Борис АЛМАЗОВ
Всеобщие облака

У Антипки отец с матерью — строители. Он с ними весь Советский Союз объездил. Но в этом году родились у него сразу две сестрёнки и отец сказал:

— Всё! Хороши за морем беляши, а дома сухарь слаще!

И они приехали сюда на берега Хопра, в старинный большой хутор.

Мальчишке здесь всё сразу понравилось: и горячее солнце, и широкая степь, вся в золоте пшеницы, и белоснежные дома, и сады, и река, ласковая, небыстрая, и удивительная тишина, от которой у него, привыкшего к грохоту и гулу строек, поначалу звенело в ушах.

А ещё здесь было много ребятишек — Антипкиных ровесников. На стройках-то детей — раз, два и обчёлся, а те, что есть, либо совсем маленькие, либо на всю зиму в школу-интернат уезжают. Играть было совершенно не с кем. Антипке в июне семь лет стукнуло, а он до сих пор товарища не имел. Он, можно сказать, всю жизнь о друзьях мечтал. И так ребятишкам хуторским обрадовался — сказать невозможно! Но подружиться с ними ему никак не удавалось.

Там, на стройках, он привык быть в центре внимания, привык, что все взрослые ему радуются, каждое его словечко с вниманием слушают, тормошат его, даже целуют, дарят шоколад и угощают сгущёнкой.

Раз он зашёл в вагончик, что полгода пустовал — хозяева-геологи в тайге были, так думал, что его они от радости задушат, до смерти заласкают. Одна тётенька его на руках носила, как маленького, и всё приговаривала: «Смотрите — мальчик! Настоящий мальчик! Совсем настоящий!»

А здесь, когда первый раз он вышел на широкую, поросшую короткой жёсткой травой улицу, взрослых вообще не было! Одни ребятишки — человек двадцать. Такие, как Тимошка, и помоложе, и совсем мелюзга.

— Отдыхать или насовсем? — спросил Антипку один мальчишка с облупленным носом и загорелой до сизого отлива шеей.

— Насовсем! — солидно сказал Антипка. — Вон отец к окнам крышки приколачивает!

— Гы… — засмеялся мальчишка. — Крышки… Это не крышки, а ставни.

— Крышки толичко у сундуков да у кастрюлей бывают, — наставительно сказал другой, которого звали странно, как тётеньку, — Мотя. — А ты чьих будешь? — спросил облупленный нос.

— Чего? — не понял Антипка.

— Звать-величать тебя как?

Антипка очень любил, когда его спрашивали про имя, потому что строители уважительно говорили: «Ах, какое редкое имя!»

— Имя у меня редкое! — важно сказал Антипка. — В переводе с греческого означает «упорный», «непоколебимый». Антипа — моё имя!

— Вот так редкое, — засмеялись ребятишки. — Да у нас пол хутора Антипы. Чего тут редкого!

— Брешете! — растерялся мальчишка.

— Пёс брешет! За то его на цепь сажают! — вдруг окрысился Мотя. И другие хлопцы стали поглядывать на мальчишку неодобрительно.

— Вон Антип, вон ещё дом Антипов, а вон на завалинке дедушко Аггей сидит, у него сын Антипа…

— Тимоня! — кипятился Мотька. — Дай ему в лоб, чтобы вруном не ругался!

— Ты, Матвей, свой лоб побереги! — рассудительно сказал облупленный нос. — И не подначивай. Поднатчику первая таска. А ты не знаш, дак помалкивай… Редкое имя!

И ребята, потеряв к Антипке всякий интерес, стали играть в непонятную игру — чижик.

Антипке смертельно захотелось побегать вместе с ними! Уж он бы смог вот так же ловко пулять битой заострённую палочку, но… Но он был гордым человеком. Недаром и отец говорил: «Ох и гордый ты у нас казачина! Весь в меня!»

— Ничего! — прошептал он себе под нос. — Вы ещё за мной бегать будете! Я ещё такое придумаю, такое…

И он ушёл в свой двор, где на просторе копошились две курицы, петух и мыкался кролик, подаренный Антипкиным родителям соседями — на обзаведение.

Мальчишка лёг на колючую траву, чувствуя всей спиной тепло, идущее от земли, и стал соображать, что бы такого надумать, чтоб хуторские его признали.

И придумал!

Там на стройках Антипка своих родителей почти что и не видел. Отец, например, на работе неделями пропадал, а здесь все вечера дома! То колодец чистит, то полы перестилает.

Весёлый, ласковый стал. Всё Антипке разрешает — даже разрешил костёр в овраге разжигать, когда там мусор жгли. Совсем отец другим сделался.

