Василий ГОЛЫШКИН
Головоптах

Головоптах! С места не сойти, если кто-нибудь из читателей догадается, что это такое. И не надо лезть в словари и энциклопедии. Там этого слова нет. Да и как оно могло туда попасть, если родилось совсем недавно, после того как мы с Павкой совершили одно научное открытие.

Крестным отцом Головоптаха был Павка. Крестной матерью... Ну да, я, Славка. И ничего смешного тут нет. Конечно, я не сразу согласился быть крестной матерью, но, когда Павка сказал, что японские артисты играют женские роли лучше самих женщин, я возражать не стал. Это мне даже понравилось.

Честное пионерское, я долго не мог понять, как это Павке удается придумывать всякую интересную всячину. Оказалось, все дело в том, как думать. Павка делал это так.

Раздвигал ноги циркулем — для устойчивости, упирался указательным пальцем в лоб, чтобы сосредоточиться, и — хлоп, готово, придумывал.

Я моргнуть не успел, как он, сделав описанную стойку, выпалил:

— Головоптах!

— Что? — изумился я. — Какой птах?

— Самый обыкновенный, — живо ответил Павка. — «Летучее животное в перьях».

— А голово?

— Эх ты! — еще больше оживился Павка. — Простых вещей не знаешь. Тебя как по фамилии?

— А то не знаешь, — протянул я, опасаясь подвоха. — Ну, Голубев.

— Верно. А меня Оводов. Вот и выходит Головоптах. Понял?

Я ничего не понял, и Павка тут же дал необходимые пояснения.

— Скажи мне, — молвил он, устремив на меня пристальный взгляд, — скажи мне, что бы ты сделал, если бы открыл какой-нибудь зловредный микроб.

— Микроб? — усмехнулся я. — Ну ясно что — истребил.

— Вот и дурак, — расхохотался Павка, — не истребил бы, а назвал своим именем.

— Это для чего же? — опешил я.

— Для славы, — задумчиво проговорил Павка. — Вот и нас теперь история не забудет. А почему? Потому что мы увековечили свои имена в этом... птенчике.

Павка улыбнулся и нежно подул на живой желтенький комочек, беспомощно растопыривший у него на ладони кленовые листики крылышек.

Это была очень торжественная минута. Я глядел на «летучее животное в перьях», и меня мороз подирал по коже при мысли о том, что яйцо, из которого мы помогли ему вылупиться, пролежало в кургане несколько тысяч лет.

С этого проклятого кургана все и началось.

Как-то раз я прочитал в газете о том, что на берегу нашей речки Снежки откопали целого мамонта. Мамонт, ого!

Я тут же бросился к Павке. Павка газеты читал редко. Он и без них все знал. Поэтому мое сообщение нисколько его не удивило. Он равнодушно посмотрел на меня и спокойно, так, словно речь шла о земляных орехах, спросил:

— Сколько?

— Чего сколько? — опешил я.

— Мамонтов.

Узнав, что мамонт был один, Павка презрительно скривил губы: «Подумаешь!» Вдруг он притянул меня к себе и горячо зашептал на ухо:

— Никому ни слова. В воскресенье и отправимся...

У меня от восхищения глаза полезли на лоб. Я с восторгом взглянул на своего друга и молча пожал ему руку. Я был согласен на все. Как мне хотелось в тот миг, чтобы четверг уступил свое место воскресенью и мы завтра же могли отправиться в путь! Но, увы, чудес на свете не бывает, и желанный день настал не раньше назначенного календарем срока. Однако пришел и, гордо выпятив животик, представился: «6 июня».

— Запомни это историческое число! — воскликнул Павка и многозначительно скрестил на груди руки.

Я запомнил, и мы, навьючив на меня огромный мешок, отправились на берег реки, где был найден мамонт.

Чего только не было в походном мешке: мусорное ведро, кухонный нож, огарок свечи, веревка, ломик, топор, лопата и даже лупа. Все это бренчало, звенело, скрежетало у меня за спиной, и я весело несся вперед, навстречу необыкновенным открытиям и славе.

