый счастливый человек на земле!

И вдруг на его лицо набежала тень: ему пришла в голову мысль, что незнакомец, возможно, только посмеялся над ним. Эта мысль причинила ему страшное беспокойство, поэтому он расставил сбитые кегли, взял шар, отбежал на обычное расстояние и, весь дрожа от волнения, бросил шар.

Незнакомец не обманул его: девять кеглей упали.

— Все девять! — воскликнул Готлиб, подпрыгнув от радости.

Он собрал их снова и снова сбил.

Готлиб продолжал играть таким образом до наступления ночи, ибо его наполняло невыразимое чувство радости при падении этих девяти кеглей, и, если бы на небе светила луна, он провел бы всю ночь, играя в одиночку.

Но когда темнота так сгустилась, что нельзя было ничего различить и в четырех шагах, он вынужден был вернуться домой, находя утешение лишь в том, что уходит, чтобы дать себе отдохнуть.

Хотя Готлиб отыскал подходящее в этих обстоятельствах слово, отдых ускользал от него. Он больше трех часов ворочался в постели, прежде чем ему удалось заснуть; затем, уснув, наконец, он видел самые причудливые сновидения, внезапно пробуждаясь каждые десять минут, счастливый от сознания, что это был всего лишь сон; само собой разумеется, что высокий, худой и сухощавый человек всегда играл основную роль в его сновидениях.

Пробудившись на следующий день, Готлиб почувствовал себя совершенно разбитым и поэтому решил в качестве отдыха заняться игрой. Он встал, надел праздничный наряд, отправился к своему хозяину и сказал ему, что из-за внезапного недомогания не может работать; он попросил отпуск на один день, пообещав как можно скорее наверстать упущенное время.

Хозяин сделал недовольную гримасу, но пошел ему навстречу, не желая перечить такому искусному работнику, тем более, что на лице Готлиба запечатлелись следы от бессонной ночи и накопившейся накануне усталости.

Получив отпуск, Готлиб принялся прогуливаться по городу, но, если можно так выразиться, он не обращал ни малейшего внимания на происходящее вокруг него, не думая ни о чем, кроме приобретенного им мастерства, и все время видя перед своими глазами девять кеглей, взлетающих вверх от попадания в них шара; так что очень скоро, даже помимо своего желания, он оказался на площади, где устраивались развлечения.

Там еще не было ни души.

Готлиб взглянул на свои часы; они показывали только десять утра, а площадь эта заполнялась людьми не ранее полудня. Молодой мастеровой сел у дверей питейного заведения, заказал себе кувшин того самого светлого пива, обходиться без которого он накануне отказался, и предался размышлениям.

Но его размышления сводились к следующим пяти словам:

— Все девять с одного удара!

Он выпил первую кружку пива, затем вторую, третью; и тогда накопившаяся накануне усталость и бессонная ночь взяли свое. Он заснул, все еще продолжая нашептывать во сне: «Все девять с одного удара!»

Так он проспал до двух часов пополудни, то есть до того часа, когда сад стал заполняться людьми и когда на кегельной площадке начали расставлять первые кегли. Но при этом шуме, проникшем в глубины его сна, он вдруг проснулся радостным и в хорошем настроении.

Одним прыжком он оказался на кегельной площадке и весело воскликнул:

— Привет всем! Вот моя ставка! Я участвую в игре!

В числе игроков были и те, что находились на площадке накануне, и, поскольку его неудача с незнакомцем еще была свежа в их памяти, они стали насмехаться над тем, что он заранее радуется своему выигрышу.

Но на этот раз они глубоко заблуждались.

Готлиб, к их великому изумлению, повторил чудо, совершенное накануне незнакомцем, опрокинув девять кеглей одним ударом, и тем самым мгновенно заработал достаточно кругленькую сумму.

По своей ловкости он превзошел незнакомца, ибо тот, хотя и отличался большим умением, время от времени все же оставлял две или три кегля несбитыми.

Так что игроки начали перешептываться, а поскольку Готлиб продолжал каждым ударом сбивать девять кеглей, один из его соперников, более дерзкого нрава, чем другие, сбил ногой кегли, заявив, что Готлиб — плут и выигрывает у них деньги с помощью какого-то адского трюка.

Но Готлиб рассмеялся, сказав, что каждый волен думать как ему заблагорассудится. Накануне он сделал своему сопернику такой же комплимент, и тогда все насмехались над ним. Он добавил, что внимательно изучил манеру игры незнакомца, в тот же вечер тренировался в одиночестве, чтобы добиться такого удара, и после многократных промахов нашел, наконец, секрет.

