Александр ВЛАСОВ, Аркадий МЛОДИК
На старом жальнике

Новость облетела всю деревню. Бабы собирались у колодцев и судачили, прикрыв рты углами головных платков, кивали головой в сторону стоявшей на отшибе избенки.

Старая изба принадлежала Ефимихе. Жила старуха одиноко; часто, на зависть односельчанам, получала денежные переводы от сына, ждала его в гости каждую весну и наконец дождалась. Он приехал вечером. И не один – привез старухе внука. Сразу же объявил, что прибыл не в гости, а навсегда останется в деревне.

Ефимиха вытерла счастливые слезы.

– Как знаешь, сынок. Я тебе завсегда рада! А только не прогадай – плохо у нас. У вас там в городе одно – Советы, а у нас другое – будто и не двинулись мы к новой то жизни! Соловей и Троицын поедом едят…

– Это кто? Кулаки? – с наивной прямотой спросил Савка и посмотрел по очереди на отца и бабку.

– Как хошь зови, внучек! – ответила старуха. – А только все в долгах у них ходят.

– Ну, мы с батей их быстро!.. – крикнул Савка и, не ожидая, когда растроганная бабка пригласит их в избу, юркнул в темные сени.

И полетел по Атитеву слух, что сын Ефимихи приехал недаром, что прислан он из города с особыми документами и будет «делать» в деревне колхоз.

Другой слух пошел по Атитеву чуть позже. Болтали, что минувшей ночью из речной омутины, прозванной жальником, доносился протяжный колокольный звон. Омут пользовался дурной славой. Старики рассказывали, что в далекие времена окрестные села были захвачены Литвой. Пришельцы сняли с церквей колокола и утопили их в омуте. Будто бы с тех пор перед бедой гудят колокола из под воды, предупреждая об опасности. Нашлись люди, которые уверяли, что слышали колокольный звон совсем недавно – лет десять назад, как раз накануне большого пожара, целиком спалившего соседнюю деревню.

– Ждите и сейчас горя! – говорили в Атитеве и многозначительно поглядывали на избу Ефимихи. – Колокола зря не загудят!

Слух этот дошел и до Петра Ефимова, который действительно был прислан в родную деревню, чтобы организовать колхоз. О страшных колоколах рассказала сыну старая Ефимиха. Рассказала и всплакнула, увидев, как он нахмурил брови.

– Накличут они беду на твою головушку! – всхлипывала она.

– Кто они? Колокола? – с улыбкой спросил Петр.

– Соловей да Троицын! – ответила мать. – Это они слух пустили… А колокола что – они спокон веков народные. Их пужаться нечего!

Заметив, что отец с бабкой о чем то шепчутся, Савка сунулся было к ним, но старуха ловко повернула его назад.

– Иди, иди! Любопытный больно! Вот привешу легонькую! – с напускной строгостью сказала она и погрозила ухватом.

– Ничего себе легонькая! – усмехнулся Савка и убежал из избы.

У него был удивительно компанейский характер. Стоило ему в совершенно незнакомом месте покрутиться хотя бы полчаса, как он успевал обзавестись дружками и приятелями. В деревне Савка никогда не жил. Но и здесь он не растерялся. Ефимиха еще не закончила свой разговор с сыном, а Савка уже впопыхах влетел в избу и сообщил, что идет с ребятами ловить «курицей» рыбу.

Новые Савкины знакомые поджидали его у дикой яблони, приносившей такие кисло горькие плоды, что даже среди прожорливых мальчишек не было желающих полакомиться ими.

– Ну, я готов! – крикнул Савка, подбегая к двум паренькам лет по тринадцати, в одинаковых, неопределенного цвета рубахах, в коротких потрепанных брючонках, из под которых торчали замурзанные, в трещинах и царапинах, босые ноги.

– Пошли за «курицей»! – сказал один из них, скептически оглядывая синюю Савкину рубашку и новые ботинки.

Занятый мыслями о таинственной «курице», Савка не заметил их взглядов и спросил:

– А где она, «курица»?

Что это за «курица» и как с ее помощью можно ловить рыбу, он не представлял, но и виду не подал.

– Известно где – у Миньки Троицына! Даст ли еще… Он знаешь какой? Весь в отца – жила! Не даст – и все!

– А разве у других нет «куриц»?

Ребята посмотрели на Савку, как на чудака. Тот, которого звали Павлухой, сплюнул и нехотя пояснил:

– »Курицу» и за десять червонцев не купишь… Всего на деревне их две штуки – у Миньки Троицына да у Ваньки Соловья!

– Ну и пусть две! – возразил Савка. – Разве мало? Вон у нас в пионерском отряде всего один баян был – и то хватало! Мы очередь установили – одну неделю в первом звене играли, а вторую – в другом. Так и с «курицами» можно! Созвать отряд и постановить! А этому Миньке всыпать, чтобы не жадничал!

Выслушав Савку, Павлуха фыркнул и подтолкнул локтем приятеля.

– Кузь, что это он городит?

Ребята переглянулись.

– Ты откуда свалился? – презрительно спросил Кузька. – У нас никаких пионеров нету. Мы о них только от учительки слыхали… А Миньке попробуй всыпь! Потом с голодухи сдохнешь! Зимой то хлеб кончится – к кому пойдешь? К Минькиному батьке – Троицыну! Он кукиш тебе даст да еще облает!

– Эх, деревня, деревня! – сокрушенно отозвался Савка и по отцовски нахмурил брови. – Значит, и пионеров у вас нет?.. А про колхоз знаете что нибудь?

– Хватит болтать то! – одернул его Павлуха. – Пришли уже! Хочешь рыбку есть – прикуси язык!