Павка шагал налегке. Время от времени он останавливался и обозревал окрестности в огромную, как сапог, морскую трубу, позаимствованную для этого случая у Павкиного соседа — моряка.

Но помогла нам не труба, а глиняный черепок, о который споткнулся Павка. Я где-то слышал, что великие открытия совершаются чаще всего случайно. Теперь я в этом совершенно уверен. Споткнувшись, Павка нашел то, что искал: стоянку первобытных людей. Вокруг валялись кроме черепков осколки гранита, смахивающие на каменные топорики и ножи, а углубления в земле, подозрительно похожие на очаги, были покрыты густым слоем золы.

Убедившись по этим признакам, что перед нами не что иное, как стойбище древних обитателей планеты, мы, не мешкая, приступили к исследованиям и раскопкам.

Я нацелил лупу на череп доисторического животного, почему-то похожего на лошадиный, а Павка стал энергично ковырять курган, насыпанный поодаль от стоянки.

Трах-та-ра-рах!

Мне показалось, что грянул гром. Я поднял голову и не увидел Павки. Я протер глаза, Павки все равно не было.

Вдруг я услышал далекий, идущий откуда-то из самого центра земли голос:

— Сла-а-вка!

Я тотчас догадался, что это вопит курган, поглотивший Павку, и кинулся на помощь другу.

— Бросай веревку, — донеслось из-под земли.

Я бросил.

— Тяни, — послышалось снизу.

Я стал тянуть. Груз показался мне очень легким. «Неужели Павка с испугу похудел?» — с тревогой подумал я и вытащил крынку. С первого взгляда мне показалось, что для первобытных людей она сделана довольно умело. Но раздумывать было некогда. Надо было спасать Павку.

На этот раз я выудил клок первобытного сена, и лишь вслед за ним из отверстия вынырнула Павкина голова.

— Не разбил? — тревожным голосом закричала она.

Ничего не поняв, я протянул Павке руку и помог ему выкарабкаться наружу. Странно, он даже не взглянул на меня, своего спасителя, а бросился к куче сена и стал бережно разгребать ее.

— Вот оно! — торжествующе закричал Павка, протянув мне ладонь, и я увидел лежащее на ней яйцо.

— Куриное, да? — Я вопросительно посмотрел на Павку и прикусил язык: глаза Павки пылали гневом.

— Сам ты... — огрызнулся было он, но тут же смягчился: — В общем, это не куриное. Это ископаемое яйцо.

— А как оно попало в этот, как его, курган? — спросил я.

— Очень просто, — ответил Павка. — Обычай такой был. Хоронили, скажем, древнего воина и закапывали с ним первобытного коня. Хоронили охотника — закапывали птицу.

— Понял, понял! — закричал я, восхищенный своей догадливостью. — И она там снеслась...

Павка одобрительно похлопал меня по плечу, и мы отправились в обратный путь.

Дальнейшее вы знаете. Из яйца вылупилось «летучее животное в перьях», и мы, в свою честь, назвали его головоптахом.

Животное росло, как на дрожжах, и со дня на день грозило превратиться в гигантское чудовище, не раз виденное нами на картинках из серии «Происхождение жизни на земле».

Ради безопасности мы поместили птичку в огромную клетку, которую соорудили из толстых лесин, повесили на нее замок и стали ждать дальнейших событий.

Они последовали незамедлительно. Однажды мы услышали в клетке подозрительную возню и какой-то малоестественный писк. Мы замерли, как два тополька в безветренную погоду, и обалдело переглянулись. «Голос, идущий из глубины веков». Тут было от чего обалдеть. Этого никогда не слышал ни один из живущих на земле людей.

Мы, дрожа от возбуждения, прильнули к клетке, и клетка, словно в насмешку над нами, отчетливым петушиным голосом сказала:

«Ку-ка-ре-ку!»

Я посмотрел на Павку. Павка посмотрел на меня. Затем мы оба посмотрели на огромный замок, висевший на клетке, и отвернулись друг от друга.

Птах, «летучее животное в перьях», как его определяет мудрый толковый словарь Даля, оказался нашим современником!

Ну не обидно ли?