Peskarlib.ru > Зарубежные авторы > Яан РАННАП > Семнадцать часов до взрыва

Яан РАННАП
Семнадцать часов до взрыва

Распечатать текст Яан РАННАП - Семнадцать часов до взрыва

Калью Йыкс, а для своих мальчишек просто Кальтс, не стал терять время на то, чтобы застегнуть куртку. Раньше, чем все остальные двинутся из дальнего конца раздевалки, он, Калью, должен очутиться во дворе. Три длинных шага — и он уже на лестнице. Перескакивая через две ступеньки, мчался он вверх. Навалившись плечом на тяжелую парадную дверь, ловко выскользнул в образовавшуюся щель и на миг замер, переводя дух.

Один впереди, остальные догоняют его. Беглец и преследователи. Все это так знакомо для него, пережито благодаря десяткам книг и кинофильмов. Цена малейшей оплошности — жизнь!

— Ка-альтс! — послышалось за дверями. Итак, они начали подниматься по лестнице из расположенной в подвале раздевалки. Нельзя больше медлить ни секунды. Он втянул голову в плечи, зажал сумку с книгами под мышкой, сделал рывок через двор и втиснулся между ожидающими следующей зимы поленницами.

Школьная дверь заскрипела.

— Ка-альтс! — позвали его теперь с крыльца. — Куда, черт возьми, он делся?

Ну, они и должны были удивиться. Ведь не может же человек растаять в воздухе. Он может лишь спрятаться получше или похуже, залезть в какой-нибудь сумеречный уголок, как это делал Стефан, с куском дерева, слиться со стеной сарая, прижаться к спасительной земле.

Кто бы мог сегодня утром предположить, что через шесть часов он окажется в такой ситуации? Сам он, во всяком случае, не мог. Но кто осмелился бы утром поверить, что, несмотря на все трудности, назло всем неудачам, вражеская батарея будет взорвана? Ну ясно, в это тоже никто не смог бы поверить.

Вчера вечером, вернее, в половине первого ночи, когда мать обнаружила, что Калью еще читает, Стефан со своими людьми был только на пути к острову. Они как раз ползли тихо, будто змеи, между скал, потому что с хребта Эльбасар вела только одна тропа, которую охранял часовой команды горных стрелков. Да, если бы мать пришла на миг раньше или позже, наверняка удалось бы ее заметить и можно было бы успеть сунуть книгу под матрац. Но мать вошла именно в тот момент, когда Стефан, держа острый пастушеский нож, готовился к решающему прыжку.

Калью не слышал, как ступали босые ноги матери, как, тихонько скрипнув, открылась дверь. В мир будней его вернули лишь внезапно наступившая со щелчком выключателя темнота и сто раз слышанная нотация о том, что тринадцатилетний мальчик должен спать, по крайней мере, восемь часов в сутки, что чтение в постели лежа портит зрение и что его двоюродная сестра Линда уже носит из-за этого очки.

У матери большой жизненный опыт. Поэтому, прежде чем снова лечь к себе в постель, она заглянула на кухню и нажала на кнопку пробки-автомата. Теперь во всем доме невозможно было бы зажечь свет. Тринадцатилетнему мальчишке оставалось лишь спокойно положить голову на подушку, если у него не было карманного фонарика, с помощью которого можно было бы читать дальше.

У него карманного фонарика не было. И свечи тоже. Как удалось Стефану и его людям выбраться с хребта Эльбасар, он узнал только утром. На уроке английского партизанская диверсионная группа добралась до скальной стены Тредор. На уроке истории он проделал с этой группой весь их дальнейший тяжкий путь, и, когда затем наступил черед математики, они, переодевшись во вражеские мундиры, находились уже в стенах старой крепости. Некоторых часовых удалось там провести, других прикончили и пакеты с динамитом уложили куда требовалось, а Стефан зачищал контакты, тянул кабель и натягивал канат. Тонкий манильский канат, тот самый, который должен был стать для них единственным путем к спасению из этого нависшего над морем гнезда смерти.

