Детская электронная библиотека
Александр ДЮМА
Оловянный солдатик и бумажная танцовщица
(Версия для распечатки текста)
Жили когда-то двадцать пять солдатиков, и все они приходились друг другу родными братьями, ведь они не только родились в один и тот же день, но еще и были отлиты из одной и той же расплавленной старой оловянной ложки. Все солдатики держали в руках ружья и смотрели прямо перед собой. Их мундиры были просто великолепны — голубые на красной подкладке.
Когда однажды кто-то снял крышку с коробки, куда их поместили сразу же после появления на свет и откуда им с того дня не приходилось выходить, они услышали первые в своей жизни слова, и слова эти были такие:
— О, какие же красивые солдатики!
Стоит ли говорить, что эти слова внушили им немалую гордость.
Слова эти вырвались у маленького мальчика, которому подарили солдатиков в день его именин, а звали мальчика Жюль.
Сначала он подпрыгнул и захлопал от радости в ладоши, а затем расставил солдатиков в один ряд на столе.
У всех солдатиков были совершенно одинаковые мундиры, и, более того, все они были на одно лицо.
Мы уже пояснили это сходство, заранее сообщив, что они были братьями.
И только один солдатик отличался от остальных: у него была лишь одна нога.
Сначала мальчик подумал, что солдатик потерял свою ногу в одной из тех жестоких схваток, какие братья затевали между собой. Однако ученый врач, друг их дома, внимательно рассмотрев культю несчастного калеки, заявил, что солдатик — инвалид от рождения, так как отливали его последним и на вторую ногу для него не хватило олова.
Но большой беды в том не было: на своей одной ноге солдатик держался не менее устойчиво, чем его братья — на двух.
Вот об этом-то солдатике я и расскажу вам историю.
На столе, кроме коробки с оловянными солдатиками, лежало еще несколько других игрушек; дело в том, что у мальчика была сестренка по имени Антонина, и, чтобы она не завидовала брату, в день его именин ей тоже дарили игрушки, и vice versa.
Vice versa, мои юные друзья, это два латинских слова, которые означают, что в день именин девочки взрослые поступали по отношению к мальчику таким же образом, как в день именин мальчика — по отношению к девочке.
Итак, я сказал, что на столе, кроме коробки с оловянными солдатиками, лежало еще несколько других игрушек; среди них сразу же привлекал взгляд очаровательный маленький замок из картона, с башенкой на каждом из четырех углов, причем на острие каждой башенки вращался флюгерок, указывающий направление ветра. Окна замка были открыты настежь, и сквозь открытые окна можно было разглядеть внутренние покои замка. Перед замком стояли купы деревьев, а возле них на лужайке лежало маленькое зеркальце неправильной формы, изображавшее чистое и прозрачное озерцо; белые восковые лебеди плавали по нему и отражались в нем. Все это было крохотным и невероятно привлекательным!
Но среди всего этого самой привлекательной и самой крохотной выглядела маленькая дама, стоявшая на пороге парадной входной двери. Ее сделали из папье-маше и нарядили в светлое платье из тонкого батиста; на плечи ей вместо шали набросили голубую ленточку; к тому же поясок дамы украшала великолепная роза, размером не меньше, чем ее личико.
— Что ж! — сказал мальчик. — У меня есть солдат-инвалид, ни к чему не пригодный и выбивающийся из ряда; поставлю-ка я его на карауле перед картонным замком моей сестры.
Как он решил, так и сделал: оловянный солдатик стал на часах напротив бумажной дамы.
Дама из папье-маше — а она была танцовщицей — застыла в танцевальном па, вытянув руки и подняв ножку так высоко вверх, что тесемки ее туфельки касались ее волос.
Поскольку танцовщица была очень гибкой, ее поднятая высоко ножка настолько слилась с ее телом, что оловянному солдатику казалось, будто у дамы только одна нога — так же, как у него.
«Ах, вот такую женщину взять бы мне в жены! — подумал он. — Но, к сожалению, это знатная дама: она живет в замке, тогда как я обитаю в коробке, да еще нас в этой коробке двадцать пять солдатиков! Разве это подходящее жилище для баронессы или графини?! Так что удовольствуемся тем, что будем ее разглядывать, не позволяя себе признаться ей в своих чувствах».
