Peskarlib.ru > Русские авторы > Елена ВЕРЕЙСКАЯ > Памятный день
Елена ВЕРЕЙСКАЯ
Памятный день
Распечатать текст Елена ВЕРЕЙСКАЯ - Памятный день
Каждый год в один и тот же день старый мастер Сергей Алексеевич после обеда молча надевает ватное пальто, тёплую шапку и валенки, и каждый раз жена его спрашивает:
— Куда собрался, Сергей Алексеевич? Мороз на дворе.
— А ты забыла, мать, какой нынче день.
Старушка хмурит брови, соображая.
— А-а! — вспоминает она. — Ну, иди, иди! Не простудись только, смотри, долго не задерживайся!
— А сколько пробудется. — И Сергей Алексеевич выходит на улицу.
Улица, хоть это и самая окраина города, — широкая, с большими красивыми домами. Старик останавливается и удовлетворённо оглядывает её. Потом идёт к остановке трамвая и степенно входит в вагон. Если вагон полон, ему всегда кто-нибудь уступает место. Едет он долго, через весь город, и выходит у Адмиралтейства. Там он подходит к решётке Сада трудящихся — всегда к одному и тому же месту — и, взявшись левой рукой за один из прутьев решётки, на несколько мгновений, какая бы ни была погода, правой рукой снимает шапку. Зимний ветер треплет его густые седые волосы. Прохожие смотрят на него с удивлением, но он не замечает их. Он внимательно оглядывает Зимний дворец, арку Главного Штаба, огромную площадь с высокой Александровской колонной. Потом глубоко вздыхает, не спеша надевает шапку и ещё долго стоит неподвижно, задумавшись о чём-то и продолжая держаться левой рукой за прут решётки.
Взгляд его снова падает на Зимний дворец. Старик слегка улыбается.
— Красиво покрасили, — шепчет он, говоря сам с собой. — А тогда был он весь тёмно-красный… словно запёкшаяся кровь…
Он оглядывается на заснеженный сад, проводит рукой по прутьям решётки и, ссутулившись, бредёт к трамвайной остановке.
И пока трамвай, грохоча и шатаясь, везёт его обратно на далёкую окраину, в памяти старика одна за другой встают картины давно минувшего детства…
* * *
…Вот он снова шустрый мальчишка Серёга… Та же окраина города, где проживает он и сейчас, — но нет там ни красивых домов, ни асфальтовых тротуаров. Низенькие домики, грязная улица. Серёга живёт с матерью и старшей больной сестрой Лизой в полуподвальной комнате двухэтажного кирпичного дома. Дом битком набит жильцами. Семья Серёги занимает только угол. В той же комнате живут ещё два угловых жильца: пожилая работница тётя Поля и молодой рабочий Саня, которого за любовь к книгам прозвали в доме «студентом». Мать ходит по стиркам, моет полы, больная сестра не встаёт с постели уже несколько лет.
В комнате темно, сыро и холодно. Часто бывает и голодно. И всё же Серёге живётся хорошо! Хорошо, потому что ему всего десять лет, потому что он здоров, проворен и весел. И ещё потому, что есть у него три закадычных друга. Серёга никогда не задумывается о том, кто из трёх друзей ему дороже, да и вообще не задумывается ни о чём на свете — просто ему интересно и весело с друзьями!
А эти трое совсем-совсем разные!
Веселее всего с Витькой. Витька, круглый сирота, живёт в том же доме с дядей-пьяницей, которому до него и дела нет. Витька нигде не учится, хотя ему уже двенадцать лет, и пользуется неограниченной свободой. Дядька его кормит и не обижает, но, когда запьёт, Витька спасается от него у других жильцов дома. Всюду его охотно принимают — за весёлый нрав, за всегдашнюю радостную готовность помочь и услужить кому нужно. Во дворе то и дело слышится:
— Витька! Принеси-ка ведро воды с колонки!