Несомненно, книга была виновата во всем. Откуда же еще взялись бы у него мысли, что не бывает безвыходных положений и неодолимых трудностей, что человек способен на гораздо большее, чем он осмеливается предположить, что, бросаясь в сражение, надо рассчитывать только на победу. Сам, по собственному почину, он никогда бы не вступил в спор с классной руководительницей. Ведь он знал, для нее вся жизнь упирается в учебу. Он не хотел думать об этом, но предотвратить случившееся на последнем уроке было не в его власти. Он видел перед собой лишь лицо классной руководительницы Куусеке и слышал ее иронический голос:

— Далеко ли требуется отправиться в поисках трудностей? Нет! Самые высокие горные пики ждут нас в воротах родного дома, — сказала она поучающе. — Кто за шесть школьных лет отучился напрягаться, тот на седьмом году учебы не сможет, пожалуй, всерьез собраться.

И так далее, и так далее... До тех пор, пока Калью не выпалил, взорвавшись, что завтра получит все пятерки. Классная руководительница сказала на это, мол, посмотрим, поглядим, и он, как бы находившийся не в классе, все еще ползущий, сцепив зубы, по тому манильскому канату, сказал, пусть спрашивают его завтра на всех уроках, вот тогда и увидят. И классная руководительница Куусеке пообещала так все и устроить.

Ну да, ему следовало бы подумать, по силам ли вообще такому, как он, семикласснику, который до сих пор больше довольствовался тройками, получить враз пятерки по всем предметам. Но в тот миг он был совсем не в состоянии думать. Заряд взрывчатки следовало уложить на место — и он был уложен. Затем требовалось еще протянуть канат как воздушный мост над леденящей душу пропастью — и протянули. Всеми мыслями Калью еще находился там, где не испытывали сомнений и не знали, что такое отступление. Там, где осуществляли невозможное.

«По отвесным скалам Тредора взобраться невозможно, сказал Джек. И как ответил Стефан?

— Вот мы и полезем здесь, потому что все считают это невозможным».

— Кальтс! — послышалось снова, но уже не с крыльца, а из-за сиреневой живой изгороди, тянущейся до большого шоссе. Итак, ему удалось. Они там, значит, решили идти домой без него.

Он выбрался из щели между поленницами и поглядел на часы. Сколько же времени в его распоряжении, чтобы подготовиться к завтрашним боям за пятерки? Если считать, что первый урок завтра начнется в восемь утра, то семнадцать часов. Но так считать было бы неверно. Тринадцатилетний паренек должен спать восемь часов в сутки — уж тут ничего не поделаешь. Так что из семнадцати пришлось сразу же вычесть восемь. И сколько еще? Ну, это выяснится в дальнейшем. Во всяком случае, на дороге домой он сэкономил двадцать минут благодаря тому, что удрал от друзей. Теперь можно сразу же, немедленно вцепиться ногтями и зубами в свою скалистую стену, и, черт возьми, он так и сделает!

— Вот же бред, — бормочет он, доставая учебник русского языка из сумки. — Бедный, бедный Кальтсике! — Он вздохнул, вырывая из книги лист со стихотворением. Но настоящей жалости, искренней потребности в сочувствии в этих словах не было. В этот момент у него было лишь странное чувство — будто стоишь на парашютной вышке. Или, вернее, будто прыгаешь вниз, зная, что обратно возврата нет, но не зная, раскроется ли парашют.

Итак, нужно было взорвать батарею. Завтра утром, точно в восемь часов, через пролив пойдут десантные суда. К этому времени все должно быть сделано. Просто должно, и все!

«Если бы сейчас дорогие одноклассники только видели, как я грызу гранит науки!» — мелькнула разок мысль, но была тотчас же отогнана, как и все другие посторонние мысли. Если уж человек пообещал завтра на уроках получить одни пятерки, он не должен терять ни минуты.

И он не терял. Он шел домой и в то же время учил наизусть стихотворение на русском языке. Шаг и слог — так он шел. И неплохо было идти так. Разделенные на слоги стихи звучали как марш духового оркестра. И шагалось гораздо бодрее.

Когда он обнаружил, что больше не требуется поглядывать на листок? Кажется, после моста. Во всяком случае, это произошло гораздо раньше, чем он мог предположить. И тогда, полный непривычной и странной радости, он решился читать стихи во весь голос.

Где о берег бьется дерзко

Черноморская волна... —

сообщил он вороне, скачущей среди «лошадиных яблок», и дворняжке со свалявшейся шерстью, которая вынюхивала что-то в придорожной канаве.

Значит, с заданием по русскому языку он справился! Это бесспорно. И наверняка, если задано выучить наизусть стихотворение, учительница ничего другого спрашивать не будет, на этот счет не может быть никаких опасений. Классный журнал требовал оценок, а за что же еще их проще поставить, как не за чтение стихов наизусть. Пятерка теперь почти уже обеспечена, стало быть, он может поставить первый крестик в расписании завтрашнего дня.