И, стоя в положении «на караул», он во все глаза глядел на крохотную даму, которая все в той же позе продолжала стоять на одной ноге, ни на мгновение не теряя равновесия.
Когда наступил вечер и за мальчиком пришли, чтобы уложить его спать, он поместил всех своих оловянных солдатиков в коробку, оставив инвалида — то ли по недосмотру, то ли намеренно — и ночью стоять на часах.
Но, если это было сделано с умыслом или по злобе, то мальчик очень ошибся. Никогда ни один солдат из плоти и крови не бывал довольнее, чем наш оловянный солдатик, когда он убедился, что его не собираются сменить на посту и ему можно всю ночь созерцать прекрасную даму.
Оловянный солдатик боялся только одного — лишиться лунного света; надолго закрытый в коробке, он не знал даже, в какой четверти находится теперь месяц. Так что он ждал ночи с тревогой.
К десяти часам вечера, когда все в доме легли спать, взошла луна и бросила в окно свой серебряный луч, и тогда дама, на какое-то время скрытая тьмой, предстала вновь, да еще более красивой, чем прежде, — этот ночной свет восхитительно украшал ее личико.
«Ах, — сказал себе оловянный солдатик, — похоже, ночью она еще красивее, чем днем».
Пробило одиннадцать часов, а затем и полночь.
Когда ходики прокуковали в последний раз, лежавшая на столе среди других игрушек музыкальная табакерка, игравшая три мелодии и кадриль, стала исполнять сначала «У меня есть отличный табак», затем «Мальбрук в поход собрался» и вслед за этим «Река Тахо».
Наконец, после того как отзвучала последняя нота «Реки Тахо», табакерка заиграла кадриль, представлявшую собой разновидность жиги.
И вот тогда, при первом же такте этой жиги, крохотная танцовщица сначала опустила свою почти касавшуюся головы ножку, затем одним усилием оторвала вторую ножку от пола и сделала па такой красоты, словно его сочинил сам балетмейстер сильфид.
В это время оловянный солдатик, не пропустивший ни одного из этих флик-фляков, жете с батманом и пируэтов танцовщицы, услышал, как его братья предпринимают все усилия, чтобы приподнять крышку коробки; но мальчик закрыл их так надежно, что им не удалось достичь цели, и потому счастливый часовой был единственным, кто упивался талантом очаровательной артистки.
И не удивительно! Она несомненно была лучшей из балерин, когда-либо живших на свете. По всей вероятности, она была ученицей как Тальони, так и Эльслер. Балерина порхала подобно Тальони и при необходимости танцевала на пуантах подобно Эльслер; так что бедный солдатик увидел то, что еще не было дано видеть ни одному человеку, — танцовщицу, которая в один и тот же вечер могла станцевать качучу из «Хромого беса» и партию настоятельницы монастыря из «Роберта Дьявола».
Оловянный солдатик не сдвинулся с места, и у него — в то время как очаровательная балерина, легкая, словно птичка, казалось вовсе и не думает о танце, — у него пот ручьями струился по лбу. Дело в том, что танцовщица, похоже, выказывала ему почести своими самыми изящными па, и не раз, в знак своего большого интереса к его особе, она, делая пируэты, почти касалась его носа кончиком своей маленькой розовой стопы.
Однако посреди этого неслыханного блаженства, которое испытывал бедняга-часовой, блаженства созерцать балет, исполняемый для него одного, солдатика постигло большое разочарование.
Состояло оно в том, что он понял свое первоначальное заблуждение: прекрасная дама обладала обеими ногами. И поскольку исчезло это их сходство, на которое он немного рассчитывал, надеясь сблизиться со знатной дамой, солдатик оказался отброшенным от нее на тысячу миллионов льё.
На следующий день дети, радуясь возможности снова увидеть свои игрушки, поднялись едва ли не с рассветом.
Стояла отличная погода, и мальчик решил устроить на подоконнике смотр своим оловянным солдатикам.
В течение трех часов игрушечное войско под командованием мальчика и к его великой радости проделывало самые различные перестроения.