— Витька! Наколол бы мне дров!
И Витька охотно таскает воду и колет дрова. Иной раз ему за это перепадает кусок булки, пряник, а чаще ничего не перепадает, но он на это не обижается, — в нём горит неистощимая жажда деятельности. Он искренне рад каждому поручению.
Иногда Витька вдруг исчезает на несколько дней, а то и на неделю. Никто о нём не волнуется, все знают: вернётся! Только Серёга скучает о дружке. Зато, когда Витька возвращается, — грязный, оборванный и счастливый, — его обступает во дворе всё ребячье население дома. И тут начинаются рассказы! Витька за эти дни избегал весь Питер — и чего-чего не насмотрелся, не наслушался!.. Засунув руки в карманы рваных штанов и чувствуя себя героем, он рассказывает восхищённым слушателям о своих похождениях. Все хорошо понимают, что больше половины он врёт. Но врёт так вдохновенно и увлекательно, что хочется верить его необыкновенным приключениям.
Из всех ребят Витька охотнее всего водится с Серёгой и чаще всего спасается от пьяного дядьки именно в Серёгиной комнате.
Второй закадычный друг Серёги — тётя Поля. Кажется, во всём доме никто не знает ни её фамилии, ни её отчества, ни сколько ей лет.
Испокон веку живёт она всё в том же доме, в той же комнате, работает на той же фабрике, и все её знают как «тётю Полю». Была ли у неё когда семья и куда девалась, тоже никто не знает. Сейчас соседи по комнате — её семья. Когда она с получки приносит из лавочки селёдку и немного дешёвых конфет в пакетике и все вместе садятся к столу, придвинутому к койке больной Лизы, Серёгина мать плаксиво говорит:
— И зачем ты на нас тратишься, тётя Поля? Ну когда я тебе отплачу за всё? Лучше бы башмаки себе купила, право!
— Отплатишь, Петровна, на том свете угольками, — добродушно смеётся тётя Поля, — а башмаки у меня и так хоть на бал. Кушайте, ребята.
— Спасибо, тётя Поля, — шепчет Лиза и смотрит на тётю Полю большими печальными глазами.
Серёга ничего не говорит, только уплетает за обе щёки. Если и Витька тут, и его сажают за стол. Тётя Поля смотрит на ребят, степенная, довольная, и всё её грузное тело колышется от смеха, когда Витька начинает врать свои бесконечные истории.
— Ну вот, — говорит она, вставая из-за стола, — бог напитал, никто не видал, а кто и видел, тот не обидел… Ты сиди, Петровна, отдыхай, мы с Серёгой со стола уберём.
А уж какая тётя Поля мастерица рассказывать сказки! Говорит она их нараспев, не спеша. Сказок она знает немного, рассказывает всё те же — а конец каждый раз другой. Серёга как-то запротестовал:
— Тётя Поля, ты тот раз по-другому рассказывала!
— Не любо — не слушай, а врать не мешай, — спокойно ответила тётя Поля. — Витьке же не мешаешь. А может, мне так хочется. Не всё же царевне за королевича замуж идти, пусть другой раз и мужика любит. Разве так не интересней?
— А ведь верно, интересней!
Но не всегда тётя Поля так добродушна. Когда однажды Лизе стало особенно плохо, тётя Поля вызвала врача. Посмотрел врач больную, пощупал пульс и сказал, оглядывая комнату:
— Здесь она не поправится. Отвезите её весной на юг, а пока дайте усиленное питание. Побольше мяса, масла и непременно каждый день фрукты.
— Пойдём-ко! — решительно сказала тётя Поля и, взяв доктора за руку, вывела его в коридор. За ними выскочил и любопытный Серёга.
Тётя Поля — небольшая, кругленькая — стояла, гордо выпрямившись, перед высоким сутулым врачом и совала ему в руку серебряный рубль.