Первый крестик он и поставил в дневнике в пятнадцать часов тридцать пять минут. Сейчас было уже двадцать три ноль пять, и он вполне мог поставить шестой — последний.

Что вместилось в промежуточное время, знал только он один. Правда, в какой-то мере знали и другие, но лишь в какой-то мере. Да и что мог видеть посторонний наблюдатель? Только внешнее проявление деятельности. Например, как он шел через двор в маленький домик, держа под мышкой учебник зоологии, чтобы не потерять зря время, пока будет сидеть там. Или как он шел на кухню, чтобы поесть.

Придя домой, он переоделся и пошел на кухню посмотреть, что оставил ему в духовке этот сатаненок, этот непозволительно умный для мальца-четвероклассника всезнайка-братец. По дороге на кухню Калью решил вычесть еще какое-то время из тех семнадцати часов.

Решение было совершенно естественным и само собой разумеющимся. Ведь поесть-то он должен. Пища требуется любому человеку, и особенно такому, которому предстоит большое напряжение. Но он ведь дал себе клятву использовать каждую минуту для учебы. Исходя из этого, он не имел права ни на минуту отрываться от учебников.

Оставалось остановить время. Как это делается при игре в баскетбол. Игра идет только в «чистое время». Так он и сказал себе, посмотрел на часы, запомнил положение стрелок и поднял крышку кастрюли. Крышку кастрюли он поднял в пятнадцать часов сорок минут.

Ну да, конечно, Бруно умял постное мясо и оставил одно сало. Ничего другого ждать от такого эгоиста и не приходилось. Но сейчас это его не очень занимало, потому что у него вдруг возникла заманчивая идея.

Пожалуй, он все-таки поспешил остановить время. Если по дороге домой можно было выучить стихотворение на русском языке, почему бы не выучить во время еды задание англичанки?! Он быстро принес учебник английского языка, открыл его на той странице, где были новые слова, установил книгу, подставив молочник, и с горячей картошкой во рту начал:

— Enough. On board. To care.

Каждый родитель должен бы ценить усердие ребенка в учебе. Каждый родитель должен бы стать союзником сына, упорно одолевающего заданный урок, но его мать была не такой. Разве же станет союзник напоминать о прошлом? Конечно же, нет. И насмехаться тоже не начнет. Ах, Калью не хотел и вспоминать об этом, но строптивый самостоятельный механизм памяти не считался с его нежеланием. Мать остановилась в дверях кухни, посмотрела на него, потом на книгу с подставленным под нее молочником и спросила как бы сочувственно, но неискренность тона была различима и за километр:

— Неужели сегодня живот не болит?

Он не сразу ответил. Enough. On board... Ведь невозможно сразу перестроиться с одной волны на другую. Однако мать не ушла. Она села по другую сторону стола, подперла подбородок руками и вот так уставилась на него.

— Неужто живот не болит?

— Нет, — сказал он. Коротко и окончательно. Давая понять, что сейчас нет времени для долгой беседы. — Enough. On board...

Но мать с этим не посчиталась.

— И голова тоже не болит? — продолжала она допрашивать. — А зубы? Может, горло болит? Бру-у-но-о! Ау-у! Принеси своему старшему брату градусник!

Только абсолютный дурачок мог не понимать этой игры. Он прекрасно понимал, куда мать клонит. Один-единственный раз он сослался на боль в животе, чтобы не делать домашних заданий, но об этом напоминали все время. Один-единственный раз или... ну два. Во всяком случае, не больше трех. Неужели этого никогда не забудут?

— И ногу ты тоже не вывихнул? — продолжала мать без передышки. — И руку не сломал? Бессердечные учителя просто жутко много задали выучить на завтра нашему бедненькому Калью!

Что он должен был ответить на такое ехидство?

— Enough. On board... — пробормотал он. Время-то бежало. Кроме того, само бормотание было ясным ответом. Для каждого, кто пожелал бы понять. Но только не для матери. В этом мать и учителя одинаковы. Даже тогда, когда все так ясно, они требуют переподтверждения словами: «Понял ты теперь свою ошибку? Ты больше никогда так не сделаешь?» — «Да, я понял теперь свою ошибку. Нет, я больше никогда так не сделаю». — Enough. On board... — Он еще раз взглянул на столбец слов и затем ответил то, чего от него ждали: — Да, на завтра мне дейст вительно задано особенно много.