Эти слова, вполне похожие на правду, показались разумными другим игрокам, которые упрекнули своего не в меру разошедшегося товарища; но Готлиб продолжал сбивать девять кеглей при каждом ударе и в итоге выигрывал ставки в каждой партии. Игрок, уже нападавший на Готлиба, снова стал обвинять его и на этот раз почувствовал, что найдет в товарищах поддержку. И в самом деле, вместо восхищения, какое Готлиб надеялся вызвать, чересчур ловкий игрок не возбудил в присутствующих ничего, кроме недовольства; одни, наименее озлобленные, утверждали, что он мошенник, пользующийся ударом, известным ему одному; другие пошли дальше, утверждая, что Готлиб продался дьяволу и, даже если бы он захотел не сбивать сразу девять кеглей, то не смог бы; все вместе согласились, что не следует ни под каким предлогом играть с человеком, заранее уверенным в своей победе.

Итак, игра прекратилась, но, поскольку Готлиб продолжал насмехаться над товарищами, называл их скверными игроками и трусами, то вскоре насмешки перешли в оскорбления, оскорбления — в рукоприкладство и наконец в настоящую драку, в которую вынуждена была вмешаться стража, доставившая нашего избитого до полусмерти кегельного короля домой.

Однако он не мог удержаться и, все еще полуживой, через день вернулся на кегельную площадку. Он помнил об обещании, данном им незнакомцу.

Но во второй раз все произошло так же, как и в первый, а в третий — как во второй, если не считать, что споры становились все более ожесточенными; последствия же этого третьего посещения кегельной площадки были столь серьезны, что Готлиб не осмелился больше туда вернуться.

В итоге ему пришлось искать на другом конце Берлина кегельную площадку, где никто его не знал; но там его ожидала та же участь, и на следующий день кегельный король был выставлен со второй кегельной площадки так же, как и с первой.

Тогда Готлиб принялся искать третье место.

Но, хотя в городе Берлине хватало мест для игры в кегли, дурная слава о нашем молодом токаре с такой быстротой достигала любого места, что, где бы он ни появлялся, на него обрушивались тысячи оскорблений и тысячи побоев.

А вы не забывайте, мои дорогие дети, что по условиям своего договора с Сатаной Готлиб обязан был играть три раза в неделю. Поскольку он уже не мог больше играть в Берлине, ему пришлось покинуть этот город, чтобы искать в другом месте людей, которые соблаговолили бы сыграть с ним.

Впрочем, ничто не удерживало его в столице Пруссии. Первый хозяин Готлиба дал ему расчет из-за его лености. Второй продержал его не более двух недель; третий — не более двух дней, а когда его везение в кеглях стало известно другим хозяевам, никто из них не захотел брать к себе человека, обвиняемого в сношениях с дьяволом.

Готлиб сложил вещи, взвалил дорожный мешок на спину, взял палку в руку и, полный надежд, отправился за границу.

Как Готлиб оказался на грани вечного проклятия

В другое время подобное путешествие доставило бы Готлибу огромное удовольствие, поскольку, будучи немцем, а значит мечтателем, он смаковал бы все красоты природы, но в своем нынешнем расположении духа он не обращал внимание ни на что. Непрерывно думая о проклятых кеглях, он едва бросал взгляд на горы и долины и не останавливался даже в лесной тени, которой пробивающиеся лучи яркого солнца придавали самые чарующие и разнообразные оттенки.

Другой остановился бы, чтобы послушать шелест листвы, журчание родника и пение птиц; но для Готлиба все эти звуки были лишены очарования, и он не слышал ничего, кроме шуршания катящихся шаров и грохота падающих кеглей.

Когда в подернутой дымкой дали ему виделись едва проступавшие очертания города или деревни, он не замечал красоты пейзажа и не думал, удастся ли ему найти в этом месте работу; он задавал себе лишь один вопрос:

— Смогу ли я сыграть там партию в кегли?

Так что его путешествие не доставило ему удовольствия и не прибавило знаний. Он постоянно был озабочен и печален, испытывая разочарование в своих надеждах на счастье. Вместо восхищенных взглядов и почестей, которые, как он надеялся, будут предвосхищать его появление или идти за ним по пятам, он встречал только зависть и преследования. По существу, он не мог задерживаться нигде более недели, и еще было большим счастьем для него, если ему удавалось целым и невредимым покинуть место, где он провел эту неделю.