— На, доктор, получай и больше к нам не ходи! Учёный человек, а не понимаешь, где что говорить можно!
Третий закадычный друг Серёга — дядя Саня, «студент». О «студенте» тоже никто ничего не знает. Известно только, что работает он в типографии и дома бывает редко. Койка его и маленький столик отгорожены ситцевой занавесочкой от других жителей комнаты и всегда завалены книгами. Иногда, проснувшись ночью на своём матрасике на полу, Серёга видит, что за занавесочкой горит свеча, и слышит, как там шелестят страницы.
— Дядя Саня, — шепчет он, — ты про что читаешь?
— Про людоедов! — шёпотом отвечает Саня.
Серёга поднимается на локте:
— Они людей едят?
— Едят, Серёга! Да с аппетитом!
— О?! А где они живут?
— Везде, Серёга. По всему свету.
— Да ну-у? И в Питере?
— И в Питере.
— Врё-ёшь… А что ты про них читаешь?
— Читаю, как сделать, чтобы они людей не лопали.
— А как это сделать?
— Вырастешь — узнаешь. Спи!
Серёга покорно ложится. Да разве после такого разговора сразу уснёшь?
Иногда дядя Саня приносит из типографии кучу хоть и рваных, но больших листов бумаги и клей. И каких огромных змеев умеет он делать! А весной, когда по улице несутся мутные потоки, ребята под руководством дяди Сани строят водяные мельницы из щепок. А прогулки летом втроём в лес! Витька болтает без устали, а дядя Саня его подзадоривает, а потом скажет:
— Эх, Витька, быть тебе писателем! Больно здорово сочинять умеешь!
А ещё очень любит Серёга, когда тётя Поля и дядя Саня оба дома. Тут-то между ними и начинается перепалка.
Тётя Поля сидит и вяжет шерстяной чулок. Не себе вяжет — Лизе, у которой всё время стынут ноги.
— Саня! А Саня! — зовёт она. — Иди, побалакаем.
Из-за занавески выходит «студент» и потягивается.
Он очень высокий и очень худой. Сверх чёрной косоворотки на плечи накинута куртка, — в комнате холодно. У него густые русые волосы, широкий рот. Когда он начинает разговаривать с тётей Полей, его живые тёмные глаза ласково смеются. Любит он дразнить тётю Полю!
— И чего ты, Саня, не женишься? — спрашивает тётя Поля, не отрывая глаз от вязанья.
— Уважаемая тётя Поля, который раз вы меня об этом спрашиваете; я ведь вам уже говорил, — когда у вас портрет со стенки исчезнет.
— Ну, уж этого никогда не дождёшься, — ворчит тётя Поля. — И чем он тебе мешает — портрет?
«Студент» глубоко вздыхает. Серёга видит — нарочно!
— Хочу начать оседлый образ жизни, тётя Поля, а портрет этот мешает.
Серёга оглядывается на олеографию, висящую над койкой тёти Поли, — портрет царя Николая Второго.
— Да ну тебя, заладил! — Тётя Поля поднимает глаза на «студента». — И до чего же ты худой! Никак ещё похудел! Чисто мощи! Когда уж ты жирку нагуляешь?
— Нагуляю, тётя Поля! Толще вас буду… когда у вас портрет со стенки исчезнет.
— Тьфу ты, окаянный, прости господи, — беззлобно ворчит тётя Поля, — ведь грех этак про царя говорить!
«Студент» придвигает к Лизиной койке табуретку, садится и осторожно отнимает у тёти Поли вязанье.
— Тётя Поля, успеете с чулком. Расскажите-ка нам с ребятами, за что вы его так любите?
— Кого люблю?
— Да того, что на портрете.
— Царя-то? А как же его не любить. Он небось помазанник божий.
— Ишь ты! А кто же его мазал-то?
— Не кощунствуй, греховодник! — И тётя Поля даёт Сане подзатыльник.