Поскольку в стране настойчиво поговаривали о возможном вторжении вражеских уланов, он опасался, не застигнут ли врасплох его войско, а потому, найдя одноногого солдатика на том же месте, где он оставил его вчера, и вполне полагаясь теперь на его бдительность, он поставил своего вчерашнего часового на опаснейшем посту — у самого края подоконника.
И вот, пока мальчик завтракал, то ли часового увлек с собой сквозняк, то ли у бедного инвалида, стоявшего на самом краю подоконника, случилось головокружение и он на своей единственной ноге не смог удержаться, то ли, наконец, вражеские уланы застигли его в ту минуту, когда он меньше всего этого ожидал, но, так или иначе, солдатик низвергся вниз головой с четвертого этажа.
Падение его было просто ужасным!
Спасти его могло только чудо — и чудо свершилось.
Поскольку, даже падая, верный воин не выпустил из рук свое оружие, штык его ружья вонзился в землю.
Штык вошел в землю между двумя камнями мостовой, и солдатик стоял теперь головой вниз, ногою вверх.
Первое, что заметил мальчик, войдя после завтрака в свою комнату, — это исчезновение часового.
Он здраво рассудил, что солдатик, должно быть, выпал из окна и, попросив няню своей сестрички мадемуазель Клодину сопроводить его, спустился вместе с ней и стал под окном искать пропавшего.
Несколько раз мальчик и Клодина в своих поисках едва не касались оловянного солдатика рукой или ногой, но, упав, он оказался настолько незаметен в своем положении, что, несмотря на все их усердие, его так и не смогли разглядеть.
Если бы солдатик крикнул искавшим его людям: «Сюда! Я здесь!» — они бы его обнаружили и присоединили к его братьям, что избавило бы маленького инвалида от многих бед.
Но он, будучи непреклонным сторонником строгой дисциплины, решил, наверное, что часовому на посту не годится заговаривать с кем бы то ни было.
Тем временем начали падать крупные капли дождя; в небе собиралась страшная гроза; мальчик, словно опытный полководец, подумал, что благоразумнее покинуть одного увечного солдатика, которому падение с четвертого этажа вряд ли добавило вторую ногу, чем подвергать опасности наводнения и ударам грома войско из двадцати четырех солдат, облаченных в новенькие мундиры и вполне здоровых.
Так что мальчик поднялся на четвертый этаж, велев няне своей сестры следовать за ним, что та и поспешила исполнить.
Затем он убрал с плаца двадцать четыре солдатика, спрятал их в коробку, закрыл окно, чтобы в комнату не проник дождь, затянул занавески, чтобы не видеть молнии, и позволил грозе бушевать сколько ей угодно, не став предаваться размышлениям и лишь мимоходом крикнув сестре:
— Что-то у твоей танцовщицы грустный вид! Уж не была ли она, часом, влюблена в моего оловянного солдатика?
— Ну да! — откликнулась девочка. — Кого же ей и выбирать, как не одноногого!
— Кто знает, — не по возрасту философски заметил мальчик, — женщины так своенравны!
И он отправился на урок.
В это время дождь шел как из ведра, заливая потоками воды оловянного солдатика, так и торчавшего вниз головой на штыке, острие которого застряло между двумя камнями брусчатки.
Этот ливень оказался для него большой удачей. В его положении и без такого нежданного холодного душа беднягу наверняка ожидал бы апоплексический удар.
Гроза прошла, как проходят все грозы, и вернулась прекрасная погода. Двое уличных мальчишек стали играть шариками о стену дома, как раз под тем окном, из которого выпал оловянный солдатик.
Один из шариков остановился возле кивера оловянного солдатика.
Поднимая шарик, мальчишка вместе с ним поднял оловянного солдатика и поставил его на ноги, а вернее, на одну ногу.
Бравый пехотинец сохранял непоколебимое спокойствие, несмотря на свою любовь к бумажной танцовщице, несмотря на свою бессонную ночь, несмотря на свое падение с четвертого этажа. Он всегда оставался тверд на боевом посту, а взгляд его был устремлен на десять шагов вперед.
— Надо отправить его в плавание, — предложил один из мальчишек.