Мало-помалу вследствие всех полученных им оскорблений и всех затеянных с его участием ссор повадки Готлиба стали такими подозрительными, что его принимали за бродягу и полиция установила за ним строгое наблюдение.

Но Готлиб не сожалел ни о своем запятнанном имени, ни о потерянной чести; нет, его единственным беспокойством был страх, что наступит неделя, когда ему не представится возможности сыграть в кегли трижды.

Всякий раз, когда эта мысль приходила ему на ум, все его тело содрогалось от ужаса, и, если на его пути не встречалось ни города, ни деревни, он бросался бежать как сумасшедший, чтобы отыскать место, где может быть кегельная площадка.

Тот, кто встречал его бегущим таким образом, с блуждающим взглядом, с испугом на лице, скорее мог принять его за преследуемого нечистой совестью преступника, чем за умелого токаря, мастера своего дела, или за прекрасного игрока, умеющего сбивать девять кеглей одним ударом.

Все кончилось тем, что он начал проклинать свою необыкновенную способность, особенно после того, как ему случалось провести в скитаниях половину недели и не найти возможности сыграть в кегли.

Оказавшись в таком положении, он умолял первого встречного сыграть с ним партию и, встречая повсюду отказ, играл с прислужником, расставлявшим кегли, лишь бы не попасть в когти Сатаны.

Так прошло полгода.

В течение этого полугода Готлиб становился все более и более несчастным: он стал предаваться пьянству — вначале, чтобы забыться, а потом по привычке.

Однажды он пришел в городок на границе с Силезией. Была пятница, и в эту неделю он сыграл только дважды; поэтому, подходя к питейному заведению, он обрадовался, услышав шум катящихся шаров и падающих кеглей и крики прислужника, расставлявшего их.

Готлиб поспешно бросил дорожный мешок на скамью и подбежал к играющим, радостно возбужденный от мысли, что ему еще раз удалось ускользнуть от своего адского врага.

Но эта долгожданная встреча, воспринимавшаяся им как счастливый случай, напротив, чуть было не стала для него гибельной.

Готлиб начал играть, но он не находил больше удовольствия в игре, играя только по необходимости и всегда с чувством тревоги.

Относительно трех первых ударов, когда он сбил девять кеглей, игроки не сделали никаких замечаний; но, увидев, что он не делает ни одного промаха, они начали выказывать недовольство; от недовольства они вскоре перешли к оскорблениям, а от оскорблений — к ударам кулаками. Вскоре удары кулаками показались им недостаточными, и в голову Готлибу полетели стулья. В разгар потасовки он схватил за горлышко бутылку и сильно ударил ею по голове молодого ткача. Бутылка разбилась, и тот упал на землю без чувств, утопая в собственной крови.

Вокруг наступила мертвая тишина: все с ужасом смотрели на жертву, и Готлиб, содрогаясь при мысли о том, что его ожидает, воспользовался замешательством, схватил свой дорожный мешок и бросился к двери питейного заведения. Но на пороге он встретил жандармов, которых привлек туда шум и которые арестовали его.

Готлиб хотел оправдаться; но все единодушно набросились на него, обвиняя его в том, что это он затеял драку и что он приспешник Сатаны или, по крайней мере, бродяга или преступник; в конце концов его препроводили к бургомистру, куда он явился весь истерзанный, окровавленный и умирающий от усталости.

Бургомистр, не имевший в тот момент возможности выслушать обе стороны, приказал держать Готлиба под стражей вплоть до новых распоряжений.

Итак, наш бедный токарь, красивый молодой человек, всегда мечтавший первенствовать во всем, был заключен в мрачную темницу, и будущность его состояла в том, чтобы выйти оттуда только на каторгу, а возможно, даже взойти на эшафот.

Но не эшафот и не каторга занимали в первую очередь его мысли; больше всего его мучила невозможность сыграть три партии кеглей в неделю и следовательно, необходимость принадлежать Сатане по условию подписанного им договора.

И с этой ужасной мыслью, что он погиб не только для этого мира, но и для потустороннего, Готлиб бросился на покрытый соломой пол темницы.

Как Готлиб встретил угольщика, и что из этой встречи воспоследовало

Едва Готлиб оказался в тюрьме, как он понял всю серьезность своего положения; поэтому первым охватившим его чувством было полное отчаяние. Сначала у него возникла мысль размозжить себе голову о железные прутья оконной решетки; но, поразмыслив, он понял, что смерть не только не положит конца его страданиям, но приблизит ту ужасную минуту, когда его душа, отданная в залог Сатане, попадет в его когти.