Конечно же, этим ему следовало бы ограничиться. Какой черт дернул его добавить, что он твердо решил завтра по всем предметам получить пятерки! Кто, черт возьми, дернул его за язык!

Мать словно шилом укололи.

— Какой сюрприз! До чего же славно! — Она всплеснула руками. — Верно: пришел домой, увидел, что в кухне, в сенях, в ящике для дров нет ни полена — и быстренько решил!

И затем голос матери буквально резал стекло:

— А теперь послушай, что я тебе скажу! Во-первых, ты сейчас же пойдешь и позаботишься, чтобы дрова для плиты на неделю были там, где они должны быть. Во-вторых, тебе было поручено уложить в сарае на чердаке аккуратно в штабель всю кучу торфяных брикетов? Будь любезен — чтобы это тоже было сделано! И больше мы обо всем этом говорить не будем!

О чем тут еще было говорить! Он ведь знал свою мать. От колки дров и укладки торфа его не смогли бы больше спасти ни землетрясение, ни наводнение.

На хребте Эльбасар путь преграждали часовые команды горных стрелков. Со скалистой стены Тредора сорвался в пропасть весь запас провианта. На возвышенности Карлор группа нарвалась на засаду и застряла до наступления темноты в безжизненной каменной пустыне. Бах-бах-бах — рвались гранаты. Трах-трах-трах — разлетались щенки из-под топора. Никогда невозможно предвидеть все трудности и преграды.

Который был час, когда он принялся колоть дрова? Ах, это было уже неважно. Отсчет времени начался с того момента, когда он догадался пристроить свой «English Book» на козлы для пилки дров. И догадался он об этом, по крайней мере, на четверть часа позже, чем следовало бы. Чем отличается колка дров от еды? Ничем, если взглянуть с его точки зрения. И то и другое — действия, которые, как говорит учительница зоологии, не обременяют клетки мозга. Если во время еды можно было учить слова, можно заниматься этим и при колке дров.

Великие открытия всегда просты, это он где-то вычитал. Теперь он убедился: до чего верно сказано! Таинственный процесс запоминания никогда еще не казался ему столь осязаемым, ощутимым, буквально видимым глазом, его чуть ли не рукой можно было потрогать. Раньше чужие слова как бы просачивались у него сквозь пальцы, теряли очертания, сливались вместе, ускользали. Но теперь им некуда было деться.

Английский язык, который всегда властвовал над ним, угнетал, держал в страхе, теперь вдруг словно потерял свое могущество. Теперь Калью чувствовал свое превосходство над ним. Noble — ухватил он с козел для пилки дров новое слово и затем выбрал подходящий для этого чурбан. Noble, noble, noble — с начала до конца в его власти. Он мог назвать этим словом самую кряжистую, самую уродливую корягу, но, конечно, не делал этого. Во всем должно царить соответствие. Как и можно было предположить, это английское слово, весьма похожее на эстонское слово noobile [2], должно было легко запомниться. Но в таком случае оно подходило гладкому, одним ударом расщепляемому полену. Пусть noble будет красивым, ровным березовым чурбачком, а вон то, сучковатое, пусть будет... сейчас посмотрим... adventure. По башке тебе, adventure! Сопротивляйся сколько хочешь, но я сделаю из тебя adven-ture. И даже ad-ven-tu-re!

«То, что не удерживается на месте, будет прибито!» Он никак не мог вспомнить, кому принадлежала эта фраза и где он ее вычитал. И он подумал, усмехаясь, что между английскими словами и дровами много общего: одни никак не колются, другие никак не запоминаются, не удерживаются в памяти. Но ничего, будет прибито!

Позже, вечером, ставя второй крестик, он мог с полным правом торжествовать. Он не сдался. Не позволил сбить себя с намеченного пути. Скалистая стена Тредора — он взобрался по ней.

Да, он ловко одолел скальную стену, но словно для того, чтобы через полчаса свалиться в пропасть самым глупейшим образом.

Казалось, он все взвесил, но все же одну ошибку он допустил. Недооценил коварство своего маленького братца.

Проклятые торфяные брикеты! Это вам не колка дров. Где уж тут заглядывать в учебник, когда надо уложить в штабель целый грузовик брикетов! К тому же заучивать наизусть больше было нечего. История, зоология, геометрия — по каждому из этих предметов требовалось прочесть несколько страниц, а затем, обдумав прочитанное, уметь пересказывать собственными словами.