Сделать это было совсем несложно: ручьи превратились в настоящие реки. Недоставало только судна, но его можно было сделать из любого листа бумаги.
Мальчишки побежали к бакалейщику и попросили его дать им какую-нибудь газету.
Жена бакалейщика как раз перед этим родила сына — то, чего очень желал бакалейщик, у которого прежде появлялись на свет только девочки и который боялся, что его род угаснет. Так что хозяин лавочки пребывал в добром расположении духа. Будучи человеком щедрым, он не пожалел для мальчишек газеты, которую они у него просили. Из нее мальчишки сделали кораблик и сразу же спустили его на воду, а перед тем поместили в него оловянного солдатика, оказавшегося на судне одновременно его капитаном, помощником капитана, боцманом, лоцманом и экипажем.
Кораблик поплыл, испытывая бортовую и килевую качку, словно настоящее судно.
Мальчишки бежали за ним, радостно хлопая в ладоши.
Кораблик, невзирая на быстрое течение потока, вел себя превосходно, поднимаясь вместе с волной и опускаясь вместе с ней, лавируя среди всякого рода обломков, плававших там и сям, наталкиваясь на прибрежные скалы, но не терпя при этом крушения, не идя ко дну и даже не давая течи.
Несмотря на все эти затруднения, оловянный солдатик стоял с ружьем в руках на носу кораблика, неколебимый на своем посту, и выглядел так невозмутимо, словно он плавал по бурным волнам всю свою жизнь.
И только когда судно поворачивало на другой галс, что иногда с ним случалось при встрече с водоворотом, можно было заметить, как солдатик бросает быстрый и печальный взгляд на дом, где он оставил самое дорогое, что было у него на свете.
Вскоре ручью предстояло слиться с рекой.
Несомый ручьем, поплыл по реке и кораблик.
Тут мальчишкам пришлось расстаться с ним; они провожали суденышко взглядом до тех пор, пока оно не скрылось из виду под аркой моста.
Под аркой этого моста было так темно, что, не будь покачиваний кораблика, оловянный солдатик мог бы подумать, что он все еще находится в своей коробке.
Вдруг он услышал, что ему кричат:
— Эй, там, на борту, плывите сюда!
Но суденышко, вместо того чтобы подчиниться приказу, продолжало свой путь.
— Что везете? — слышался все тот же голос.
Ответа на второй вопрос не последовало точно так же, как и на первый.
— Ну, чертов контрабандист, — слышался все тот же голос, — ты будешь иметь дело со мной!
В эту минуту суденышко сделало один из тех поворотов на другой галс, о которых мы уже говорили, и оловянный солдатик увидел огромную водяную крысу, бросившуюся преследовать его.
— Остановите его! Остановите его! — вопила водяная крыса. — Он не заплатил пошлину!
И она плыла за корабликом, скрипя зубами от злости и крича плывшим тем же путем, что и она, щепкам и клочкам соломы:
— Задержите его! Да задержите же его, наконец!
К счастью или к несчастью — к счастью, быть может, для оловянного солдатика, который, будучи убежден в своей невиновности, ничуть не боялся быть остановленным таможенниками, — так вот, к счастью или к несчастью, течение было таким быстрым, что суденышко вскоре оказалось вне пределов досягаемости не только для самой водяной крысы, но даже и для ее воплей.
Но стоило нашему мореплавателю избежать одной опасности, как он тут же столкнулся с другой.
Ему послышалось вдали нечто похожее на шум водопада.
По мере того как кораблик плыл все дальше вперед, течение реки становилось все быстрее.
Оловянный солдатик, никогда раньше не покидавший свою коробку, не знал окрестностей города. Однако этот нарастающий грохот, эта увеличивающаяся скорость течения, а в особенности учащенное биение собственного сердца говорили бедняге, что его несет все ближе к какой-то Ниагаре.
На мгновение у него мелькнула мысль броситься в воду и вплавь добраться до берега, но берег находился весьма далеко, а плавал он так, как и положено оловянному солдатику.
Кораблик все дальше летел вперед, словно стрела. Но стрела, приближаясь к цели, замедляет свой полет, а суденышко неслось к ней все быстрее.