— А может, — продолжает «студент», — коли я Се-рёге постным маслом лоб помажу, и он царём станет. Как, Серёга, хочешь?
Серёга и Лиза хохочут. Тётя Поля начинает не на шутку сердиться:
— Да не греши ты, бесстыдник!
— Молчу, молчу, тётя Поля! — Глаза Сани смеются. — Расскажите нам лучше про царя, какой он. Может, и мы его полюбим.
Тётя Поля глубоко вздыхает и начинает нараспев, словно сказку рассказывает:
— Ты вот, Саня, кощунствуешь, а мне его, царя-батюшку, жалко. Уж до чего ж жалко! Посадили его в чертоги каменные, как птичку вольную в клетку золочёну, отгородили его от народушка стенами толстыми да стражей лютой, окружили его министрами хитрыми да подлыми, — и ничего-то ничегошеньки он про нас, грешных, не знает, не ведает… А уж тоска-то злая его грызёт, а уж сердце-то его чистое за народушко болеет. Позовёт он слуг своих верных, наказывает им: «Проберитесь, слуги мои верные, через все заставы и заслоны, посмотрите, как живёт мой народушко, не нуждается ли в чём, не обижают ли его министры хитрые, князья да дворяне жадные…» Пойдут слуги верные, потолкаются средь народушка, увидят, каково живётся нам, горемычным, увидят, как неправда да горе широким половодьем по всей Рассее-матушке разлилось… Заплачут они горькими слезами и побредут обратно в чертоги царские. Расскажем, мол, царю-батюшке всю правду про его народушко. Ан глядь! — министры хитрые, князья да графья их уж у порога сторожат, ловят да приказывают: «Говорите царю: всё, мол, распрекрасно в твоей стране, царь-батюшка, весело, богато народ живёт, за тебя бога молит. А коли не так скажете — головы с плеч полетят»-. Что ж слугам делать? Каждому небось голова дорога… Ну и наврут царю-батюшке с три короба — а он и не знает, то ли верить, то ли не верить, а тоска-то и не проходит.
— Тётя Поля, — говорит «студент», — и случилось бы, как в сказке, сейчас: надели бы вы шапку-невидимку да и полетели бы на ковре-самолёте мимо стражи лютой да министров жадных, да к самому царю…
Тётя Поля выпрямляется, глаза её молодеют:
— Ох, Санюшка! Упала бы я ему, родимому, в ноги: не вели, царь-батюшка, казнить, вели слово молвить! Да и выложила бы ему про нас всех, что в этой комнате живут. Сказала бы только: и у всего рабочего люда так же, как у нас, царь-батюшка! Рассказала бы, в каких хоромах живём да как хлебушко не каждый день жуём. Как батьку этих двух ребят прошлый год машиной убило, а детям-сиротам и пенсии не дали, — сам, мол, отец в машину полез. Рассказала бы, как Петровна теперь на стирках надрывается, да про Лизуткину болезнь. И про себя рассказала бы. Тридцать лет отработала, а добра что нажила? — блоху на аркане… Не хватит сил больше работать — прогонят с фабрики, и вся недолга! И как штрафами рабочих замучили. Всё бы выложила!
«Студент» смотрит на тётю Полю с улыбкой.
— Ну, а что же царь вам ответит?
— Царь-то? А поднимет меня с полу ручками своими белыми да в пояс мне поклонится. «Спасибо, — скажет, — тётка, что всю правду сказала! Так я и думал: обманывают меня мои помощники. Разгоню-ка всех их подальше, один править стану. И вздохнёт легко мой народушко, и заживём мы все ладно да в достатке».
— Как не так! — смеётся «студент». — А ну, как царь крикнет: «Слуги мои верные! Гоните-ка в шею эту тётку толстую!» Да и сам вам возле двери коленкой поддаст!
— У, бесстыдник! И не совестно!.. — ахнет тётя Поля.