Он знал наперед: нечего и надеяться, что этот поросенок Бруно поможет укладывать брикеты — работа грязная, а свою часть Бруно давно уложил. Но у Калью возникла вот какая идея: не может ли Бруно в то время, пока он, старший брат, будет укладывать торф, читать ему вслух учебник истории? Помочь старшему брату в учебе — это должно быть интересно четверокласснику. Тем более, что в награду за помощь старший брат обещает красивый перочинный ножичек.

Тут Калью не ошибся. Бруно согласился без долгой торговли. И затем они полезли на чердак сарая. Отфыркиваясь от пыли, он перебрался через сваленный как попало торф, а Бруно с важным видом, как и следовало ожидать, уселся на край люка, где воздух был почище.

Чем больше Калью думал над тем, что ему предстояло одолеть, тем яснее понимал, что против него не ворох иноязычных слов, не геометрические теоремы, не бирманские куры, про которых завтра нужно будет отвечать учительнице зоологии. Нет, его противником было время, только время. Каждый может как следует выучить домашние уроки, если только дать ему достаточно времени. Его победа, достижение цели зависит от того, насколько хорошо сумеет он использовать часы, минуты и даже секунды, да — даже секунды! Без Бруно время, пока он будет укладывать торф, пропадет впустую. Но он не имеет права допустить, чтобы время шло зря.

— «Россия семнадцатого столетия была по сравнению с Англией отсталым государством...» — читал Бруно.

А он мысленно повторял за ним. Десять брикетин было уложено в штабель, пока он повторил, что Петр I поехал за границу учиться корабельному делу, и еще десять, пока он запомнил, что Северная война началась в 1700 году.

— ... в конце столетия на реке Воронеж было построено несколько вооруженных пушками кораблей... — повторял он вслед за Бруно, укладывая торфяные брикеты и пытаясь представить себе, как эти корабли плывут вниз но реке.

Ему и в голову не могло прийти, что младший братец не испытывает должного почтения к тексту учебника и вскоре начнет добавлять от себя!

— Для борьбы с турецкой кавалерией на верблюдах Петр создал первый слоновий полк, — не подозревая худого, повторял Калью вслед за Бруно и даже представил себе длинноногого Петра с лихо торчащими усами, руководящего сражением со спины парадно украшенного боевого слона.

Дурак он был, Калью, стопроцентный дурак!

И как только ерзанье Бруно, его сдавленные смешки и уже сама его неожиданная предупредительность не насторожили? А ведь все это могло бы позволить догадаться, что за игру затеял малец; Он, старший брат, который должен быть умнее, повторял, как попугай, фамилии генералов, каких вовсе на свете не существовало. Господи помилуй, слоновий полк! Как же, по крайней мере, это не заставило его усомниться?

Лишь когда Бруно уже совсем обнаглел и после слов «прорубил окно в Европу» стал «читать», что Петр I принялся на своем голландском токарном станке вытачивать карнизы для гардин, а князя Меньшикова послал в Германию выбирать для гардин ткань, у покрытого торфяной пылью Калью мелькнуло первое подозрение. Затем, когда он уловил брошенный искоса взгляд торжествующего, улыбающегося сатаненка и еще несколько быстрых, как выстрелы поглядываний, ему все стало ясно.

— Бруно! — заорал он и в ярости метнулся к люку, но этот змееныш, конечно, успел улизнуть.

Итак, его постигла неудача. Торф-то уложен, но до следующего задания — геометрии он не добрался. Наоборот, потерял вдвое больше времени, проторчав над учебником истории, чтобы проверить, что соответствует истине, а что нет. Пришлось кое-что выбросить из головы вон, а кое-что выучить заново. Этого щенка Бруно следовало бы основательно проучить!

Как ни странно, постигшая его неудача не ослабила боевого духа. Совсем наоборот. Дух только укрепился. Как и у группы Стефана после того дня, когда все шло вкривь и вкось.

За историей настал черед геометрии, и он атаковал равносторонний треугольник так, словно в руке у него был не карандаш, а копье. Он не позволил себе смутиться даже тогда, когда выяснилось, что в придачу к заданной теореме ему необходимо «разгрызть» несколько предыдущих. Ведь эти чертовы теоремы все связаны между собой, как звенья одной цепи.