А вчера ночью Антипка проснулся от непривычных и красивых звуков. Он вышел в сени и увидел, что отец сидит на ступеньках крыльца и поёт какую-то старинную песню про вороного коня, про «чужбину далёку» и про калину в пышных цветах…

Отец оглянулся, обнял сына тяжёлой крепкой рукой, прижал его к себе, и мальчишка замер. Потому что отец, наверное, так приласкал его впервые. Чёрное бархатное небо было густо набито звёздами, и казалось, протяни руку — дотронешься до звезды голубой и прохладной.

— Вот она красота-то какая… — сказал отец. — И тепло, и душе радость! А я разобиделся на всех… Побёг куда-то из отеческого-то дома! Чуть тебя родины не лишил! Нонеча хоть в разум пришёл, опомнился! Куда бегал? Чего искал? Чего перед другими выставлялся? Мы теперь никуда отсюдова! Тут наше место! Тут твой дом, сынок! Ты здесь хозяин! Понял?

Про то, что отец куда-то бегал, на кого-то обижался, Антипка ничего не понял, а вот про то, что он хозяин, понял очень хорошо! Хозяин — это что? Это значит — тебе всё можно! Всё разрешается!

И вот, едва дождавшись отца, он приступил к нему:

— Пап, а, пап! Сделай мне качели! Высокие-превысокие! До неба!

Отец засмеялся. Но не сказал «отстань», как отвечал прежде на все Антипкины просьбы.

— Ладно! — сказал он. — Будут тебе качели! Живи. Укореняйся.

И скоро привёз два бревна, вкопал их в землю, приделал перекладину, навесил доску. Доделывал качели уже в темноте. Здесь в хуторе темнело рано, и спать ложились рано, даже телевизор не досматривали.

Лёжа в постели, Антипка представлял, как завтра станет качаться, а все ребята будут толпиться около качелей и просить его: «Дай покачаться! Дай покачаться!» А он, Антипка, будет назначать, кому сколько раз качнуться!

«Хорошо, — думал он, засыпая, — когда у тебя много всего есть! Игрушек, качелей… Тогда тебя все любят, все с тобой дружить хотят и все у тебя просят… А ты хочешь — дашь, а хочешь — нет…»

Проснулся он, когда солнце золотыми лучами будто гвоздями пробило все крохотные щёлки в затворённых ставнях, а на улице слышался визг и смех.

Антипка в одних трусах выскочил на крыльцо и увидел, что на его качелях чуть не целая гроздь ребятишек с визгом взлетает к небесам.

— Эй, вы! — закричал Антипка. — Эй, вы! Это мои качели!

Визг прекратился. Качели остановились.

«Ага! — подумал мальчишка. — Сейчас просить меня станут: «Дай покататься! Дай покататься!»

Но малыши молча слезли с качельной доски и попрятались за старших. А Тимофей с облупленным носом смерил Антипку долгим взглядом и сплюнул прямо ему под ноги.

Антипка не понял, что означал этот плевок, но почувствовал, что что-то очень обидное. После этого все вышли из Антипкиного двора.

Только Матвей погрозил с улицы кулаком:

— Вот придём ночью и ножиком всю твою качелю изрежем!

— Не тронь ты его! — сказал Тимофей. — Нехай задавится!

Антипка остался один. Кролик бесшумно вылез из-под крыльца и принялся ползать по траве.

Мать в доме возилась с сестрёнками. Она грохнула перед мальчишкой на стол тарелку гречневой каши с молоком и, как только он всё съел, прогнала на улицу.

Мальчишка пошёл слоняться по двору. От нечего делать принялся швырять камнями в петуха. Попал. Петух обиделся и, роняя перья, гордо ушёл на улицу…

Посреди двора был погреб. Антипка с натугой отворил щелястые двери и заглянул в пахнущую плесенью темноту. Из погреба тянуло холодом, и спускаться вниз по крутой подгнившей лестнице было страшновато. Кататься на качелях одному было невозможно, да Антипка на них и смотреть не хотел.

Он вернулся в дом. Достал из-под кровати лук со стрелами, который подарили ему строители в Нарьян-Маре, пошёл на петуха охотиться.

Только завернул за угол дома — опять увидел толпу хуторских ребятишек.

Они насажали малышей на длинную доску, что была положена поперёк штабеля досок, и качали их. Верховодили Тимоня и Матвей.

— Эй! — закричал Антипка. — Вы что! Это наши доски! Это отец привёз полы перестилать!

— От жадина! От жадина! — возмущённо запыхтели девчонки.

И опять, вместо того чтобы вежливо попросить у Антипки разрешения покататься, стали обзывать его совершенно непонятным, но очень обидным словом «курку́ль».