Бедный солдатик держался настолько стойко и прямо, насколько мог, и даже глазом не моргнул, несмотря на угрожавшую ему огромную опасность.
Вода становилась зеленой и прозрачной. Казалось, что это не кораблик летит вперед, а берега бегут от него назад. Деревья убегали, все растрепанные, как если бы, напуганные ревом, они стремились как можно скорее умчаться прочь от водопада.
Суденышко головокружительно неслось вперед.
Блюдя честь своего мундира, храбрый оловянный солдатик не хотел, чтобы его могли упрекнуть в том, что он бросил оружие, и еще крепче прижал ружье к груди.
Кораблик два-три раза повернулся вокруг своей оси и стал протекать.
Вода прибывала быстро. Через десяток секунд она доходила солдатику до горла.
Суденышко начало постепенно тонуть.
И чем глубже погружалось оно в воду, тем больше распадалось; оно уже почти утратило свою форму и стало походить на плот.
Вода накрыла оловянного солдатика с головой.
Однако суденышко вновь всплыло на поверхность воды и солдатик еще раз увидел небо, речные берега, весь окружающий пейзаж и прямо перед собой — пенную пропасть.
В этот последний миг он подумал о своей маленькой бумажной танцовщице, такой легкой, такой милой, такой крохотной.
Вдруг он ощутил, что его наклонило вперед. Кораблик под его ногой разорвался и устремился к пропасти столь молниеносно, что не хватило бы времени даже на то, чтобы воскликнуть «Уф-ф!».
Огромная щука, открывшая пасть в надежде, что ей что-нибудь перепадет на обед, схватила солдатика и тут же проглотила его.
Сначала бедный оловянный солдатик просто не мог сообразить, что с ним произошло и где он находится.
Чувствовал он лишь то, что ему очень скверно и что он лежит на боку.
Время от времени, словно через приоткрывающееся слуховое окно, до него доходил синевато-зеленый свет и он смутно видел предметы, чьи формы были ему совсем незнакомы.
Его покачивало от какого-то быстрого прерывистого движения, и это мало-помалу навело его на мысль, что он, вполне вероятно, находится в чреве какой-то рыбы.
Как только его осенила эта догадка, он сориентировался и понял, что доходившие до него проблески есть не что иное, как свет, проникавший через грудные полости рыбы, когда она открывала свои жабры, чтобы набрать воздуха.
Через четверть часа у солдатика сомнений больше уже не оставалось.
Что же делать? Он было подумал, не проложить ли ему дорогу своим штыком, однако, если на свою беду он продырявил бы плавательный пузырь рыбы, она, не имея возможности сделать запасы воздуха, с помощью которого ей удается всплывать на поверхность воды, опустилась бы на дно реки.
Что сталось бы тогда с ним, несчастным солдатиком, погребенным в мертвой рыбе?
Нет, уж лучше оставить рыбу в живых: сколь ни сильны ее желудочные соки, им, скорее всего, не удастся растворить его оловянное тело.
Его присутствие в животе рыбы несомненно будет ее раздражать, и она в конце концов, дня через два-три, извергнет его из себя.
Пример тому в прошлом уже был — Иона!
С той минуты, когда ему стало ясно, что он оказался в чреве рыбы, потерпевший кораблекрушение не удивлялся более ничему. Все для него объяснилось: резкие движения вправо и влево, погружение в воду, выныривание на ее поверхность; и, насколько солдатик мог судить о беге времени, он провел таким образом целые сутки в состоянии относительного покоя.
Неожиданно щука стала сотрясаться с ужасающей силой, и нашему герою никак не удавалось понять, отчего это происходило. Или с щукой произошло что-то серьезное, или же ею овладела какая-то сильная страсть: рыба извивалась, била хвостом, и на несколько мгновений солдат, до тех пор лежавший на боку, оказался в вертикальном положении.
Щука была извлечена из воды силой, которая превосходила ее собственную силу и попытки сопротивления которой оказались для нее безуспешными.
Щука имела крайне неприятное дело с рыболовным крючком.
Судя по тому, насколько тяжелей стала дышать щука, судя по тому, насколько легче стало дышать самому оловянному солдатику, он сообразил, что щуку извлекли из ее родной стихии. Еще час или два шла борьба между жизнью и смертью; наконец жизнь была побеждена и рыба застыла в неподвижности.