Но теперь часы показывали двадцать три ноль пять и возня с острыми, прямыми и тупыми углами была уже позади. Разумеется, рядом с Эвклидом, Лобачевским и другими великими математиками поставить его, Калью Йыкса, конечно, нельзя было, но завтрашнюю теорему он знал, как говорится, назубок. И теоремы, которые проходили в предыдущие дни, тоже. История происхождения кур и местонахождение первобытной родины индюков крепко держались в памяти. Сколько весит золотоголовый королек? Пожалуйста: пять-шесть граммов. И конечно, придется добавить, что среди эстонских птиц меньше нет.

Геометрия действительно нужная наука. Хотя бы для того, чтобы почувствовать, как приятно после этих прилегающих и противолежащих углов, апофем и равноохватывающих заняться курами-банкива и золотоголовыми корольками.

Из большой комнаты послышались шаги босых ног, но на сей раз они не направлялись к электросчетчику. Очевидно, мать еще пойдет попить воды, подумал он и, довольный собой, улыбнулся. Бедная мать, она действительно растерялась, обнаружив уставшего от рубки дров и запыленного после укладки торфа сына над учебниками. И была совершенно ошеломлена еще позже, увидев, что ее сын все так же сидит и учит уроки. Кажется, у нее даже рот раскрылся.

Калью завернулся в одеяло, прижался щекой к подушке и попытался снова вызвать в памяти растерянное лицо матери. Но это ему не удалось. Упрямо, настырно возникало еще одно лицо, оно становилось все четче, затем его владелец, сунув руки в карманы, стоял возле постели, как он стоял под окном пятью часами раньше, и повторял те же самые слова, которые тогда звучали под окном:

— Пошли, Кальтс!

По скальной стене Тредора удалось взобраться наверх, из хребта Эльбасара удалось выйти. Провокатор, ставший почти опасным, разоблачен. И теперь... бросить все, не доведя дело до конца?

— Пошли, Кальтс!

Что он должен был сказать? Ведь у него не было выбора. Он тогда только дошел до геометрии. Куры и петухи банкива ждали своей очереди.

— Я не могу, — сказал он и закрыл уши руками.

Конечно же, Ивар изумился. Он и должен был изумиться. Калью не может?! Но ведь обо всем было договорено заранее! И гнездо уже высмотрено! Ведь давным-давно решено, что они раздобудут птенца ворона и научат его говорить.

Неужели и он на месте Ивара продолжал бы торговаться, упрашивать и уговаривать сменить решение?.. Стефан похоронил первого павшего, первого потерянного товарища на. четвертый день, а он потерял друга на пятом часу наступления.

«— Мы пойдем дальше, Джек, — пообещал товарищу Стефан, когда труп обложили камнями. — Если бы мы теперь отступили, это означало бы, что ты погиб напрасно».

А что сказал он, когда обиженный Ивар за окном подался прочь? Ох, Калью ничего не сказал. Он лишь с еще большим рвением принялся за острые углы.

И все же он не мог думать как о чем-то неприятном об этом вечере, об этих непривычных для него часах, когда каждая минута вдруг обрела многократную ценность, когда он изо всех сил старался затормозить ускальзывающее время. Нет, во всем этом были и новая для него радость открытия, и удовлетворение человека, справившегося с трудностями. И изумление: как много, оказывается, можно успеть за один вечер, если ни одна минута не пропадет зря. Временами ему казалось, что здесь сейчас вовсе не он, а кто-то другой, незнакомый. Кто-то, на кого он давно решил стать похожим, да просто никак не успевал.

Но теперь и все эти мысли были уже позади, и то, как он одолевал сонливость, а в подсознании звучал голос, призывавший выпрыгнуть утром из постели на полчаса раньше, чем обычно. Засыпая, он не думал ни об утренней спешке в школу, ни даже о предстоящих шести уроках, потому что он как бы опять был между поленниц и ждал, как давеча, пока уходящие домой не разбредутся но шоссе и тропинкам.

Он действительно проснулся утром еще до материнской побудки, до ее обычного: «Каль-ю-ю! Бру-у-но-о!» На полчаса раньше обычного выскочил из постели, пошел в кухню, но затем, опустив уже было руки в тазик для умывания, вдруг передумал. Ведь это было такое необычное утро, и он ясно чувствовал, что ничуть не ослабло возникшее вечером ощущение, словно он взведенная пружина. А если так, разве не следует сейчас начать день совсем с другого, с того, что он откладывал из месяца в месяц и с неделю на неделю.