Страдания, которые он испытывал в этом мире, сколь бы жестокими они ни были, не шли ни в какое сравнение с теми, какие он испытывал бы в мире ином.

В этой крайности счастливый порыв души привел его к Богу, то есть источнику всякого блага и всякого милосердия.

Раздавленный горем, согнувшийся под тяжестью отчаяния и ужаса, он смиренно преклонил колени и вознес к Богу горячую молитву. Он исповедался в своем грехе, признал, что первопричиной его была гордыня, искренне испросил прощения у Бога и молил его, обливаясь слезами, соблаговолить прийти к нему на помощь.

В то же самое время он от всего сердца дал клятву стать совершенно другим человеком и отныне использовать все силы своей души, чтобы заслужить милость Всемогущего.

Пылкая молитва, исходящая из искреннего и кающегося сердца, всегда оживляет того, кто ее совершает. Готлиб ощутил на себе эту истину; он почувствовал себя спокойнее, и в его душе зародилась надежда на возвращение лучших дней.

И действительно, в тот же самый день, как если бы его молитва достигла подножия престола Господня и Бог пожелал зажечь луч надежды в глазах Готлиба, несчастный узник увидел, что двери темницы отворились и двое жандармов повели его к бургомистру.

— Молодой человек, — сказал ему бургомистр, — благодарите Бога, что событие, приведшее вас в тюрьму, имело, против всякого ожидания, счастливый исход; еще какая-нибудь доля дюйма, и удар, который вы нанесли вашему противнику, оказался бы смертельным. Но, к счастью, молодой ткач пошел на поправку, и он сам приходил ко мне с просьбой помиловать вас. И поскольку как раз сегодня у меня именины, я отнесусь к вам с большим снисхождением, чем вы того заслуживаете. Вот ваш паспорт и четыре талера, отправляйтесь с Богом и, если мне уместно дать вам совет, не играйте больше ни во что, а особенно в кегли.

Готлиб искренне поблагодарил бургомистра за его добрые советы и за подаренные им четыре талера и, терзаемый самыми противоположными чувствами, покинул город, повторяя про себя клятву, данную им бургомистру: не играть больше ни во что.

Наступила суббота.

Итак, истекала неделя, а Готлиб не сыграл еще ни одной партии в кегли. Стоит вспомнить, что он дал обязательство Сатане играть, по крайней мере, три раза в неделю.

Всякий раз, когда мысль об этом обязательстве приходила ему в голову, у него больно сжималось сердце, и, невольно останавливаясь, он глубоко вздыхал.

— О Господи! — шептал он время от времени. — Только ты можешь спасти меня, но на все воля твоя, даже если ты не найдешь меня достойным твоего милосердия.

И всякий раз, произнося эти слова, он чувствовал облегчение, и можно было сказать, что тяжесть спадала с его души.

Препоручив себя таким образом Господу, он шел весь субботний день и к вечеру достиг маленькой деревушки, самым живописным образом раскинувшейся на берегу реки и окаймленной величественной дубовой рощей.

Там он остановился, чтобы съесть кусок хлеба и выпить стакан воды; закончив эту скромную трапезу, он возобновил свою молитву.

Едва он произнес последнее слово, как услышал шум у себя за спиной. Он обернулся и увидел выходящего из-под зеленого свода старого угольщика, черного с головы до пят.

Угольщик внимательно посмотрел на Готлиба.

— Э! Молодой человек, — сказал он ему, — я вижу, ты очень печален; клянусь, можно подумать, что у тебя кость застряла в горле.

— Увы! — грустно ответил Готлиб. — Все куда хуже!

— Хуже! Да куда уж хуже? — промолвил угольщик.

— Повторяю, что хуже, — откликнулся Готлиб, — поскольку для меня речь идет не только о моей смерти, но и о моем вечном проклятии.

— Что до этого, молодой человек, — произнес угольщик, покачав головой, — это, позволь мне сказать тебе, зависит от тебя самого; пока человек жив, от него самого зависит спасение его души.

Готлиб в свою очередь грустно покачал головой и глубоко вздохнул.

— Ну, — сказал угольщик, — расскажи мне, что с тобой случилось, и я, глядишь, дам тебе добрый совет.