— Шучу, шучу, тётя Поля! Совсем не так он скажет! — Саня уже не смеётся.
— То-то! Образумился! — успокаивается тётя Поля.
— Знаете, тётя Поля, как он скажет? — «Студент» встаёт с табуретки и прохаживается по комнате. Серёга, чуть приоткрыв рот, следит за ним. Буйные волосы дяди Сани едва не касаются низкого закопчённого потолка.
— Как скажет? Дядя Саня, как скажет? — не терпится Серёге узнать.
«Студент» останавливается и смотрит на тётю Полю. Та тоже ждёт, — что же скажет ей царь по-Саниному?
— Скажет: «Слуги мои верные, а позовите-ка сюда двух городовых, пусть-ка сведут они в тюрьму эту крамольницу старую!»
Тётя Поля всплёскивает руками:
— Да ты что это?! Ошалел?! За что же в тюрьму-то?!
— А за что же сотни товарищей с вашей же, тётя Поля, фабрики в тюрьме сидят? — жёстко спрашивает «студент».
Тётя Поля несколько мгновений растерянно смотрит на него.
— А ну тебя совсем! — отмахивается она досадливо. — Ступай читать свои книжки…
Дядя Саня поворачивается на каблуках и молча уходит за свою занавеску.
* * *
Всё дальше бегут воспоминания Сергея Алексеевича.
…Раннее зимнее утро. Мать уже ушла стирать, тётя Поля собирается на работу. Дядя Саня дома не ночевал. Лиза спит, Серёга только что проснулся.
В комнату бурей врывается Витька.
— Новостей куча! — выпаливает он и подбрасывает шапку к потолку. — В воскресенье к царю в гости пойдём!!!
— И не надоело тебе брехать, Витька? — Тётя Поля с трудом натягивает башмак на опухшую правую ногу.
— Брехать, тётя Поля? Нынче сами услышите, брехня ли! — торжествующе заявляет Витька. — Поп Гапон всех рабочих к царю поведёт защиты просить! Письмо царю написали, все скопом понесём… Пусть сам разберётся, что к чему!.. Серёга, вставай скорей! Айда на улицу! Там весело, народ шумит! — И Витька, стремительно вылетает за дверь.
Тётя Поля так и застыла с башмаком в руке.
— Батюшка Гапон… — шепчет она. — Неужто не врёт Витька? Неужто по-моему будет — узнает царь…
Серёга поспешно натягивает штаны.
* * *
… И вот вспоминается субботний вечер. Тётя Поля, торжественная, сияющая, гладит у стола синее с белым горошком сатиновое платье, самое её нарядное. Только по большим праздникам надевает его тётя Поля, когда идёт в церковь. Рядом аккуратно разложено уже отутюженное серое платье Серёгиной матери и его, Серёгина, красная праздничная ситцевая косоворотка. А мать побежала по соседям — не одолжит ли кто ей на завтрашний день головной платок поприличнее, уж очень её платок изношенный да линючий! Лиза со своей койки следит тоскливыми глазами за каждым движением тёти Поли — ей-то предстоит завтра весь день лежать одной… Не пойдёт она с народом ко дворцу, не увидит царя… Горько девочке…
Серёге жалко сестру, но он целиком поглощён мечтами о завтрашнем походе. И тётя Поля, водя по платью утюгом, мечтает вслух, нараспев, точно сказку рассказывает:
— С хоругвями пойдём, с иконами, как на крестный ход… Молитву «Спаси, господи, люди твоя» петь будем… Услышит царь-батюшка, как мы поём, и слеза его, голубчика, прошибёт… На балкон выйдет, чтобы всё видно было…
— В короне выйдет, тётя Поля? — спрашивает Серёга.
— А уж это как ему, батюшке, вздумается. И царица рядом. Выйдет он на балкон — и письмо наше в руке.
— А как же ему письмо-то на балкон передадут! — недоумевает Серёга.