За время ее агонии щуку перенесли из одного места в другое; но куда же? Оловянный солдатик не знал об этом ровным счетом ничего.
И вдруг он словно увидел вспышку молнии. Ему явился свет, и он услышал голос, с удивлением произнесший:
— Гляди-ка, оловянный солдатик!
Случай привел нашего путешественника в тот самый дом, откуда ему пришлось отправиться в странствия, и это восклицание вырвалось у няни маленькой девочки, мадемуазель Клодины, которая присутствовала при вскрытии щуки и узнала того, кого накануне она и мальчик тщетно искали на улице, под стеной дома.
— Вот те на! — удивилась кухарка. — Ну и дела! Каким образом этот чертов оловянный человечек господина Жюля мог оказаться в брюхе рыбы?!
Кроме оловянного солдатика никто не мог бы ответить на этот вопрос, но он промолчал, не желая, вероятно, опускаться до разговора с прислугой.
— Ах, — сказала няня, — вот уж обрадуется господин Жюль!
И, подставив оловянного солдатика под струю воды из крана, она вымыла его, в чем он крайне нуждался, и вновь поставила на стол в гостиной.
Все вещи в комнате пребывали точно такими, какими оставил их оловянный солдатик. Музыкальная табакерка находилась на своем месте; двадцать четыре солдатика разбили бивак в рощице из окрашенных в красное деревьев с острыми закрученными листьями; наконец, бумажная танцовщица по-прежнему стояла у парадной двери, но уже не привстав смело на пуантах, а тяжело опустившись на обе ноги и — как если бы ноги не держали ее — опираясь спиной на парадную дверь.
Кроме того, угадывалось, что она много плакала; веки ее глаз страшно припухли, и она была так бледна, словно находилась при смерти.
Бедный солдатик был настолько взволнован тем состоянием, в каком он ее увидел, что ему пришла в голову мысль забросить подальше кивер, ружье, ранец, патронную сумку и упасть к ногам любимой.
В ту минуту, когда он обдумывал, следует ли ему так поступить, и с помощью всякого рода доводов пытался преодолеть в душе свою природную робость, в гостиную вошла девочка и увидела солдатика.
— Ах, так это ты, противный инвалид! — воскликнула она. — Это из-за тебя моя бумажная танцовщица проплакала всю ночь и к утру ослабела так, что едва держится на ногах. Так вот тебе наказание!
И ничего больше не говоря, мадемуазель Антонина с силой схватила оловянного солдатика и швырнула его в печь.
Этот жест был таким быстрым, таким мгновенным, таким неожиданным, что оловянный солдатик не смог оказать никакого сопротивления.
Он, только что перебравшийся из ледяной воды в теплую атмосферу, ощутил удушающий жар, оказавшись в добела разожженном очаге.
Этот жар, по сравнению с которым раскаленный воздух Сенегала показался бы освежающей прохладой, исходил ли он от огня, обжигавшего его тело, или от любви, опалившей его сердце?
Он и сам этого не знал.
Но вот что он чувствовал наверняка, так это то, что он исчезал, тая словно воск, и что через минуту от него останется только бесформенный слиток.
И тогда его угасающие глаза бросили последний взгляд на маленькую танцовщицу, которая, протянув к несчастному руки, тоже смотрела на него глазами, полными безмолвного отчаяния.
В этот миг порыв ветра распахнул неплотно закрытое окно, ворвался в комнату и, подхватив танцовщицу, словно сильфиду, бросил ее в печь, едва ли не прямо в руки оловянному солдатику.
Как только танцовщица попала в печь, ее одеяние сразу же занялось огнем, и она исчезла в пламени, испепеленная в несколько мгновений, словно Семела.
Девочка тут же бросилась на помощь своей любимице.
Но было слишком поздно!
Что же касается бедного калеки, он окончательно расплавился, и, когда на следующий день служанка выгребала из печи золу, она обнаружила только маленький слиточек, принявший форму сердца.
Это было все, что осталось от оловянного солдатика.
Текст рапечатан с сайта https://peskarlib.ru
Детская электронная библиотека