Готлиб сначала поколебался, согласиться ли ему на эту просьбу; но, встретив доброжелательный взгляд старого угольщика, в конце концов открыл ему свое сердце.

Потом, окончив свой рассказ, он произнес:

— Как видишь, я безвозвратно принадлежу демону, потому что могу обрести спасение, лишь встретив человека, играющего в кегли лучше меня. А как мне найти такого человека, если я одним ударом сбиваю девять кеглей? Даже если бы сам Господь Бог спустился с Небес, и он мог бы сделать лишь то, что делаю я.

— Впрочем, — добавил Готлиб, подняв глаза к небу, — так или иначе, ждать мне осталось недолго: скоро все выяснится; я обязался Сатане играть три раза в неделю, и вот уже субботний вечер, а я даже не коснулся шара, не сбил ни единой кегли, и завтра в полночь, по истечении назначенного срока, я узнаю, что со мной будет. Во всяком случае, я поклялся не играть больше и сдержу свою клятву.

— И ничто не смогло бы заставить тебя нарушить это обещание?

— Ничто. Что бы ни случилось, с этим покончено; я не играю больше в кегли и ни в какую другую игру.

— Мой юный друг, — отозвался угольщик, — я понял, что дело твое серьезное; однако не следует отчаиваться. Частенько бывает так, что чем большая угрожает нам опасность, тем ближе помощь. Доверься всемогуществу Бога, перед лицом которого всемогущество дьявола не что иное, как слабость.

— Я хорошо знаю это, я хорошо знаю это, — прошептал Готлиб, — но Сатана так хитер!

— Не столь хитер, как ты думаешь, — со смехом сказал угольщик, обнажая зубы, которые казались тем белее, чем чернее выглядело его лицо. — Ты знаешь, что у него недавно приключилось с арабским шейхом?

— Нет, — печально ответил Готлиб.

— Так вот, слушай, что с ним произошло. Он оказал какую-то услугу арабскому шейху и, когда тот спросил, как можно отблагодарить его за оказанную услугу, ответил: «Я хочу два твоих будущих урожая».

«Вершки или корешки?» — спросил его шейх.

«Вершки, черт побери», — сказал Сатана.

И тогда шейх посадил картофель, морковь и репу, так что Сатане достались листья, а шейху — овощи.

«Ладно, ладно, — произнес Сатана, — на сей раз я попался, но в следующий раз со мной такого не случится: теперь я хочу корешки».

Шейх посеял рис, пшеницу и маис, так что Сатане достались корни, а ему — зерна.

— Увы, — ответил Готлиб с дрожью в голосе, — мне Сатана отомстит, так как со мной договор был составлен правильно и там не идет речь ни о вершках, ни о корешках.

— Как знать! — сказал ему угольщик. — Ну же, не поддавайся унынию, войди в эту деревню, отыщи какой-нибудь постоялый двор, где бы ты мог спокойно провести ночь, а наутро собирайся в путь, целиком положившись на Бога; по пути нигде не останавливайся, пока не дойдешь до четвертой деревни, и войди на постоялый двор с вывеской «У меча Архангела»; там мы с тобой и встретимся.

И, еще раз посоветовав ему оставаться твердым в своих добрых намерениях, старик исчез под зеленым сводом, откуда он появился.

Готлиб неукоснительно последовал его наставлениям и, проведя ночь более спокойно, чем он ожидал, пустился в путь по направлению к указанной деревне.

Но из второй деревни — не забудем, что он должен был остановиться только в четвертой, — но из второй деревни до него донесся шум, какой бывает на кегельной площадке, и, действительно, в нескольких шагах от себя он увидел питейное заведение с прилегающим к нему и открытым для общего доступа садом.

Из этого сада и доносился стук кеглей.

Там играл один человек, вероятно, упражняясь или просто убивая время; увидев Готлиба, он подошел к садовой калитке и пригласил его сыграть с ним партию.

Готлиб сделал шаг в сторону игрока; но, вспомнив обещание, данное им Богу и старому угольщику, он ответил решительным «нет» на все настойчивые просьбы незнакомца, и, когда тот чуть не поколебал его решимость, рассыпаясь в тысячах обольстительных слов, воскликнул:

— Господи, дай мне силы, чтобы противостоять искушению!

Едва он произнес эти слова, как дом, сад, кегельная площадка и игрок исчезли.

Но сколь бы быстро ни исчез этот человек, он ухитрился погрозить Готлибу кулаком, так что Готлиб нисколько не сомневался, что то был сам Сатана.