Они остановились у большого, обшитого тесом дома с игривыми завитушками на заборе. Смазанные петли калитки не скрипнули, когда ребята вошли во двор. Павлуха осторожно стукнул косточкой пальца в окошко и негромко крикнул:

– Минь! Выдь на минутку!

Минька высунулся из окна. Не обращая внимания на Павлуху с Кузькой, он уставился на Савку. С минуту они смотрели друг на друга. Потом Минька перевел взгляд на Павлуху.

– Чего тебе?

– Дай «курицу» на часок! Мы не изорвем…

– Втроем бродить будете? – спросил Минька. – С этим? – Он вновь посмотрел на Савку. – Чей это?

– Так это ж Ефимихин! – ответил Павлуха.

– А а а! – насмешливо протянул Минька и вдруг отрезал: – Не дам!

Дальше произошло что то непонятное. За стеклом в избе скользнула тень, голова Миньки дернулась вниз, точно ему шлепнули по затылку. Его лицо скривилось и пропало. Показалась широкая и какая то плоская физиономия Минькиного отца – Троицына. Он елейно улыбнулся и скороговоркой высоким голоском заговорил:

– Сейчас, ребятушки, пойдете! Рыбка – она хороша! И Минька пойдет…

Окно захлопнулось.

– Что это с ним? – удивленно спросил Кузька. – Подобрел больно. Сам «курицу» дал!

– Это он из за него! – догадался Павлуха и посмотрел на Савку. – Знаю, чего хочет: подошлет Миньку, чтобы про колхоз все выведать!

Савка усмехнулся.

– А что выведывать? Отец собрание соберет – всем сам расскажет. Никаких секретов в этом деле нет!

С крыльца сбежал Минька. Он распахнул дверь сарая и небрежно бросил:

– Подымайте!

Кузька с Павлухой поспешно вошли в сарай и вынесли во двор «курицу». Савка разочарованно заморгал глазами. Это была сеть. Правда, она отличалась от других сетей своим устройством. Прикрепленная посередине к центральному шесту, она свободно расходилась в обе стороны, образуя крылья, привязанные к двум боковым шестам. Из за этих крыльев ее и называли в деревне «курицей».

– Айда! – скомандовал Минька.

Кузька с Павлухой взвалили сеть на плечи. Минька прихватил пустую корзинку и пошел рядом с Савкой.

– С «курицей» то бродил? – спросил Минька.

– Нет, допустим! А что? Не дашь, может быть? – резко ответил Савка.

Кузька оглянулся и скорчил Савке страшную гримасу – молчи, мол!

Павлуха прибавил ходу. Ребята боялись, что Минька разозлится и прикажет возвращаться.

– И не дал бы… – недружелюбно проворчал Минька.

Разговор не клеился. Молча дошли до реки. Молча залезли в воду. И только, когда первый небольшой окушек попался в «курицу», ребята оживились и забыли о чуть не разгоревшейся ссоре.

– Ты крепче ко дну прижимай! – покрикивал Минька, и Савка послушно исполнял приказ, не чувствуя ни холодной воды, ни острых палок, сучьев и камней, попадавшихся под ноги.

Савка брел по реке с центральным шестом. Кузька и Павлуха были на крыльях. Они перегораживали сетью маленькие речные заливчики, а затем сходились, толкая перед собой крылья. В этот момент Савка должен был со всей силой нажимать на шест, чтобы сеть не отрывалась от дна. Крылья соединялись, образуя большой черпак. Савка поднимал шест и вместе с ним всю сеть. Рыба оказывалась в ловушке. Со смехом и радостными возгласами ее выбрасывали на берег. Минька хищно кидался на добычу, ловко – с хрустом – ломал рыбинам головы и укладывал в корзину. В воду он не лез.

Сначала рыбешка попадалась мелкая. Но вот в сети забился порядочный щуренок. А на пятом заходе, когда ребята обложили широкую канаву, языком вдававшуюся в берег, Савка увидел, что около его шеста под водой стоит большая щука. Она чуть поводила плавниками и будто всматривалась в сеть, выискивая лазейку.

– Сходитесь! Сходитесь! – завопил Савка.

Ничего не спрашивая, по голосу определив, что Савка видит большую рыбину, ребята стали сближать крылья. Вязкое дно мешало двигаться. Но они, пыхтя, продирались с сетью сквозь гущу кувшинок. А щука все стояла почти неподвижно. Она взыграла только тогда, когда Савка выдернул из воды шест и сеть прикоснулась к рыбьему брюху. Взбив хвостом фонтан воды, щука бросилась в сторону.

На берегу бесновался Минька. Он что то орал охрипшим от волнения голосом. Но ребят не нужно было подгонять. Бросив крылья, они плашмя попадали на сеть, растопырив руки. А Савка сел на вязкое дно и лихорадочно перебирал под водой тугие перепутанные нити.

Несколько секунд слышалось прерывистое взволнованное дыхание трех открытых ртов. Над водой виднелись только раскрасневшиеся лица и выпученные глаза. Наконец Павлуха окутал сетью скользкую голову щуки. Схватив ее под жабры, он приподнялся. Из воды показалась хищная, широко разинутая пасть.

– Не упустите! Только не упустите! – молил с берега Минька. – С «курицей»! С «курицей» тащите ее!

Ребята подхватили сеть и все вместе, мокрые, грязные по уши, но счастливые вылезли на берег.

После такой удачи ловля пошла еще веселее. Намокшая тяжелая «курица» казалась совсем легкой, а вода – теплой, как в бане. Даже вязкое илистое дно будто перестало засасывать ноги. Часа четыре рыбачили ребята. И, наверно, они бы еще не скоро вылезли из воды, если бы не подошли к крутому изгибу реки. В этом месте она расширялась и обтекала высокий мрачный холм, поросший вереском и старыми соснами.