— И откуда ты такой выискался! Не у нас деланный! — сказал Тимоня. — Задавись ты своими досками! Нам малышню доглядать надо, все в степи. Страда! А ты каких-то досок поганых жалеешь!

И не успел Антипка сказать: «Да что вы! Катайтесь на здоровье!», как все мальчишки и девчонки пошли куда-то вдоль по улице. Ну не бегать же за ними!

Опять мальчишка остался один. Солнце поднялось высоко. Стало ослепительно белым и принялось палить землю. Собаки попрятались в тень, птицы умолкли, и листва на деревьях затихла, придавленная жарой.

Два тракториста возились на площади с оранжевым «Кировцем», но не успел Антипка подойти посмотреть, что они делают, как трактор наконец-то завёлся и уехал. Тихо и пусто стало в хуторе.

Людей — никого. Только дед Аггей сидит в тени, на завалинке корзины плетёт. Мальчишка подошёл и стал смотреть, как в проворных мосластых дедовских пальцах выплетается корзинка. У деда получалось так ловко, словно корзины плести было пустяковое дело. Антипка подумал, что и сам бы, пожалуй, сумел. Даже пальцами зашевелил, как дед. А потом сунул руку в кадку, где у деда мокли прутья, и стал болтать рукой в прохладной шёлковой воде.

— Чегой-то ты позабыл, — не поднимая головы, сказал дед.

— Что? — удивился мальчишка.

— Да ты сам знаш… Позабыл только… — сказал старик, не прекращая работы.

— А… — покраснел Антипка. — Здрасти!

— Ну вот и вспомнил! Здравствуй, значит, и ты на долгие годы… Я чаю, попробовать охота?

— Ага! — признался Антипка.

— Дак это — свободное дело! Садись, плети! Честь и место. — Он передал мальчишке готовую основу.

— Вот сюда пруточки вставляй, так вот потягивай, осаживай… А я другую корзинку начну.

Но плести оказалось не так просто. Прутики скользили в Антипкиных пальцах, крутились, и корзинка получалась какая-то разболтанная, растопыренная.

— Подтяни! Подравняем! — подбадривал старик. — Не торопись. А то всё норовишь с разгону, с налёту… Вот и отец-то твой так в одночасье собрался, да и уехал вон с хутора. Не подумавши… А ведь спервоначалу подумать надобно.

Дед вроде бы всё делал играючи, без усилий, а у Антипки уже от напряжения плечи заболели.

— Вот и ты выскочил: у меня имя редкое!

Мальчишка почувствовал, что голова у него стала тяжёлой, а уши запылали.

— А что тебе с того, что оно редкое? Ты его что, купил на трудовые сбережения? Чем хвалишься?

— Так ведь редкое, — прошептал Антипка.

— Вот, братец ты мой! — хлопнул себя по неходячим ногам старик. — Ты что, жеребец племенной, что ли? Чего ж хорошего, если имя у тебя одного? Имя человеку в память о других людях даётся. Либо в пожелание. — Вот мне в пожелание, — сказал Антипка, — чтобы я был гордым, твёрдым и упорным…

— Эх, милай! — вздохнул дед. — У этого имечка и другое значение имеется.

— Это какое? — насторожился мальчишка.

— Антипа означает «против всех»! А уж чего тут хорошего, когда один против всех!

— А как же «твёрдый», «упорный»… — растерялся Антипка.

— Так вот тут твёрдость и потребуется! Иной раз и за правду одному против всех стоять приходится… Вот тут и упорство требуется.

— Так выходит, я — против всех? — ахнул мальчишка.

— Да это не ты! Это имя твоё такое обозначение имеет.

— Да! — сказал мальчишка. — А они меня не любят.

— Это мальцы-то, что ли? Так за что им тебя любить? Выскочил: «моё», «моё», — приговаривал дед потихонечку, словно бы про себя.

— Да я же хотел им дать покататься, только не успел!

— Конечно… Чтобы тебе, значит, поклонились?.. Ишь государь какой… Вот оно и выходит — против всех… И ничего хорошего.

— Я не так хотел, — чуть не плача, сказал Антипка, поражаясь, как это старик всё про него знает.

— Не так хотел, да так вышло! — положил ему на макушку тяжёлую крепкую руку старик. — Вон ты петуха стрелять пошёл, а что он тебе сделал, петух-то? Тебе забава, а ему каково?

Старик распрямился, глянул голубыми ясными глазами куда-то далеко за сады и крыши хутора.

— Оно конечно, когда один остаёшься, всякая дурь в голову лезет… Меня вон когда из плена привезли — ноги не ходят, спина болит… Детишки — «батя, батя», а я в доме не помощник… Чего только тогда в голову не шло… От безделья. Страх вспомнить!