— Да батюшку Гапона, видно, в самый дворец впустят, он письмо и отдаст. А царь-то, должно быть, у всего народа на виду его читать будет.
— Тётя Поля, а ты письмо видала?
— А коли б и видала, я ж неграмотная. А читали его вслух вчера в цеху… Уж до чего душевно составлено, без слёз и слушать нельзя. У нас все бабы ревели, даже некоторые мужчины прослезились. «Защити, — мол, — от притеснений и обид, царь-батюшка, обижает нас начальство, силушки терпеть не стало! Голодаем, холодаем, ребятишки голые растут! Работа непосильная! Не оставь нас, родной, заставь за себя вечно бога молить…» — и тётя Поля всхлипывает.
— Так вот всё и написано, тётя Поля?
— Да вроде так, а наизусть не помню.
Тётя Поля не успевает ответить. Дверь шумно распахивается, входит «студент».
Никогда ещё Серёга не видал его таким. Дядя Саня бледный, хмурый, между бровями лежит глубокая складка, не то скорбная, не то сердитая. Не снимая пальто и шапки, подходит он к тёте Поле.
— Идти завтра собираетесь? — отрывисто спрашивает он, даже не поздоровавшись.
— А то как же? — Тётя Поля вскидывает на него сияющие глаза. — А ты чего это такой? Словно тебя мешком по голове из-за угла хватили?
— Тётя Поля! — Саня снимает шапку и мнёт её в руках. — Не ходите завтра! Очень прошу, тётя Поля, сидите завтра дома!
— Да ты что?! Здоров аль нет? — Тётя Поля возмущена. — Не мешай, утюг остынет!
— Тётя Поля, — взволнованно говорит «студент», — нехорошо завтра будет… Войска в город стянуты… Засады повсюду… Не пустят народ в город… Боюсь, стрелять будут…
— А боишься, так и сиди дома! — отрезает тётя Поля. — Не ходи! Нам Лизутку не на кого оставить, — вот и ладно! И ей веселей!
— Тётя Поля! — «Студент» хватает её за руку. — Да поймите вы, плохим завтра кончится! Нету вашего царя в городе! В Царское село удрал!
— Да ты что? — Тётя Поля с грохотом ставит утюг на подставку. — Шутки шутить со мной вздумал?! Нашёл дуру! Царь от своего народа удрал! А?! Что выдумал!.. Стрелять будут!.. В хоругви, в иконы стрелять, а?!
Тётя Поля стоит перед Саней разъярённая, с пылающими щеками и смотрит на него снизу вверх потемневшими от гнева глазами.
— Мне не до шуток, тётя Поля! — говорит «студент». — Не хочу я вас пускать! Дороги вы мне, чёрт бы вас подрал! — почти кричит он. — И Петровна, и ребята — как родные!.. А вы — так всё равно что мать, поймите, бестолковая вы женщина! Убивать завтра будут! Я не хочу, чтобы вас убили!
— Тётя Поля, — раздаётся из-за двери женский голос, — кончила гладить? Неси утюг, нам самим нужен!
Тётя Поля хватает утюг в правую руку, а левой с сердцем отстраняет Саню с дороги.
— Уйди, окаянный! Пусти, а то утюгом ожгу!.. Сыночек тоже выискался!.. А! Народ к царю пойдёт, а я дома сиди! Нашёл дуру! — И тётя Поля поспешно выходит из комнаты.
С минуту в комнате тихо… Дядя Саня стоит посреди комнаты и кусает губы. Лиза тихо плачет, уткнувшись в подушку. Серёга так и застыл на табуретке. Ему жалко дядю Саню, — уж очень тётя Поля наорала на него! И досадно. Чего он выдумал! Не пускать! Серёга-то всё равно удерёт! Хоть один!..
Саня вдруг вскидывает голову и бросается к койке Лизы.
— Лиза! Лизутка! — шепчет он, трогая девочку за плечо. — Ты не плачь, ты слушай, что я тебе скажу!