– Все! Вылазь! – скомандовал Минька.

– Почему? – спросил Кузька и оглянулся. Увидев холм, он добавил, пугливо перейдя на шепот: – Ишь куда принесло!..

Павлуха тоже притих и поспешно выволок сеть на берег. Один Савка ничего не понимал.

– Чего вы?

– Жальник! – тихо ответил Павлуха. – Нечисто тут! Тикать надо!

Кузька с Павлухой подхватили «курицу» и зашлепали босыми ногами по прибрежной тропинке. Минька с корзиной, полной рыбы, спокойно пошел сзади. Савка на скорую руку выжал брюки и рубашку, поморщился, увидев, в каком они состоянии, и стал догонять ребят. Только сейчас он почувствовал холод и с завистью посмотрел на сухую Минькину одежду.

Кузька с Павлухой были такие же мокрые и грязные, как Савка, даже, пожалуй, еще хуже, потому что с «курицы» текла на их плечи рыжеватая илистая жижа.

Савка сердито столкнул Миньку с тропинки, обогнал его и подхватил холодную мокрую сеть, чтобы помочь ребятам. Так они и дошли до того места, где первый раз влезли в воду. «Курицу» расправили на берегу, на солнцепеке. Кузька с Павлухой пошли к реке мыться, а Савка уселся рядом с корзиной, из которой Минька вынимал и раскладывал рыбу на две кучки.

Савке очень не хотелось начинать с ним разговор, но таинственный жальник не давал ему покоя.

– Чего испугались? – спросил он.

Минька ухмыльнулся и, похлопывая щучьим хвостом по голенищу сапога, ответил:

– Здесь омут! А в нем черти в колокола звонят! Кто услышит, – тому беда будет! А вчера, почитай, вся деревня слышала: гудят вовсю!

– Ты мне зубы не заговаривай! «Черти, колокола»… Так я и поверил!

– А ты приди сюда ночью – послушай, тогда поверишь! Гудят под водой, стонут! Быть беде! И известно – откуда она! От батьки твоего! Он ведь колхоз привез! Так? Ну, говори, так али нет?

– Дурак ты! – огрызнулся Савка. – Колхоз не привезешь – это тебе не чемодан! Его строить будут – тут у вас, в деревне, сами крестьяне!

– А если не захотят?

– Кто от добра откажется? Захотят!

– От добра? – ехидно переспросил Минька. – Колокола к добру не звонят! Не захотят люди вашего колхоза!

– Захотят! Не захотят одни кулаки! А мы их живо – к ногтю!

Минька замахнулся на Савку щукой, которую все еще держал в руке. Савка отскочил и приготовился к драке. Но тут подбежали ребята и встали между ними. Павлуха грубо схватил Савку за руку, а Кузька стал уговаривать Миньку:

– Ну что ты связался с ним! Отстань! Больно он тебе нужен! И рыбу еще не поделили!.. Вон ты ее как сжал! – Кузька указал на щуку, которой замахнулся Минька. – Да ты его одной рукой придушишь, как эту щуку!

– Меня? – возмущенно завопил Савка, но Павлуха еще раз схватил его за руку и подмигнул.

Мир был восстановлен. Минька разделил до конца рыбу на две кучки и сказал Кузьке:

– Выбирай любую!

Кузька подвинул к себе одну кучку и стал раскладывать рыбу на три части, а Минька преспокойно уложил половину улова в свою корзину.

– Это как же так? – опять вскипел Савка. – Это не по честному! Почему ему больше всех? Он и в воде не был!

Минька насмешливо посмотрел на него, сказал лениво и веско:

– А «курица» чья? Мо я я!.. И за половину спасибо скажи!

Затем он подхватил корзину и пошагал прочь, но обернулся и добавил:

– Мы еще не в колхозе! И не будем там!.. Сеть притащить не забудьте!..

Савку от ярости бросило в жар. Он перестал ощущать холодную, прилипшую к спине рубашку и с негодованием смотрел на своих приятелей, а те недобрым взглядом, исподлобья провожали удаляющуюся фигуру Миньки.

– 3 загребало! – с ненавистью произнес Павлуха и погрозил кулаком. – Чтоб ты подавился рыбой!

Такой дележ происходил всегда. Минька брал себе половину улова, и ребята раньше мирились с этим. Но сегодня Кузька и Павлуха почему то почувствовали себя обворованными.

– Так вам и надо! – выпалил Савка. – Трусы вы, больше ничего! Миньку боитесь, колоколов боитесь!.. А еще пионеры! В чертей верят!..

Выкрикнув это обвинение, Савка вспомнил, что Кузька с Павлухой не пионеры, и совсем разозлился.

– В том то и беда, что не пионеры! А я пионер и никаких ваших кулаков и колоколов не боюсь! Хотите, пойду и нырну в этот ваш омут?

– Может, и нырнешь, потому что ничего не знаешь! – ответил Павлуха. – А я сам вчера ночью за околицу бегал – гудит колокол! Протяжно так, жалобно – к беде! И мамка тоже слышала!..

– Да разве колхоз – беда? – напустился на него Савка. – В нем только и заживете! Перво наперво – никаких кулаков! И все общее: и земля, и урожай, и… и сети даже! Не к Миньке за «курицей» пойдете, а на колхозный склад!

Кузька наморщил лоб.

– Тогда и рыбу придется делить на всех, – сказал он. – Меньше, чем с Минькой, достанется!

– А ты подсчитай лучше! – горячился Савка. – Сколько у вас в деревне ребят?