Они уже давно не плели корзинки — так сидели, беседовали.

— Ладно, — сказал старик, отбирая у мальчишки работу. — Вон какую мозоль набил! Ну да ничего. Всякая наука с мозолей начинается. Ступай поиграй.

Антипка отошёл. Задумался.

— Дед, — сказал он. — А что ж, они теперь так со мной никогда и не подружатся?

— Вот, братец ты мой, задача! — сказал старик и накрутил на палец густой седой чуб, что нависал над правой кудрявой бровью. — Что ж мне придумать с тобой? А давай напрямки: мол, примите меня играть! А?

— Да! — засомневался Антипка. — А они скажут: а ты нам на качели кататься давал?

— Это верно! — согласился дед Антип. — Свободное дело — так сказать!

— А у меня мячик футбольный есть! — обрадовался Антипка. — На день рожденья подарили…

— Вот кабы ты раньше с мячиком-то… — сказал старик. — Вышел бы да и пригласил ребят поиграть, а теперь-то, пожалуй, они не поверят, что ты с ими дружиться хочешь. Скажут: опять хвастаешь! Мол, у тебя и качели, и мячик — вот какой ты богатый! А между прочим, у них и свои мячики имеются!

Антипка повесил голову.

— Вот ведь, братец ты мой, какая задача! — вздохнул старик. — Поломать-то просто, — он сломал в пальцах сухой прутик. — А как назад составить?

Высоко в небе гудел самолёт.

— Пожарный, — сказал старик, поднимая голову и высматривая среброкрылую машину. — Ишь, пожар высматривает.

Самолёт плыл высоко-высоко и казался частичкой больших белых облачных гор, что плыли в голубом просторе неведомо куда.

— Мать честна! — улыбнулся старик. — А ведь придумал я! Придумал! — Он наклонился к самому уху мальчишки, так что стало щекотно от его бороды Антипкиной щеке и шее, и зашептал.

* * *

Ребята играли за хутором на бугре в конный бой. Младшие сидели у старших на плечах и норовили стащить противника на землю. Девчонки в тени под раскидистым кустом плели венки и баюкали кукол.

Антипка выбрал место повыше, сел спиной к играющим и стал смотреть в небо.

За бугром тянулись бесконечные золотые пшеничные поля с темнеющими лесозащитными полосами. Высоко под облаками трепетали крылышками жаворонки, и казалось, не птичьи переливчатые трели, а сам зной льётся с неба.

Первым Антипку заметил Матвей.

— Чегой-то он? — спросил он Тимошу, спуская с плеч младшего братишку.

— Представляется! — сказал Тимоша. — Хочет, чтобы на него внимание обратили.

Антип, как научил его дед Аггей, сделал вид, что он этих слов не слышит. Ребята продолжали играть, но без прежнего азарта, а всё нет-нет да и поглядывали на неподвижно сидящего мальчишку.

— Эй, ты! — не выдержал наконец Мотя. — Антип, ты чего там увидел?

— Облака, — как можно спокойнее ответил мальчишка.

— Тю! — удивился Тимоша. — Чего ж на них смотреть?

— А можно смотреть, на чего они похожи. Это вот — на трактор, это — на Бармалея!

— Где на Бармалея? — испуганно загалдели малыши.

— Да ерунда всё это! — сказал Матвей.

— Это вон на тигра похоже. Тигр на слона нападает!

— А вон то, — сказал Тимоша, валясь на спину, — на деда Аггея похоже. Борода такая же…

Облака плыли, догоняли друг друга, меняли очертания.

— А когда мы на Севере жили, там небо другим было! Летом белое, а зимой чёрное, и северное сияние горит… — сказал Антипка.

— А какое оно? — спросил Тимоша.

— Когда как занавес и колышется, а когда будто лента, а то как стрелы или перья…

— И чего, часто видел? — спросил Мотя.

— Да почти что каждый день. Особенно сильно перед буранами играет!

Уже посапывали, укрытые лопухами, малыши, уснувшие от жары. Пятую корзину заплетал дед Аггей. Далеко в поле появился комбайн и стал косить пшеницу. Поле за ним становилось колючее и стриженое, как макушка первоклассника перед новым учебным годом.

Вернулись из города два молоковоза, а шустрый мотороллер «Муравей» помчал толстую стряпуху тётю Дарью к трактористам с обедом, а ребята всё лежали на бугре и разговаривали.

Антипа всё рассказывал и рассказывал, словно хотел сразу рассказать всё, что накопил за свою жизнь! Потому что его, может быть, первый раз слушали так внимательно и серьёзно… И ему было хорошо.