Стянув с себя рубашку, он побежал к колодцу. Разбил кулаком ледяную корочку в большой лохани и обдал лицо, шею и руки до плеч позвякивающей льдинками водой. Заметив, что в спальне колыхнулись занавески, он повернулся к окну спиной и плеснул воду себе на загривок.

Конечно же, он не стал дожидаться Бруно. Пусть раздобывает себе слона, если ему нужна компания. Он хотел по дороге в школу мысленно повторить все. Английские слова и русское стихотворение. И геометрию, и зоологию. И деяния Петра Первого, которые потребуются прежде всего, потому что сегодняшнее расписание уроков начинается с истории. Просто повторить для проверки, а вдруг за ночь он что-нибудь забыл.

Он ничего не забыл, поэтому на мосту Ярвеотса можно было немного перевести дух.

Вода в ручье все еще была высокой, хотя весь снег в лесу растаял уже давно. Прошлогодняя листва и стебли плыли но течению, и он подумал, что ведь у них тут тоже нет ни минутки, которую можно было бы потратить зря. Если они хотят достичь моря, если они хотят куда-нибудь успеть, они должны теперь использовать каждую секунду. Сейчас как раз время стремления вперед, время весны, время напора. И когда он подумал так, ноги, словно сами собой, зашагали к школе.

И затем он положил учебники в парту и мысленно пролетел по всем шести урокам, и затем прозвучал звонок на первый урок, и затем пришел учитель истории и сразу же начал опрос с конца списка. А он слушал, ждал и был совсем спокоен, потому что на сей раз ему было абсолютно все равно, спросят ли у него начало главы или конец.

Но когда Петр уже построил первые корабли и отвоевал первые войны, назначил боярам налог на бороды, а Вилепилль, Варбик [3], Туукер и Ыйспуу получили свои тройки-четверки, старик Тутанхамон по-прежнему продолжал водить своим карандашом в нижнем конце списка. И тут его внезапно охватил страх. Господи помилуй, а что, если старик вдруг забыл, кого еще он сегодня обязательно должен спросить? На намять учителей никогда нельзя полагаться. И он быстро поднял руку, чтобы учитель вспомнил о его обещании.

Но Тутанхамон и внимания не обратил на его поднятую руку. Даже и тогда, когда Калью начал шевелить пальцами. Еще чего не хватало, подумал он, неужели у Тутанхамона и впрямь склероз? И, помахав рукой, он пискнул: «Учитель! Учитель!» Но старый фараон оставался глух и слеп к его усилиям напомнить о себе. И тут в коридоре затарахтел звонок на перемену.

Хорошо, что без зеркала человек не может увидеть своего лица. Если бы это было возможно, у Калью долго бы стояло перед глазами, как он просидел всю перемену за партой, словно получил поленом по башке. Но поди знай, может быть, это была и не такая уж грустная картина. И может быть, он был не так уж подавлен. Во всяком случае, второй урок он начал гораздо активнее. Как только учительница села за стол, он поднял руку. Но и теперь на него не обратили никакого внимания. Учительницу ни капельки не интересовало, что он знает о курах-банкива. Учительнице так не терпелось пройти материал дальше, что она вообще никого не стала спрашивать.

— Кальтс! Кальтс! — опять кричали с крыльца школы. И как вчера, он плотнее втиснулся между поленницами. Ему не хотелось сейчас никого видеть. Ему не хотелось ни с кем разговаривать. Он ждал, пока его оставят в одиночестве.

Но если вчера его ожидание было наполнено нетерпеливой просьбой: «Да уходите же!» — то сегодня казалось все равно, раньше или позже опустеет школьный двор.

— Кальтс! Ка-альтс! — позвали снова, но он почти не слышал. Вместо этого в ушах тикало, как часы, русское стихотворение. Раз-два, в ритме шагов:

Где о берег бьется дерзко

Черноморская волна...

Стихи тоже никто у него не спросил. И английские слова тоже. Казалось, учителя считают, будто Налью Йыкса вообще не существует. Похоже, словно в этот день все забыли о нем. До последнего урока и появления классной руководительницы.

К тому времени ему уже стало совершенно безразлично, спросят его или нет. Впрочем, не все равно. Он уже хотел, чтобы не спрашивали. Очевидно, это можно было прочесть и по его лицу. Может быть, именно поэтому не успела классная руководительница усесться за стол, как уже вызвала:

— Йыкс!