– Десятка четыре наберется…

– Ну так вот! – продолжал Савка. – Все сорок будут ловить по очереди и делить на всех. Ты, например, один раз в месяц на рыбалку сходишь, а рыбку каждый день получать будешь! Понял? Что выгоднее?

Нехитрая Савкина арифметика дошла до ребят. Кузька довольно заулыбался. А Павлуха, который никак не мог забыть про страшный звон, доносившийся вчера из речной омутины, спросил:

– А колокола?

Этот вопрос подстегнул Савку. Он вскочил.

– Пошли!

– Куда? – удивился Павлуха.

– К омуту! – твердо ответил Савка и, опасаясь, что ребята не пойдут за ним, схватил их за руки и потащил за собой.

Омут, прозванный жальником, ничем не отличался от других глубоких речных ям. Черная гладь воды, разрисованная зелеными широкими листьями, среди которых белели лилии и желтели кувшинки, искрилась на солнце. Мирная тишина стояла над рекой. Ничего страшного. Но чем ближе подходили ребята к омуту, тем настороженнее делались их шаги. Даже Савка поддался непонятному тревожному чувству. Но отступать было поздно, и он решил про себя: как только подойдет к берегу – сразу, не раздумывая, нырнет в воду, чтобы разогнать страх.

Так бы Савка и сделал. Но в самый последний момент, когда он вобрал в себя воздух и напружинил ноги, в омуте у противоположного берега раздался громкий всплеск.

Все трое отпрянули назад. Ребят остановил веселый, чуть насмешливый голос:

– Чего испугались, мальчики? Это комок глины скатился из под моих ног.

Савка увидел на холме среди зарослей вереска молодую женщину.

– Чего испугались? – повторила она и улыбнулась.

Сзади Савки послышалось смущенное сопение, и Кузькин голос прошептал:

– Это учителька наша!

А Павлуха сконфуженно ответил молодой женщине:

– Так ведь жальник тута, Анна Ивановна! Вот мы и того…

– Где жальник? – спросила учительница.

– Да тут, в омуте!

– Нет, Павлик! Жальник не в омуте, а здесь, где я стою. Жальником раньше называли кладбище. Вслушайтесь в слово: у него корень тот же самый, как и в словах «жалеть», «жалость». Умер человек – жалко его, потому кладбище и называли жальником. Старое кладбище было на холме. А потом люди забыли о нем и стали называть жальником омут. Идите ка сюда – посмотрите, что я нашла здесь! Любопытный памятник!

Находка Анны Ивановны вначале не заинтересовала ребят. Это был большой замшелый камень, вросший в землю. На плоской стороне виднелись какие то знаки, похожие на бороздки и трещинки.

– Надгробная плита! – взволнованно сказала Анна Ивановна.

Но ребята не поняли, что взволновало учительницу. Они стояли в трех шагах от камня и ждали удобного момента, чтобы уйти подальше от этого мрачного места. Даже Савка чувствовал себя неважно: одно дело – колокола и черти, в которых он не верил, а другое дело – кладбище. Ничего привлекательного в надгробной плите он не видел.

Посмотрев на потускневшие лица ребят, Анна Ивановна пояснила:

– Я сейчас прочитаю, что здесь написано, тогда вы поймете.

Присев у камня, она прочитала надпись, заменяя незнакомые древнерусские слова современными:

– »Здесь похоронен новгородский богатырь Вавила Сошник. Этот камень он мог поднять одной рукой, а весу в камне десять пудов. Пал в битве с врагами земли русской…»

Ребята невольно приблизились к могиле богатыря.

– А дальше? – спросил Савка.

– Дальше не видно – земля мешает.

Савка оглянулся, увидел в кустах сухую палку и подскочил с ней к камню.

– Сейчас отроем!

Но учительница мягко отстранила его.

– Так нельзя. Мы с вами не специалисты – можем не заметить что нибудь важное для науки. Пусть приедут археологи. Вероятно, этот жальник поможет прочитать еще одну страничку из истории нашей Родины. Нам лучше не трогать его.

– А вы разве не из за этого камня пришли сюда? – спросил Савка.

– Нет.

– Из за звона? – нерешительно произнес Павлуха.

Учительница пытливо посмотрела на него, подумала и сказала:

– Да!.. А откуда тебе известно о звоне?

– Сам слышал! – хвастливо заявил Павлуха. – Я еще влез на изгородь, но темно и туман был – ничего не разглядел. А звон так и плыл из омута! Не к добру! Из за колхоза, говорят!

Савка насупился и хотел возразить, но учительница опередила его.

– Нехорошо, Павлик, повторять глупые слухи, – сказала она. – Что то вроде звона действительно доносилось ночью до деревни. Но между коллективизацией и этим явлением нет никакой связи. Я специально пришла, чтобы выяснить причину странных ночных звуков, но пока…

– А что же это за причина может быть? – спросил Павлуха.

– Пока не знаю, но что нибудь очень простое и естественное. Я помню такой случай. В одной деревне объявился «домовой». Он засел в самом хорошем доме и начал свистеть. То ночью, то днем засвистит. Такого страха напустил, что хозяин решил продать дом, да никто не захотел купить его. Тогда дом заколотили и стали обходить его стороной. Но нашелся все таки смелый человек – поселился в нем и через день отыскал «домового». Оказалось, в подвале разбилась пустая бутылка. Горлышко отскочило и попало в просвет между бревен. Подует ветерок – и горлышко свистит, как самая обыкновенная свистулька. Вот какой был «домовой». Так и со звоном – что нибудь подобное. Я постараюсь доискаться до причины, и тогда никто не будет верить глупым слухам. А распускают их те люди, которые хотят, чтобы в деревне по прежнему жили два три богатея, а остальные крестьяне работали на них…

Когда ребята уходили с жальника, они уже не испытывали прежнего страха. Вместо него появилось любопытство. Захотелось узнать, откуда раздавался колокольный звон, что написано на нижней части могильного камня, кто первый пустил слух, что звон – не к добру.