Лиза поворачивает к нему залитое слезами лицо.
— Лизутка, — шепчет Саня, — пойми, нельзя, чтобы они шли! Ты одна можешь удержать их!.. Удержи, девочка!.. Удержи!.. Проси, чтоб не ходили… И ты, Сергей! Сам не ходи и их не пускай, слышишь?
Серёга упрямо молчит. Ну, пусть бабы остаются, а его никакими цепями не удержать!
— Лизутка, всё, что можешь, сделай! — шепчет Саня, склонившись над девочкой.
— Сделаю, дядя Саня, — чуть слышно шепчет Лиза, — мне и самой страшно…
Возвращается тётя Поля.
— Шёл бы ты отсюда, — сухо говорит она «студенту», — и без тебя тесно, а нам собираться надо.
Серёга смотрит на дядю Саню. Тот хочет что-то сказать, но только пожимает плечами и идёт к двери. Взявшись за ручку, оглядывается на Лизу и вопросительно поднимает брови. И Серёга видит, как девочка одними ресницами подаёт ему знак: «Сделаю!..»
Ушёл «студент». Тётя Поля развешивает платье. Молчит. Входит мать с добытым где-то платком… Говорит взволнованно:
— Народу на улице!.. Пропасть!.. А есть и такие, с твоей, видно, тётя Поля, фабрики… Уговаривают не ходить к царю! Зря, мол, идёте! Некоторых из них здорово оттузили — чего мутят?! Бабы и поколотили.
— Да и наш тут приходил, — отзывается тётя Поля, — тоже всякого наговорил… Повторять даже неохота! Обозлилась я на него, прогнала… «не ходите» да «не ходите»!..
— И правда… не ходите!.. Страшно мне, — тихо говорит Лиза.
* * *
Всё стремительней встают в памяти Сергея Алексеевича картины далёкого прошлого.
.. Вот Серёга с тётей Полей на улице. Вышли вдвоём, матери пришлось-таки остаться дома. Не понадобилось Лизе «сказаться» больной, ей и в самом деле от волнения стало плохо.
Досадно Серёге, — пока возились с Лизой, народ ушёл! Ушёл с хоругвями, с иконами!
— Скорей, тётя Поля, догнать надо!
И вдруг, откуда ни возьмись, — Витька! Бежит навстречу, глаза вытаращены:
— Я за вами!.. Стойте!.. Туда не ходите, застава там!
— Какая застава?
— А солдаты! Не пускают, стрелять готовятся!
Серёга видит: побледнела тётя Поля, а глаза потемнели:
— Чего ты врёшь! Не может этого быть!
— Ей-богу, тётя Поля! Я сам…
Не договорил Витька…
Тр-рах… тара-рах — отдалённый залп, крики… Прохожие на улице остановились и бросились кто куда…
— Слыхали?! — Витька хватает за руки тётю Полю и Серёгу. — Пошли со мной! Я проведу к самому дворцу! Переулками, проходными дворами… Нигде не остановят!
— Веди! Веди, Витька! — Тётю Полю не узнать, точно сразу похудела и ростом выше стала. — Злодеи окаянные! Как смеют народ к царю не пускать!.. В иконы стрелять, а?! Веди, Витька, добьёмся царя!
Как шли, плохо помнит Сергей Алексеевич. А вот дальше…
… Стоят они в толпе против дворца, прижатые к решётке сада. Витька и Серёга на решётку забрались, оттуда виднее. Огромная площадь. У самого дворца она пустая. Ближе — цепь солдат. В три ряда, с винтовками. Перед солдатами толпа народа. Между толпой и солдатами пустое пространство. Толпа неподвижная, притихшая…
— Что же это? — громко шепчет тётя Поля, прижатая толпой к ногам стоящих на решётке мальчиков. — Что же это?.. Неужто он в окошки-то не видит, что делается?.. Неужто приказать солдатам не может, чтоб пропустили?.. Ребята, у вас глаза молодые, глядите в окошки, не видать его там самого-то?