Готлиб осенил себя крестом и полностью избавился от пережитого страха.

Затем он зашагал снова и шел до тех пор, пока не приблизился к третьей деревне, где, еще весь дрожа от ужаса, остановился, чтобы выпить стакан пива, а после продолжил свой путь.

После часа ходьбы он пришел в четвертую деревню и на свой вопрос о лучшем постоялом дворе получил ответ, что таким является «Меч Архангела», из чего он понял, что старый угольщик не посмеялся над ним.

И действительно, издалека он увидел старого угольщика, ожидавшего его на пороге.

— Ты мужественно сдержал свое слово, мой мальчик, — крикнул ему старик. — Ты противостоял искушению и, надеюсь, никогда больше не поддашься ему. Уступи ты еще хоть чуть-чуть, и твоя гибель была бы безвозвратна, но, к счастью, ты вооружился щитом, который защищает от самых крепких и самых острых стрел Сатаны. А теперь, — добавил он, — следуй за мной.

И, к великому удивлению Готлиба, старый угольщик провел его в сад и велел прислужнику расставить кегли.

Готлиб смотрел на него с изумлением.

— А сейчас сыграем с тобой вдвоем, — сказал он молодому человеку. — Ну-ка, покажи мне свое искусство. Не беспокойся, на этот раз я освобождаю тебя от твоей клятвы. Возьми шар и играй первым.

Только тогда совершенно оглушенный Готлиб обратил свой взгляд к кегельной площадке и вскрикнул от удивления.

Он насчитал пятнадцать кеглей вместо девяти!

— Боже мой! — воскликнул он, весь дрожа. — Пятнадцать кеглей!

— Конечно, мой мальчик, — ответил старый угольщик, — пятнадцать кеглей. Мы с тобой больше не в Пруссии, где играют с девятью кеглями, а в Силезии, где играют с пятнадцатью. Теперь тебе ясно? Дьявол вел себя с тобой так же глупо, как с тем арабским шейхом, чью историю я тебе вчера рассказал. Итак, бери шар и играй.

Готлиб, весь дрожа, взял в руки шар и, в соответствии с договором, заключенным с Сатаной, сбил девять кеглей.

Но шесть кеглей остались на месте.

Тогда в свою очередь старый угольщик взял шар и бросил его.

Пятнадцать кеглей взлетели вверх.

— Все пятнадцать! — воскликнул изумленный прислужник. — Увидев, что вы сбили девять, мой молодой господин, я решил, что вы выиграли, но я ошибся: вы обрели своего учителя.

Слезы признательности хлынули из глаз Готлиба, почувствовавшего, что ноги изменяют ему, и, несомненно от избытка волнений, без чувств рухнул на землю.

* * *

Когда Готлиб пришел в себя, он обнаружил, что лежит с дорожным мешком под головой на мягкой траве живописного склона холма.

Он открыл глаза и с изумлением огляделся.

— Господи Боже мой! — воскликнул он. — Не сон ли это и не нахожусь ли я все еще во власти демона?!

Но, поскольку сомнения не оставили Готлиба, подул легкий ветерок и подбросил к его ногам листок бумаги.

Он поднял его, пробежал глазами и радостно вскричал.

Это был договор, заключенный им с незнакомцем.

На написанных строчках стояли две перекрещивающиеся линии, а подпись Готлиба была зачеркнута.

Рыдая от счастья, он преклонил колена, чтобы возблагодарить Господа за свое спасение.

— И тебе также, добрый старый угольщик, — добавил он, — тысяча благодарностей за твою помощь; как я смогу когда-нибудь доказать тебе свою признательность?

И тогда из леса раздался звучный голос, подобный удару грома:

— Держи свое слово, не играй больше ни в какие игры!

И Готлиб не только не играл больше, но даже не стремился щеголять своей одеждой или чудесами ловкости из числа тех, какими тешат свою гордыню; напротив, в нем все больше и больше стали проявляться скромность и набожность, а поскольку он сохранил все свое умение токаря, каждый хозяин был рад иметь такого работника в своей мастерской.

Все, кому Готлиб рассказывал историю своего чудесного спасения, сходились на том, что старый угольщик был не кто иной, как его небесный покровитель святой Петр, который, помогая грешникам, старался изгладить из памяти людей, что он сам в бытность свою человеком и апостолом проявил слабость, трижды отрекшись от нашего Спасителя.