– Чего тут гадать! Кулаки выдумали всю эту историю! – авторитетно заявил Савка и добавил не совсем для него понятную, но часто слышанную от отца фразу: – Это и есть классовая борьба!

– Какая? – переспросил Кузька.

– Классовая! – важно ответил Савка и объяснил: – Допустим, у вас в школе два класса. В одном учатся богатые, вроде Миньки, в другом бедные. И они воюют между собой – класс на класс! Вы бы за кого драться стали?

– Известно, за кого! – ответил Павлуха. – Нам с Кузькой защищать Миньку незачем!

– То то и оно! – подхватил Савка и, окрыленный внезапно родившейся идеей, предложил: – А знаете что? Давайте создадим отряд и объявим войну всем кулакам! Во будет здорово! Отряд сначала не пионерский, а простой… потому что вы не пионеры, но потом мы вас примем в пионеры и все будет по настоящему: звенья, барабан, галстуки.

Ребята не проявили особого восторга.

– Войну объявишь – «курицу» не получишь! – сказал осторожный Кузька. – Когда еще колхоз будет да «курицы» в нем заведутся!

Но Савка так зажегся своей идеей, что его не смутило холодное отношение ребят. Он минутку подумал и сделал хитрый ход.

– Хорошо! Мы ничего объявлять не будем! Отряд наш будет секретный, а войну мы поведем тайную! Прежде всего узнаем, что это за звон и откуда он идет!

Он выжидательно уставился на приятелей. Павлуха задумчиво ерошил волосы. Кузька сосредоточенно разглядывал пальцы на правой ноге. Секретный отряд, тайная война – это были увлекательные слова. А разве не интересно разузнать причину звона, о котором говорила вся деревня!

Савка почувствовал, что настало время решительным ударом завоевать ребят.

– После обеда собирайтесь у меня в сарае! – тоном, не терпящим возражений, сказал он. – Ведите всех, кто нам подходит! Посоветуемся насчет дела!..

* * *

Пока Савка ловил рыбу, его отец побывал почти во всех избах. Он беседовал с крестьянами, стараясь найти людей, на которых можно опереться на первых порах организации колхоза. Он хорошо помнил родную деревню, представлял, какие трудности ждут его, знал, насколько сильны в этом глухом уголке бывшей Новгородской губернии пережитки прошлого. Но все же после пятнадцати лет, которые он прожил в городе, односельчане поразили его своей отсталостью.

Большинство из них не спорили, когда Петр говорил о преимуществах коллективного ведения хозяйства. Крестьяне поддакивали, слушали с любопытством, вздыхали: ведь вот, мол, как можно жить! Но стоило поставить вопрос ребром – да или нет, как почти у каждого находились отговорки, и первой из них был загадочный ночной звон.

Яснее всех высказался дед Алеша, который зимой и летом ходил в дырявой бабьей кацавейке, в лаптях и грязных полотняных портках.

– Мы не супротив колхоза. Понимаем… А и ты пойми, мил человек! Народную мудрость отвергать не след! Она веками создавалась… Жальник звонит – предупреждает! Знать, не время о колхозе думать! Погоди малость!

С трудом сдерживая себя, Петр ответил:

– Чего ждать? Мало ты, дед, ждал? Всю жизнь прожил, а портков приличных не нажил! Не спорю – народ мудр! Но при чем тут колокола? Ты мне про них не загибай! Знаешь, чья это песенка? Кулацкая!

– Мы кулацких песен не певали! – обиделся дед. – Кулаки кулаками, а звон звоном! Это знамение!

Петр вернулся домой мрачный, но полный решимости. У него созрел план действия. Он даст бой всем этим дурацким слухам на общем собрании. Подходящего помещения для сходки в деревне не было. И Петр задумал собрать людей под чистым небом, на солнце, утром, когда самому темному, отсталому человеку смешными покажутся всякие бредни про звон.

Придя к такому решению, Петр повеселел.

Мать, подавая еду на стол, заметила перемену в сыне. У нее отлегло от сердца. Она даже решилась заговорить:

– Ну как, сынок?

– Хорошо, мамаша! Знакомлюсь помаленьку… Скоро заживем в колхозе!

– А колокола?

– Колокола перельем! – пошутил Петр. – Как при Петре Первом! Только он их на пушки пустил, а мы – на трактора двинем!.. А Савка где?

– В сарае. Назвал соседских мальчишек… Секреты какие то… Шепчутся…

– Кликни его, мамаша!

Петр любил сына, держался с ним как с равным и никогда не старался навязать ему свою волю. Поэтому он не стал расспрашивать, что за секреты завелись у Савки, и заговорил о своих делах.

– Нужно, чтоб помог ты… Завтра в семь утра я созываю общее собрание. Найди хорошее ровное местечко у какого нибудь гумна и обеги деревню – сообщи, чтоб все были там ровно в семь.

Через минуту до Петра Ефимова долетел из сарая приглушенный шум. Испуганно закудахтали куры. Савкин отряд вышел на первое задание – оповестить односельчан о собрании.

Когда Савка вернулся, уже смеркалось. Отец спал на топчане у окна. Бабка сидела за прялкой. Жужжало веретено.

– Где носился, ветрогон? – спросила она. – Есть хочешь?