Вдруг рядом — злой смех:
— Ищи, ищи в окошках, бабушка! Его и след-то давно простыл!
И рядом другой голос:
— Сидит небось в Царском, а у самого поджилки трясутся…
— Не может быть! — громко кричит тётя Поля. — Не может быть!
— Шла бы ты домой на печку, бабушка! — Кто-то заботливо берёт тётю Полю под руку и тянет из толпы.
— Оставь! — вырвалась она. — Никуда не уйду! Дождусь! Не может…
Рожок… залп… Оглушённый Серёга ничего не понимает… Всё смешалось… люди бегут… падают… кричат… И громче всех кажется ему голос тёти Поли:
— Злодеи!.. Что делаете?!
Трудно держаться, Витька мешает…
— Витька! Ты чего…
Витька молчит. Он повис на решётке, зацепившись кушаком за острие прута.
— Да Витька же! — шепчет Серёга в ужасе. Молчит Витька…
— Тётя Поля! — не своим голосом кричит Серёга.
А тётя Поля сидит на земле, прислонившись к решётке, прямо под свесившимися Витькиными ногами. Серёга соскакивает на землю:
— Тётя Поля! Ты чего?!
Глаза тёти Поли блуждают по площади. На снегу чернеют пятна — это люди лежат. Взгляд тёти Поли упал на Серёгино лицо.
— Сергунька… — шепчет она, — студенту верь, Сане… У него правда… У Сани… ему верь…
Голова её поворачивается в сторону дворца… С трудом подняла тётя Поля кулак… Ей, должно быть, кажется, что она громко кричит, но еле слышен слабеющий шёпот:
— Ты… будь ты проклят!.. проклят!..
* * *
Как попал он домой в страшный день, Сергей Алексеевич не помнит… Помнит следующее утро…
… Он открывает глаза и видит, что лежит на койке тёти Поли. Первая мысль — рассказать дяде Сане!
— Дядя Саня! — зовёт Серёга.
Смотрит, занавесочка сорвана. Дядина Санина койка разворочена стоит. На полу солома из матраца, книги, рваная бумага.
— Проспал дядю Саню, — хмуро говорит мать, — ночью его полиция увела.
* * *
Сергей Алексеевич вздрагивает, открывает глаза. За замёрзшими окнами трамвая темно.
— Где мы едем? — спрашивает он соседа.
— К мосту подъезжаем. Остановку свою проспал, дедушка?
— Нет, нет… Мне выходить. — Он с трудом поднимается с места.
Дома встречает обеспокоенная жена:
— Наконец-то! Жду, жду! Чайник всё подогреваю; замёрз небось?
— Есть малость…
— Выпей горячего чаю да в постель! А я тебя водкой разотру, чтоб не простудился.
Десять минут спустя, растирая спину Сергея Алексеевича водкой, старушка говорит ворчливо:
— Чтоб это в последний раз! Стар уже в этакую даль ездить!
— Эх мать, мать! — отзывается старый мастер. — Ты же небось каждый год в день смерти первого нашего сыночка на могилку ездишь. А тоже путь не близкий.
— Ну и что? — смущается жена.
— А я не знаю, где могилка Витьки. Где могилка тёти Поли?.. Что сталось со «студентом», с Саней?.. А чем они были для меня!.. Э, да что говорить!
И, помолчав, он добавляет:
— Стар становлюсь… Ну, да ничего! На будущий год, коли жив буду, опять поеду. На будущую зиму внуки наши, Витя с Полей, пионерами станут, а там и Саня подрастёт. Их с собой возьму. Расскажу им всё, место укажу… Меня не станет… пусть они ездят. Потому что нельзя, чтобы это забылось! Такого нельзя забывать, никак нельзя, мать!
Также читайте: