Алёша высыпал в карман прохожему стакан семечек и снова закричал:
Детская электронная библиотека
Олег ТИХОМИРОВ
(Версия для распечатки текста)
Алёша высыпал в карман прохожему стакан семечек и снова закричал:
— Семечки калёные! Кому семечки?.. — а потом тихо проговорил: — Чтоб они провалились! Тьфу, как надоели.
Солнце печёт вовсю, на улице жарища, а Алёша стоит неподалёку от трактира, на шаг отойти не смеет.
— Семечки!.. Купите семечки!..
Нет, сегодня не везёт. Неудачный день. Кричи не кричи, а покупатель не идёт…
На той стороне улицы расположилась Лукерья. Возле неё — тоже мешок с семечками.
Алёша то и дело поглядывал на Лукерью, ждал что она вот-вот крикнет ему: «Алёшка, пошли домой». Но Лукерья, хоть и не было покупателей, уходить, видимо, не собиралась. «Ей-то хорошо, — думал Алёша, — сама в тени устроилась, а меня на самую жару выставила. Плюнуть бы да уйти на реку».
Только знает он, нельзя уйти. Мать просила: «Сходи с Лукерьей. Может, гривенник заработаешь». Да хоть бы и не просила, Алёша сам понимает: мать больна, сестра Лена работает целый день на фабрике, а получает гроши. На хлеб и то не всегда хватает, а чтобы лекарство купить — и не думай даже.
Вот и приходится идти с Лукерьей семечки продавать.
Лукерья жадная. За пять проданных стаканов даёт Алёше копейку. Но что поделаешь — семечки-то её.
— Семечки калёные!.. Купите семечки!..
Наконец-то подошли двое покупателей. Один — парень лет четырнадцати, длинный, с маленькой головкой на тощей шее, другой — чернявый с юркими глазами, года на два помоложе…
— Почём? — спросил длинный и кинул в рот несколько семечек.
— Стакан — копейка.
— Насыпь. — Длинный оттянул карман у чернявенького.
— Сколько?
— Сколько войдёт.
Алёша насыпал три стакана — полный карман.
— Наше вам с кисточкой, — кривляясь, сказал чернявенький и отбежал шагов на десять.
— А деньги? — растерялся Алёша и тут же схватил парня за рукав. — Плати!
Но парень сбросил Алёшину руку.
— Ты что — спятил?.. Я ж его не знаю.
Алёша кинулся к чернявенькому, но тот бегать был мастак. Он то подпускал Алёшу совсем близко, то легко уносился вперёд.
Алёша вспомнил о мешке, что остался на месте. Обернулся и увидел, как длинный парень убегал с этим мешком. За ним неловко семенила Лукерья. Она кричала на всю улицу:
— Стой, ирод… Стой! Караул!.. Ограбили!
Но парень нырнул в подворотню и исчез.
* * *
После того случая Лукерья не брала с собой Алёшу.
Мать сначала охала да ахала. Мальчонка-то вроде при деле был, на кусок хлеба зарабатывал. А как же теперь?
Помогла подруга Лены. Её брат был подмастерьем в сапожной мастерской. Он-то и пообещал уговорить хозяина, чтобы Алёшу взяли учеником.
— Ну, Алёша, — обрадовалась мать, — старайся. Иди, милый. Хозяина слушай. Научишься сапоги шить — человеком станешь, не будем нужды знать.
Хозяин мастерской Михей Михеич встретил Алёшу равнодушно.
— А, пришёл, — сказал, он, бегло взглянув на мальчика, — ну, ступай на кухню!..
«Сейчас покормят», — подумал Алёша.
Но на кухне его заставили чистить картошку, потом он мыл посуду, колол дрова, выносил помойные вёдра, бегал за водой. Покормили его только к вечеру.
Потянулись день за днём: картошка, посуда, дрова… Про учёбу хозяин и не вспоминал.
Сапожным делом в мастерской были заняты всего два человека: сам хозяин да подмастерье Фёдор, что устроил Алёшу в мастерскую.
Фёдор жил здесь же при доме, в крохотной каморке. Он почти один выполнял всю работу в мастерской. А хозяин часто был пьяным, долго не приходил в себя, ругался; руки у него дрожали, всё из них валилось…
Жена хозяина бродила по дому сонная, следила за Алёшей да кричала на него.
К вечеру Алёша еле держался на ногах.
Когда мальчик присаживался на минутку отдышаться, хозяйка спрашивала:
— Устал небось?
— Устал, — признавался Алёша.
— Так ты же не задарма у нас хлеб ешь.
Однажды Алёша не выдержал:
— А когда же меня учить будут? — спросил он.
— Чему учить-то?
— Известно чему, сапоги шить…
Хозяйка всплеснула руками.
— Вон ты какой? Тебя кормят, а ты… Пойду пожалуюсь Михей Михеичу.
Вернувшись, она сердито взглянула на Алёшу и сказала:
— Иди, сам зовёт.
Алёша прошёл по захламленному коридору, открыл дверь в небольшую комнату, где сильно пахло кожей и краской.
Кроме хозяина, в комнате — её называли «приёмной» — сидел на табуретке Фёдор. Он приветливо взглянул на Алёшу.
Но хозяин был настроен мрачно.
— Явился, ученичок, — сказал он, — пристраивайся вон к Фёдору. Смотри, что он делает. Учись…
Алёша стал бывать в «приёмной». Вскоре он уже мог скручивать дратву — прочную нитку, которой сшивали кожу, точить сапожные ножи и шила, варить клей, колоть деревянные гвоздики из дубового чурбака.
Хозяин спрашивал строго. Чуть что не получалось, он злился, кричал: «Дармоед проклятый» и бил Алёшу.
Но когда Алёшка и Фёдор оставались одни, подмастерье показывал, как нужно работать шилом и молотком, как резать и кроить кожу.
Алёша теперь и сам видел, что вся работа в мастерской держалась на Фёдоре: он и заказы принимал, и старую обувь чинил, и шил новую, и куда-то за материалом ездил.
Фёдор всё больше и больше нравился ему. У Алёши дух замирал, когда он смотрел, как ловко прибивает Фёдор подмётку деревянными гвоздиками. Фёдор держал их во рту, прижимая губами. Вынимал по одному, приставлял к подмётке и быстро — раз! — не успеешь моргнуть, вгонял их одним ударом.
С посетителями Фёдор был внимателен и вежлив. Он брал в руки сапог и говорил: «Стало быть, каши запросил? Ну ладно, покормим»… И озорно подмигивал Алёше.
Заказчики приходили разные. Одни отвечали на шутку шуткой, другие говорили неохотно, сердито, третьи всё торговались из-за цены.
Некоторые из заказчиков время от времени вновь наведывались в мастерскую. Одного из них, студента Костю, Алёша уже знал. Костя обычно появлялся, когда хозяина в доме не было. Он давал Алёше пряник или высыпал ему горсть орехов. «Подсласти, Алёша, свою жизнь, — приговаривал студент. — Вижу она у тебя не очень-то сладкая». — «Ничего, — вступался Фёдор, — он у нас парень крепкий, выдюжит».
Костя хмурился: «Кровопийца ваш Михей Михеич, как и все хозяева. Сосёт и сосёт. Всё ему мало». — «Наш-то Михей Михеич что! — отзывался Фёдор. — Комарик против других. Жалкий комарик. Ему одного щелчка хватит. Посмотрел бы, как на заводах да на фабриках из нашего брата соки выжимают…»
Костя кивал головой и уходил с Фёдором в его каморку.
«Отчего это студент быстро всё снашивает, — удивлялся Алёша, — так и таскает свёртки с башмаками. Фёдор небось еле чинить успевает».
Однажды, когда Алёша выбивал во дворе хозяйские половики, через калитку вошёл дворник с двумя жандармами.
Алёша замер. С чего бы такие гости заявились?
— Алёша, — услышал он приглушённый голос, — иди скорей сюда.
За порогом в полутёмном коридоре стоял Фёдор.
— Это за мной! — шепнул он. — Наверно, обыск будут делать.
— За что? — вырвалось у Алёши.
— Потом узнаешь. Сейчас некогда. Слушай, возле кухни у тебя ведро с очистками стоит…
— Да, — шепнул Алёша.
— Я сунул туда под очистки две книги и ещё свёрток с бумагами. Передашь всё Косте. Понял? — Фёдор сдавил Алёше плечо.
— Понял, — растерянно сказал Алёша, — передать Косте.
— И никому ни слова. Прощай, друг, может, свидимся.
Через несколько часов, после того как жандармы переворошили в доме всё вверх дном, Фёдора увели.
Вечером, когда в мастерскую зашёл один из заказчиков, Алёша услышал, как хозяин объяснял:
— Дворник сказывал, что Фёдор мой против царя-батюшки шёл. Его на каторгу упекли, а он убёг. Как есть убёг. Искать-то не первый год искали, да всё найти не могли. Фамилия у него вторая есть — Неуёмов.
На третий день в мастерской появился Костя. Он забрал у хозяина башмаки, а уходя, незаметно махнул Алёше.
Алёша передал ему в коридоре книги и свёрток.
— Благодарю, — шепнул студент, — никто об этом не знает?
— Никто. А правда, что наш Фёдор против царя был? — Алёше даже стало страшно от своего вопроса.
— Правда.
— А зачем?
— Чтоб таким, как ты, жилось лучше. Ну, я пойду. Мне задерживаться нельзя. А тебе мой совет: уходи от Михей Михеича.
* * *
После того как забрали Фёдора, хозяин не звал Алёшу в мастерскую, хотя работы и прибавилось. Хозяин злился на всех. А если Алёша подворачивался под руку, то бил его чем попало.
Алёша решил уйти от сапожника.
Домой в тот день он не торопился — знал, как его там встретят. Мать расплачется: ведь как-никак, а у Михея Михеича он кормился.
Алёша шёл, останавливаясь возле лавок, посматривал на прохожих, прислушивался к чужим разговорам.
У самого дома повстречал шарманщика. Вокруг него стояли ребятишки. Шарманщик крутил блестящую ручку и хрипло пел:
«Разлука, ты, разлука.
Чужая сторона…»
И вдруг откуда-то неожиданно ворвался мальчишеский голос:
— Война!.. Война!.. Война!..
Шарманка всхлипнула и умолкла. Все повернулись к мальчишке.
— Какая война?
— Чего орёшь, дурень? — шарманщик вытер платком пот со лба.
— Ей богу, война, — затараторил мальчишка, — с германцами… Наш Архип сказал, мы ихнего царя… как его… Кайзера — в лепёшку. Айда, ребята, к казармам… Ура-а-а!..
Вместе со всеми побежал и Алёша.
На широком поле, что раскинулось возле казарм, обучали солдат. То и дело слышалось: «К но-ге!», «На пле-чо!», «На кара-ул!»
Вокруг солдат теперь каждый день собиралась целая орава мальчишек. «Шагом арш» — звучала команда, и мальчишки двигались вслед за солдатами. «Рррота, стой!» — и все замирали. «Ррразойдись!» — и мальчишки бежали к солдатам, просили потрогать винтовку, а кто посмелее, пробовали пальцем — хорошо ли отточен штык. На мальчишек кричали, прогоняли, грозились «оторвать уши» — всё было напрасно.
Алёша не маршировал с солдатами. Ему было уже двенадцать лет, и он считал, что игра в солдаты не для него. «Вот попасть бы на фронт! Тогда бы…»
«Нет, пока не кончилась война, нечего терять здесь время. Нужно ехать на фронт. Только как? Что придумать?»
И Алёша стал ходить на вокзал.
С запасных путей отправлялись поезда на фронт. Возле вагонов была суета. Солдаты всё время грузили какие-то ящики, тюки, втаскивали на платформы повозки и обозные телеги…
Иной раз Алёша и сам помогал. Он так привык к солдатам, что уже не мог дня провести без них.
Шли месяцы. Наступила зима. Потом весеннее солнце растопило снег, а война всё продолжалась. Новые и новые поезда с новобранцами уходили на фронт. Алёша по-прежнему пропадал целые дни на путях. Он сам уже стал походить на маленького солдата. Кто-то дал ему за усердие солдатскую одежду. Мать подогнала её по росту. Раздобыл Алёша и котелок, ел теперь из него вместе с солдатами, пел их песни.
Когда же Алёша заводил разговор, что хочет на фронт, то солдаты начинали гоготать.
— Ну чего скалитесь? — сказал однажды усатый унтер с двумя «Георгиями». — Я помню, в соседнем полку у нас на фронте был у поручика казачок. Такой же парнишка. Тебе сколько?.. Четырнадцать будет?
— Так точно! — гаркнул Алёша.
Новобранцы загрохотали.
— Так вот, вы ещё немецкого пороху не нюхали, — сказал солдатам унтер, — а тот казачок и в атаку со всеми ходил, и в разведку… А из пулемёта как жарил!..
Слова эти натолкнули Алёшу на дерзкую мысль: «А что если попробовать?..»
На следующий день, когда тронулся в путь какой-то воинский состав, Алёша подбежал к вагону и вскочил на подножку.
— Куда?! — закричали солдаты. — Сигай назад!
Но Алёша уже влез в вагон.
— Да я же… я с нашего полка, — сказал он, — я казачок у поручика Синельникова. Моя фамилия Кузнецов.
— Какого, говоришь, полка? — спросил кто-то.
— Семьдесят первого, — не растерялся Алёша, вспомнив полк, отправившийся вчера.
— Эх ты, растяпа! Отстал от полка. Небось у мамки блинов объелся?
— Ага, — кивнул Алёша.
Солдаты рассмеялись.
Семьдесят первый полк, конечно, не нагнали. Так Алёша и остался у солдат четвёртой роты восемьдесят пятого стрелкового полка, который направлялся в Польшу под Варшаву!
* * *
Шёл 1915 год.
В окоп влетел ефрейтор.
— Гриненко! Дедов! Кузнецов! В «секрет»!
Алёша вместе с двумя солдатами ползёт менять дозорных на передовые посты.
На фронте затишье. Не слышно выстрелов. Казалось бы, зачем ползти по снегу ночью? Но Алёша — уже опытный боец, полтора года воюет, знает, как обманчива бывает тишина.
Вот и пост. Здесь, возле засыпанного снегом пенька, на несколько часов останется Алёша. Будет наблюдать за врагом. А враг совсем рядом. Сразу же за речушкой первая линия австрийских окопов. Иногда слышно, как там что-то поют.
Алёша видел пленных австрийцев и немцев. На них было жалко смотреть — оборванные, голодные…
Солдат Дедов говорит, что они такие же мужики, как и русские, только лопочут по-своему. «Их, — пояснял Дедов, — Вильгельм да господа ихние на войну погнали, а нас — царь да наши господа. Как ни крути, получается, война господам нужна. Солдаты для них новые земли своей кровью добывают».
Чудно говорил Дедов. Не всё понятно. Алёшу никто на фронт не гнал, он сам захотел сражаться с врагами. Да только получается что-то не так, как представлял себе Алёша. «Офицеры пьянствуют, в карты играют, а солдатские кухни часто не топятся — ни тебе обеда, ни ужина. В третьей роте стали солдаты требовать, чтобы им паёк выдали — их арестовали да на военно-полевой суд. А там приговор известный — расстрел. Что же выходит — своих и стрелять? А за что? Нужно расспросить Дедова».
Алёша неловко повернулся в окопчике — сполз с плеч овчинный тулуп, которым накрывались все, кто приходил «в секрет». Без такого тулупа и часу не выдержишь, замёрзнешь.
Накинув тулуп, Алёша замер, прислушался. Тихо. В австрийских окопах перестали петь. «Спать завалились, черти», — подумал Алёша и сладко зевнул.
Темно. Луну заволокло тучами. Алёше казалось, что при луне холоднее, и он был рад, сейчас её нет. Без луны, правда, плохо видно. Но Алёша глазастый. Вот там, на самом берегу, два дерева — их еле различишь, а между ними несколько пеньков, как снежные шапки — их пока и вовсе не видать.
Из-за тучи вынырнула луна. Снег засветился, стал голубым. Вон они и два дерева, вон они и пеньки… «Постой-ка! Отчего же их так много стало? Австрияки! — мелькнула в голове догадка. — В белой одежде ползут». Алёше сделалось жарко. Скинул тулуп, щёлкнул затвором. Пеньки не движутся.
Снова нашла тучка. А как выглянула луна, Алёша ахнул: пеньки ещё ближе.
«Бах!.. Бах!.. Бах…» — Алёша сделал подряд три быстрых выстрела. Сигнал для дозорных.
Пеньки не шелохнулись. Тогда Алёша прицелился в крайний пенёк и стрельнул ещё раз. Вслед за выстрелом раздался крик. Алёша увидел, как несколько вспышек сверкнули среди пеньков, и тут же он почувствовал, как в плечо ему ударило что-то тяжёлое и горячее.
Слева забил пулемёт. «Гриненко», — подумал Алёша и потерял сознание.
В ночном бою с отрядом австрийских разведчиков был ранен и солдат Дедов. С неделю пролежали он и Алёша в полковом лазарете, после чего их доставили с обозом на станцию. А там уже поместили в санитарный поезд.
* * *
Поезд продвигался медленно. Он больше стоял, чем шёл. Везде его отправляли в последнюю очередь. «Куда им спешить? — говорило начальство на станциях. — Отвоевались».
Рана у Алёши была нетяжёлая, подживала. У Дедова дела были хуже. Пуля пробила ему лёгкое. У него часто поднимался жар. Дедов сбрасывал одежду, хотя в вагоне стоял холод — печурку топили раз в день.
Алёша накрывал Дедова, подавал кружку с водой, приводил фельдшера.
Когда Дедову легчало, Алёша любил поговорить с ним. Дедов отвечал обстоятельно, подумав, на Алёшу смотрел, как на равного. А то и сам расспрашивал у Алёши про его жизнь.
— Да, — говорил Дедов, — нелёгкая у тебя была житуха. Все норовили на твою шею сесть: и Лукерья, и Михей Михеевич, и даже, видишь, — Дедов понижал голос, — царь соизволил.
— Как царь? — пугался Алёша.
— А очень просто. За кого же ты свою кровь пролил? Скажи!
Алёша не знал, как ответить. Вспоминались офицеры. «За бога, царя и отечество! — говорили они солдатам. — Не посрамим оружия русского». Но дальше слов дело не шло. Офицеры не очень-то рвались в бой, а награды и чины получали, попойки устраивали. Про солдат же, оборванных и голодных, никто не вспоминал.
Теперь Алёша часто задумывался. Ну вот и попробовал он всего: и солдатские чёрствые сухари жевал, и порох нюхал, и даже австрийского свинца получил «на память» — только к чему всё это?..
Смотрит Алёша на деревни, проплывающие за окном, покинутые, почти засыпанные по крыши снегом, и берёт его тоска, и вспоминает он свой дом — такой же бедный, такой же убогий.
Боль и обида захватывали его. Алёша сжимал кулаки.
Ещё когда в полку был, он слышал, как солдаты говорили о большевиках. Говорили всякое. Кто они, какие они — толком никто не знал, но разговор о них заходил всё чаще и чаще. Алёша слушал и не понимал, что это за люди такие — большевики. Один солдат говорил, что большевики — «очень огромные люди, великаны, за то их и прозвали так». Дедов говорил, что большевики ростом самые обыкновенные, «ну вот вроде меня», а главное — они за трудовой народ вступились. Когда про большевиков у полкового попа спросили, тот пугливо перекрестился: «Гореть им в аду! Они свои души нечистому продали!»
В последнюю ночь, перед тем как отправиться в «секрет», Алёша слышал — в ротах поднялось волнение. По рукам ходили какие-то листки. Солдаты говорили, что эта газета большевиков — «Правда» и пишет в ней самый главный большевик — Ленин. Офицеры бегали с револьверами в руках, кричали про «агитацию».
— Это что же будет, агитация-то? — спросил Алёша у пулемётчика Гриненко.
— Спроси вон у Дедова. Он всё знает, и про агитацию, и про большевиков. А может, он и сам в большевиках ходит, ты спроси…
Стучат колёса поезда. Неделю стучат, две, три. А в голове у Алёши тоже стучит: «Спроси!.. Спроси!.. Спроси!..»
Прошла ещё неделя. И вот по вагонам объявили: «К вечеру поезд будет в Москве».
Все задвигались, стали собирать свои нехитрые пожитки.
«Если сейчас не спрошу, расстанемся с Дедовым, а я так ничего и не узнаю», — подумал Алёша. И он совсем было уже решился, но тут поезд замедлил ход, стал приближаться к какому-то полустанку.
А на полустанке полно народу. Все что-то кричат, поют, в руках у многих красные знамёна, лозунги. Кто-то вслух стал читать: «Да здравству-ет рево-лю-ция! До-лой войну!»
Все зашумели: почитай, мол, ещё почитай.
— Вся вла-сть наро-ду!
Поезд остановился, и все, кто мог, высыпали на платформу.
Алёша вернулся в вагон взволнованный.
— Ну что там, сынок? — чуть приподнялся Дедов.
— В Петрограде революция, царя сбросили, — выпалил Алёша.
— Откуда? — прошептал маленький солдатик с перевязанной головой.
Алёша раскрыл было рот, но ответить не успел.
— С престола, — быстро вставил Дедов.
— А война как же теперь? А армия?.. — опять спросил солдатик.
— Армия нам нужна, чтобы держалась власть народная. Эх, Алёша, как нас с тобой не вовремя угораздило!
Поезд тронулся. Раненые, что собрались возле Дедова, не расходились. Долго говорили о войне, о царе, о жизни городской и деревенской, спорили о том, какой должна быть народная власть.
И тут, когда все разошлись, Алёша, набравшись храбрости, спросил у Дедова:
— А ты, дядь Степан, большевик?
— Большевик, — спокойно сказал Дедов.
«Вот ведь как, — думал Алёша, — Степан — большевик! Узнай я про это раньше, испугался бы. А чего ж пугаться? Разве не Степан делился последним сухарём?.. А на том переходе в сорок вёрст, когда я уже не мог ноги передвигать, разве не Дедов взял мою винтовку, тяжёлую амуницию и всё потащил сам?.. А перед офицерами чуть что — кто вступался за меня, за других солдат? Опять Дедов! Нет, видать, большевики — хорошие люди, что бы про них ни говорили».
* * *
Родной дом показался Алёше совсем маленьким. Дом словно сжался за эти два года, ссутулился.
Мать по-прежнему часто болела, с кровати поднималась ненадолго, быстро уставала. Лена всё работала на ткацкой фабрике. Она заметно переменилась. В ней как бы прибавилось задору. Она и говорить стала громче, и движения её стали уверенными, смелыми. Сестра ходила в воскресную школу — обучалась грамоте.
— Не поздно за азбуку-то взялась? — решил подколоть Алёша.
— Да мне только двадцать пять, — бойко отвечала она, — иль за старуху принимаешь?
Алёша улыбнулся.
Плечо быстро подживало, и Алёша теперь всё думал, куда бы поступить на работу, советовался с Леной, с матерью.
— Не торопись, — говорила Лена, — я тут кое с кем покумекаю.
И вот однажды распахнулась дверь, и на пороге появился высокий, сутуловатый человек.
— Здорово, солдат, — сказал он и шагнул на свет.
— Фёдор! — Алёша тут же узнал его.
— Покажись-ка, покажись, какой стал, — Фёдор принялся вертеть Алёшу. — А «Георгий»-то твой где?
— А ну их! — отмахнулся Алёша.
— Это ты зря. Ещё мой дед говаривал: «Солдата медаль красит». Ну, рассказывай, где воевал?
Допоздна засиделись они в тот вечер. Алёша рассказывал и про наступление, и про оборону, и про то, как в разведку ходил, и про то, как его ранили. Рассказал он и про санитарный поезд, и, наконец, про Дедова.
— Нет его больше, — проговорил Фёдор.
— Как? — вырвалось у Алёши.
— Умер Дедов. Хороший был товарищ, в наше дело крепко верил.
— В какое?
— В революцию.
— Это, когда царя сбрасывали?
— На царе, Лёха, дело не кончилось. Временное правительство Керенского заботится лишь о буржуях. А для рабочих и крестьян ничего не делает. С февраля, считай, полгода прошло. Война продолжается, вся земля по-прежнему у помещиков, фабрики и заводы у буржуев. В Петрограде была демонстрация. А правительство приказало стрелять по демонстрантам. Много было жертв. Теперь этого нельзя. Верно я говорю?
— Верно, — кивнул Алёша, — только что будем делать?
— Дадим Керенскому такого же пинка, как и царю. Нам не привыкать, а? — и он весело подмигнул. — Наш час настаёт. Только нужно ещё немного сил поднабрать. А что касается тебя, то устроишься пока в обойный магазин. С владельцем я обо всём договорился, это наш человек, большевик.
— А что делать-то? Торговать обоями?
— Обои, Лёша, тут ни при чём. Это только так, для видимости. А дело вот какое…
И Фёдор рассказал Алёше, что в подвале магазина большевики устроили склад патронов. Время от времени в магазин привозят новые ящики с патронами. Нужно будет помогать переносить их, замуровывать в стене, вести учёт.
— Патроны, Алёша, нам скоро пригодятся, — закончил Фёдор.
* * *
И час, о котором говорил Фёдор, настал.
Двадцать пятого октября 1917 года в Москву пришло по телеграфу сообщение: «Вооружённое восстание в Петрограде победило, всю власть взял в свои руки Съезд рабочих и крестьян — съезд Советов».
В Москве затрещали выстрелы, на улицах выросли баррикады. На бой с белогвардейцами выходили отряды дружинников. Тысячи рабочих записывались в Красную гвардию. Вот когда понадобились патроны из обойного магазина.
Алёша разбирал стену, вытаскивал ящики, рассовывал патроны по сумкам, с которыми приходили дружинники.
— Скорее, сынок, — торопили его.
Алёша работал без передышки, а когда патроны были розданы, ушёл к Фёдору.
Отряд Фёдора соорудил баррикаду в одном из переулков, который выходил на Остоженку.
На Остоженке был главный штаб белых. Фёдор и его дружинники должны были не пропускать к штабу юнкеров Александровского военного училища, что находилось на Арбате.
Алёше тоже вручили винтовку и две обоймы с патронами. Сказали:
— Зря, смотри, не пуляй.
— Как-нибудь понимаем, — обиделся он.
Алёше казалось, что юнкеров ожидали напрасно, — за весь день лишь два раза в самом конце переулка мелькнули серые шинели. По ним дали залп. Вот и всё сражение. А где-то недалеко шли настоящие бои. Слышались частые винтовочные выстрелы, били пулемёты.
На следующий день Алёша пришёл к сестре в её «летучий» санитарный отряд. Санитары не задерживались на одном месте. Они уходили туда, где было опасно, где жарче шла схватка.
Алёша от взрослых не отставал: выносил раненых, делал перевязки, подбадривал. На Кудринской площади он попал под обстрел. Пуля пробила сумку.