– Хочу! Только сначала доложу папке – всем сообщили и место нашли для собрания.

– Ну и хорошо… А отца не буди, умаялся он.

Савка хотел возразить, но потом подумал, что отец, проснувшись, может не пустить его спать в сарай. Это спутало бы все расчеты, и Савка послушался бабку.

Когда он поужинал, Ефимиха проводила внука в сарай.

На деревню надвигалась ночь. У ночи своя жизнь: ее не видно, но слышно. Глухо тявкнула собака. Сонная корова царапнула рогом по запертым воротам и вздохнула тяжело и шумно. Где то звякнула щеколда. Что то пронеслось над самой крышей – наверно, сова вылетела на охоту. Мрачно прокричал за речкой филин.

Савка лежал на соломе и удивлялся обострившемуся слуху. Днем он бы и не услышал этих негромких, но настораживающих звуков. Нет, он не очень боялся! И все же, обдумывая план ночной вылазки, он не чувствовал прежней уверенности.

Пролежав еще четверть часа, Савка потихоньку поднялся и вышел из сарая. В деревне – ни огонька. Глинистая дорога чуть белела в темноте. Савка крался мимо спящих домов. До околицы со скрипучими березовыми воротами было не больше двухсот метров. Но Савка не раз вздрагивал и останавливался, прежде чем добрался до них. У изгороди, где ребята договорились встретиться, никого не было. Слева бесформенным пятном темнели кусты бузины. Оттуда то и долетело до Савки придушенное:

– Кто о?

– Свой! – охрипшим голосом ответил Савка и почувствовал такой прилив радости, что, нырнув в кусты и столкнувшись в темноте с Кузькой и Павлухой, обнял их и восторженно произнес:

– Ну и молодцы… Здорово, что пришли!

В эту минуту он пожалел, что днем настоял на своем и не разрешил Кузьке с Павлухой рассказать другим ребятам о ночной разведке. Как бы хорошо было, если бы сейчас в кустах бузины сидели не трое, а десять мальчишек! Тогда вообще любая темень была бы нипочем!

С минуту они посидели молча, прижавшись друг к другу, потом Савка спросил:

– Двинулись?

Они гуськом пошли к реке: впереди Савка, за ним – Кузька, сзади – Павлуха. Глаза привыкли к темноте. Ночь будто посветлела. Впереди угадывалась каемка прибрежных зарослей. К ним и направились ребята. Еще днем они решили залечь у реки и ждать, не раздастся ли опять звон колокола.

До кустов они не дошли – не хватило выдержки. Залегли в густой траве недалеко от берега, от которого по ложбинкам и канавам расползался туман.

– У вас всегда так?.. – спросил Савка, запнулся и не договорил – не захотел произносить слово «страшно».

Но Павлуха понял его.

– Не е! – сказал он. – Если бы не звон, я бы по реке, как по своему огороду, ходил.

– В прошлом году я в ночном коней пас – и хоть бы что! – добавил Кузька. – А сегодня что то муторно…

Опять за рекой прокричал филин. Савка поежился и обозлился сам на себя.

– Слышали, что учительница говорила? – повысив голос, напомнил он. – Никаких страхов нет! Страшно – это когда без пользы на риск идешь, а мы на разведку вышли!.. Честное пионерское, если зазвонит, – пойду хоть на кладбище к тому камню!

Эту маленькую речь Савка произнес не столько для ребят, сколько для себя, чтобы унять противное холодное чувство страха.

Как раз в эту минуту все трое одновременно заметили у омута неясное белое пятно. Оно беззвучно двигалось вдоль берега.

– Ой, глянь ка! – чуть шевеля губами, прошептал Кузька. – Давайте тикать!..

– Чего тикать? – оборвал его Савка. – Туман это!

Белое пятно миновало омут, пересекло речку, подскочило и остановилось на противоположном берегу. И Савка вдруг догадался, что это человек.

– Лежите!.. Я сейчас! – шепнул он и побежал к реке.

«Напрасно я оставил Кузьку с Павлухой! Надо было и их забрать!» – подумал Савка, но возвращаться не стал – боялся потерять из вида белую фигуру. А она, постояв на берегу, скрылась за деревьями.

Савка нащупал ногой обрывистый берег и сполз вниз, но тут же выпрыгнул обратно: откуда то с вершины холма долетел удар колокола. Секунду повибрировав в воздухе, звук растаял.

Савка замер. Холодная испарина выступила у него по всему телу.

Второй удар колокола упал сверху и расплылся над замершей рекой.

Савка почувствовал, что кожа у него покрылась бугорками. Ноги сами попятились, потянули его назад, но он пересилил себя и снова спустился по берегу в реку. Вода была теплой, она успокаивала, и третий удар колокола уже не показался ему таким страшным.

Стараясь не плескаться, Савка добрел до другого берега, забрался по травянистому склону и остановился, прижавшись спиной к шершавому стволу сосны.

Снова ударил колокол. Савка повернулся лицом к черной громаде жальника и, цепляясь за кусты вереска, побежал вверх по склону навстречу густому тягучему звону, лившемуся с холма. У надгробного камня Вавилы Сошника Савка передохнул. Но колокол ударил еще раз и подстегнул его.

Наконец подъем кончился. Савка очутился на вершине холма. Здесь и днем стоял полумрак от густых сосновых ветвей. А сейчас тьма на холме была непроглядной. Деревья росли сплошняком. Казалось, сквозь них нельзя протиснуться. Куда бы Савка ни протягивал руки, – всюду он натыкался на могучие стволы. Пришлось остановиться.

Широко открыв глаза, Савка присел на корточки и ждал. Он был уверен, что и человек, и колокол находятся где то рядом, в нескольких шагах. Савка дышал ртом, чтобы случайно не чихнуть. Он весь превратился в слух.