И сделала при этом свой характерный жест: махнула рукой за плечо в сторону доски.

Ну да, теперь у него больше не было ни малейшего желания идти отвечать. Пружина уже раскрутилась. Но конечно, нельзя было сказать об этом классной руководительнице.

— Йыкс! — вызвала учительница, и он пошел. — Сумма двух сторон треугольника? — спросила учительница, и он ответил.

— Сумма внешних углов выпуклого многоугольника? — потребовала учительница, и он ответил.

На один-единственный вопрос он не ответил, и сейчас этот вопрос остался без ответа, но он был задан позже.

На его первое доказательство классная руководительница сказала:

— Ишь ты! Ишь ты!

А после второго:

— Верно же, Йыкс может, если Йыкс хочет?

И затем:

— Ну сегодня Йыкс и впрямь заработал по геометрии пять!

«Только по геометрии! — с горечью подумал он. — Только по геометрии!» И хотел уже пойти за свою парту, но в классе поднялся шум.

— Учительница, учительница! — забубнил Вилепилль. — У него и все остальные уроки были сегодня выучены на пять!

— Учительница, учительница! — вскочил со своей парты Йыспуу. — Вы ведь обещали, что сегодня все учителя спросят Йыкса!

И тут еще Сента Оянере добавила:

— Вы, наверное, позабыли о своем вчерашнем обещании?

Как в кино, все снова пробежало у него перед глазами: и выражение лица вспоминающей учительницы: «Неужели, Йыкс?», и его хмурое: «Да», и допрашивающее: «Английский тоже?», и его еще более мрачное: «Да!», и сочувствие одних, и злорадный смешок других, и улыбка изумленной учительницы, и затем ее вопрос:

— Ну так что же теперь не так?

Во дворе все затихло. Подождав еще несколько секунд, он выбрался из-за поленницы. Головы уходящих виднелись уже на большом шоссе. Теперь и он мог потихоньку пуститься в путь.

Так что же теперь не так? Ну да, если задуматься, если глянуть поглубже и разобраться, как велела Куузеке, то, действительно, пожалуй, ничего. Разве же кто-нибудь сможет отнять у него то, что выучил? Никто не сможет отнять у него знаний. Для кого мы учимся? Знаем, знаем: для себя. Важнее всего действительно иметь знания, а не оценки, которые за них получают. Только вот... почему, когда он думает об этом, кривятся губы?

Он лег грудью на перила моста и долго глядел на желтовато-глинистую воду.

Он снова думал об отвесной стене скал Тредор, по которой никто раньше не взбирался, и о хребте Эльбасар. И о том, как они потеряли провизию и теплую одежду, и о том, как, пробираясь ползком по плоскогорью, тащили за собой тело Джека, чтобы, достигнув леса, все же похоронить товарища, завалив труп горой камней.

И затем они затаились между стен старой крепости, откуда было рукой подать до чудовищных стороживших море пушек. Переодевшись во вражеские мундиры, они проникли за последнее препятствие. Он, Калью Йыкс, он тоже. И предназначенная для пушек адская машина была установлена на место.

А когда земля вздрогнула от взрыва и черная туча закрыла солнце, они были уже далеко. В рубцах с ног до головы, они стояли на прибрежных камнях у моря. Семь дней они были в пути. Они терпели голод, и холод мучил их. И за то, чтобы достигнуть цели, заплатили жизнью двух своих товарищей. Но теперь задание было выполнено.

Не отрывая глаз, смотрели они на косу, из-за которой сейчас должны были выплыть десантные баркасы.

Батарея взорвана. Проход в залив был свободен. Десантные суда могли пройти и сейчас и позже, в любую минуту.

Яан РАННАП

Задушевная подруга

«Я уже не в том возрасте, — думает Вики. — Морские свинки, черепахи — животные, лучшие игрушки! — все это скорее забавы для младшего поколения. По-настоящему следовало бы сказать той женщине: «Нет, спасибо!» Мол, очень любезно с вашей стороны, но, к сожалению, у меня нет маленькой сестренки или братика.
Яан РАННАП

Следы валенок

Шестой класс Валгутской школы проводил в пионерской комнате так называемый рабочий сбор. Его всегда проводили, когда приближались праздничные дни. Считалось, что готовность отряда к встрече великого события лучше всего проверяется подарком, который отряд преподнесет своей школе.