Но заговорил не колокол. Откуда то сверху раздался знакомый мальчишеский голос:

– Тятя? Спускаюсь!..

А рядом с Савкой прозвучал сердитый ответ:

– Я те спущусь!.. Еще три раза вдарь для верности!.. Слышишь? Начинай!

Где то в вышине зашумело, словно кто то прыгнул с сука на сук. Затем ударил колокол.

Не успел отзвучать последний отголосок, как Савка все разгадал и пустился наутек. Теперь он не думал об осторожности. Лишь бы скорей унести ноги, добраться до ребят, до деревни, а там…

– Стой! – обрушилось сзади на Савку, и какой то металлический предмет, с легким звоном задевая за кусты, пролетел мимо и ударился в землю.

«Топор!» – мелькнула у Савки мысль. Он вильнул вправо, наткнулся плечом на дерево и упал. Чей то каблук вдавил его колено в землю, сильная рука схватила за шею пониже затылка, приподняла и поволокла в сторону. От пронизывающей боли Савка потерял сознание. Потом оно прояснилось. Его все еще волокли куда то по колючим кустам. Секундная остановка… Опять звякнуло лезвие топора… И последнее, что он услышал, – испуганный женский крик:

– Что вы делаете!

Затем Савка полетел в пропасть и лишь краешком глаза заметил в стороне между деревьев белую фигуру женщины.

* * *

А Кузька с Павлухой в это время выполняли приказ – терпеливо ждали своего командира. Правда, они лежали уже не на том месте, где оставил их Савка. Первый удар колокола так их напугал, что они опрометью бросились от реки и пробежали без оглядки метров триста. Здесь в них заговорила совесть. Они остановились, улеглись в траве и при каждом ударе колокола вжимались в землю, но больше не отступали ни на шаг.

Им чудились крики с жальника. Между собой Кузька и Павлуха не разговаривали. Слишком велико было потрясение. Они только и могли молча лежать и ждать. И они ждали, пока небо на востоке не прояснилось. Гаркнул петух. И, как в сказке, ребята очнулись от петушиного крика.

– Что же это? А? – спросил Кузька. – Пропал ведь…

Павлуха встал, посмотрел в сторону жальника. Хмуро высились на холме темно зеленые с просинью вековые сосны. Ни души. Загадочно голубела подернутая туманной дымкой гладь омута.

Ребята посовещались и пошли в деревню – прямо к избе Ефимихи…

* * *

Еще не было и половины седьмого, а на лужайке у полусгнившей бани деда Алеши стал собираться народ. Многие опять слышали ночью звон с жальника, но говорили об этом неохотно. Уж очень ярко, приветливо светило солнце, чтобы серьезно толковать о колдовских колоколах. Зато другой вопрос обсуждался во всех деталях.

Дед Алеша, которого мучила бессонница, видел на зорьке, что Троицын запряг свою лучшую лошадь, погрузил на телегу какие то мешки и вместе с сыном Минькой уехал из деревни. По всему было видно, что Троицыны собрались в дальнюю дорогу. Об этом и разговаривали мужики, ожидая, когда появится Петр Ефимов и откроет собрание.

– Может, от колхоза сбежал! – предположил дед Алеша. – Троицын его, как черт ладана, боится!

– А ты не боишься? – с усмешкой спросил кто то из мужиков. – Отберут твою баню – будешь знать! Придется париться в печке!

– Там напаришься! – вмешался другой. – Она у него топится раз в году!

Кругом рассмеялись. Но дед Алеша не обиделся.

– А чего колхоз? – сказал он. – Мне его бояться нечего! Даже наоборот! Вот попомните мое слово – все там будем! Да еще как заживем! Только не время сейчас – переждать требуется! Сумление колокола навели… Неспокойно стало… А в колхоз надо с чистой головой лезть!

– Как в петлю? – послышался чей то голос.

– В петлю и с грязной сойдет! – нашелся дед. – А колхоз – дело доброе… Русский мужик как драться, – так скопом, а как работать, – так по одному! А я понимаю, что и работать скопом ловчее будет!

– Особо с тобой! – ответил тот же голос.

Этот спор длился бы еще долго. Страсти только разгорались. Но вдруг притихли бабы. Невольно умолкли и мужики. Те, кто сидел, вскочили на ноги. И все увидели Петра Ефимова. Он шел по тропке от реки и нес кого то на руках. Сзади понуро брели Кузька и Павлуха. Чем ближе подходили они, тем тише становилось в деревне. Не шелохнувшись, стояли люди, чувствуя, что случилась беда.

Петр с желтым, без кровинки, лицом вошел в толпу с сыном на руках. У Савки глаза были закрыты. На губах лопались розоватые пузырьки – он дышал.

Не глядя ни на кого, Петр сказал чужим, лишенным всякого выражения голосом:

– Сходите – принесите учительницу… Ребята покажут…

Он на мгновение приостановился, обвел людей горячим сухим взглядом, в котором была и боль, и ненависть, и жалость, и добавил, сдерживая рвавшийся из горла крик:

– Неужели, чтобы сделать добро, надо жертвовать лучшими людьми и сынами своими? Неужели вы не в силах понять, где правда, где счастье?.. Каких еще уверений ждете вы от меня?

Под его взглядом виновато опускались головы…

* * *

К жальнику пошли всей сходкой. Кузька с Павлухой – впереди. Мальчишки шли медленно, но никто их не подгонял. Все молчали.

Когда перебрались на другую сторону реки, дед Алеша перекрестился и, придерживаясь руками за кусты, полез вверх по крутому склону. За ним молча двинулись и остальные.

Долго стояли около убитой учительницы. Покашливали, тяжело вздыхали. Мальчишки всхлипывали. Потом дед Алеша произнес дребезжащим голосом:

– Прости ты нас, темных… Не тебе бы одной, и нам бы скопом сюда ночью завалиться! Оно бы по другому было…

Старик сквозь навернувшиеся слезы посмотрел на односельчан и продолжал с укором:

– За нас сгибла!.. Петр то Ефимыч истинную правду сказал: лучшие люди живота не щадят своего за нас, за темноту нашу… И я то, пень старый! – Дед ударил сухоньким кулачком в грудь. – Колокол услышал – и на печь! Тулуп на голову натянул от страха!

Старик замолчал, а сивая бороденка все дергалась, будто он еще говорил что то гневное и печальное.

– А где он, колокол то? – послышалось из толпы.

Все посмотрели вверх, но не сразу заметили привязанный к толстому суку позеленевший от времени тяжелый колокол.

Сапожник Федор Тюрин вытащил из за голенища нож, протянул Кузьке и подтолкнул его к сосне.

– Полезай!.. Срежь язык вражий!

Женщины остались около учительницы, а мужики столпились вокруг сосны, на которую полез Кузька. Когда мальчишка добрался до колокола, люди отошли подальше от ствола.

– Режь! – крикнул сапожник.

Кузька полоснул острым ножом по веревке. Колокол звякнул и ринулся вниз, ударяясь гулкими боками о сучья. Над жальником раздался последний торопливый перезвон. Он закончился глухим ударом. Колокол ребром врезался в землю.

Смотрели на него мужики и кряхтели от досады. Вот он лежит – обычный, медный, старый колокол. Не хотелось верить, что его звон держал в страхе всю деревню.

Дед Алеша пошлепал по колоколу ладонью.

– Я так скажу: не он жуть наводил, а Троицын да Соловей колхозом нас пугали… И еще скажу: что для мироедов страшно нам в самый раз будет!

Мужики не торопились соглашаться с дедом.

– Послушать бы Петра Ефимовича надо, – сказал кто то. – Только он в город поехал – сынишку в больницу повез… Вернется ли?

– Вернется! – ответил дед Алеша. – Не такой он, чтоб не вернуться!

* * *

Телега, весело погромыхивая на ухабах, быстро приближалась к деревне. Была уже осень. Поля сбросили желтую гриву хлебов. Поредела листва в лесу. Зеленое море посветлело, и только сосновая шапка на жальнике по прежнему темнела сочной густой зеленью.

Савка не отрываясь глядел на эту шапку.

– Сегодня же залезу на ту сосну, где колокол! – сказал он.

Петр Ефимов перекинул вожжи в левую руку, правой обнял сына.

– А что врач сказал? Ребра срослись, нога – тоже, но годик надо воздержаться от всяких выкрутасов! Понимаешь? И к тому же – лезть на сосну незачем: колокола там нет.

– А где он?

Петр посмотрел на часы.

– Сейчас услышишь.

И точно – через несколько секунд ударил колокол.

– Час! – сказал Петр. – В колхозе обед объявили… Колокол теперь около правления привешен – народу служит, а не бандитам! Да!.. Я ведь тебе еще одну новость не рассказал… Когда окончилось следствие, приехали ученые и установили, что колокол очень старый – он пролежал в омуте несколько веков. Кулаки случайно его нашли, вытащили и приспособили на сосне.

– А камень на жальнике? – спросил Савка.

Петр вдруг резко натянул правую вожжу. Лошадь свернула с дороги в поле.

– Заедем! Сам посмотришь!..

Странное чувство испытал Савка, увидев омут и жальник. Все, что здесь произошло с ним ночью, казалось далеким далеким сном. И в то же время он отчетливо помнил каждую мелочь. Вот тут он перешел речку, там стоял у сосны, а чуть повыше – остановился у надгробного камня.

Теперь это многопудовое надгробие возвышалось над кустами вереска, а рядом белел шестигранный обелиск. К нему вела тропинка, которой раньше не было. Она начиналась у лавинок, перекинутых через реку. Они тоже появились уже после той страшной ночи.

Савка с отцом подошли к обелиску. На медной доске значилось: «Анна Ивановна Петрова. 1905–1929. Самое большое счастье – отдать жизнь народу».

Этой же фразой заканчивалась надпись на древнем камне, который лежал на высоком гранитном постаменте рядом с обелиском.

Долго отец с сыном стояли у памятников. Сквозь навернувшиеся слезы Савка видел обелиск смутно, расплывчато. Он напомнил ту белую стройную фигуру молодой учительницы, которая бросилась Савке на помощь и погибла.

Печальные воспоминания прервала дробь барабана. Савка обернулся. На холм по тропинке гуськом поднимались ребята. Нет, не просто ребята! Пионеры! У всех алели на шее красные галстуки. Впереди шел Павлуха. Он был серьезен и важен. Повернув голову через плечо, Павлуха скомандовал:

– Отря ад! Стой! Ать два! Смирно!

Вскинув руку над головой, он отрапортовал, обращаясь к Савке:

– Товарищ председатель совета отряда! За время твоего отсутствия разоблачение кулаков завершено! Преступники пойманы и понесли наказание! Могила Анны Ивановны каждый день навещается первым пионерским отрядом! Разреши передать командование? Команду сдал член совета отряда Павел Соколов!

– Команду принял! – смущенно ответил Савка и, подпрыгнув от избытка чувств, бросился к ребятам.

Строй смешался. Савку окружили со всех сторон, и он пропал в толпе мальчишек и девчонок.