Через два дня Алёша с Леной снова отправились в отряд к Фёдору. Чтобы сократить путь, шли дворами, несколько раз перелезали через ограды и вышли прямо на баррикаду. Дружинники даже не заметили, как среди них очутились брат и сестра.
— Молодцы, — подошёл к ним Фёдор, — санитары нам очень нужны.
Лена тут же принялась перевязывать раненых. Алёша хотел было ей помочь, но Фёдор отозвал его в сторону.
— Алёша, если не достанем патронов, — нам крышка. Отряд отрезан от своих, патроны кончились, нет ни хлеба, ни воды. Не удержим баррикаду. В переулке полно юнкеров. Только что отбили их атаку.
— Так я сбегаю, возьму у соседей, — Алёша кивнул на вторую баррикаду, что была возле самой Остоженки.
Фёдор усмехнулся.
— Это мы б и сами догадались. Видишь церковь?
— Ну?
— Там на колокольне юнкера пулемёт поставили. Нас обстреливать не могут: дом закрывает…
— »Мертвая зона» получается…
— Правильно. Но отойди шагов на сорок — и будешь, как на ладони. Трое наших пытались пробраться. А что вышло? Одного вон твоя Елена перевязывает, а двое так и остались на месте. Между баррикадами нет связи. Так что патроны надо достать где-нибудь в другом месте.
Алёша отправился в обратный путь.
«Но где же взять патроны? А что если?..»
Алёша вспомнил про обойный магазин. Неделю назад вместе с обоями, упакованными в тюки, привезли ящик патронов, его запрятали за тюки. Может, он ещё там?..
До магазина Алёша добрался благополучно. Своим ключом открыл дверь в подвал, кинулся к тюкам, отодвинул их… Есть! Сорвал крышку, быстро наполнил патронами сумку, карманы и побежал назад.
В подворотне одного дома нос к носу столкнулся с белогвардейцем.
— Стой! Что несёшь? Куда?
— Пустите. Я к брату иду… Он у меня юнкер. У них патроны кончились, а им на Остоженку прорваться надо, к штабу! — Алёша прижал к груди сумку.
— Ладно, идём вместе.
Пока Алёша раздумывал, как бы ему улизнуть, началась стрельба. И только белогвардеец спрятался за воротами, Алёша пустился бегом через проходной двор.
На баррикаде к его сумке потянулось множество рук.
— Вот это выручил, — говорили красногвардейцы, — теперь дадим прикурить!..
И когда юнкера один за другим, прижимаясь к стене, вновь бросились в атаку, примолкнувшая было баррикада встретила их дружным огнём. Цепь юнкеров дрогнула, рассыпалась, пропала. В переулке стало тихо. И вдруг:
«Тра-та-та-та…» — простучал с колокольни пулемёт.
Алёша оглянулся. Позади баррикады на тротуаре, там, где кончалась «мёртвая зона», лежал мальчишка. Вот он чуть приподнялся, с трудом прополз немного и опять уткнулся лицом в землю.
«Ранен», — мелькнуло в голове Алёши. Он кинулся к мальчишке.
— Назад! — кричали ему. — Стой!..
Но Алёша уже добежал до раненого. Тут же возле мальчика опустилась и Лена с санитарной сумкой.
«Тра-та-та-та-та, — снова застучал пулемёт, — тра-та-та-та…»
Брат и сестра упали. Лену ранило в ногу. Алёшу пули прошили насквозь через спину и живот.
* * *
Первое ноября 1917 года.
Алёша долго не приходил в сознание, а когда открыл глаза, увидел возле себя Фёдора. Алёша хотел что-то произнести, но лишь пошевелил губами.
— Молчи, молчи, — просил Фёдор.
— Лена… жива?
— Жива, дорогой…
Алёша закрыл глаза, потом чуть слышно спросил:
— А она… держится?
— Кто?
— Моя… моя баррикада.
— Держится, дорогой, держится.
Алёша молчал. Молчал и Фёдор.
— Пусть она… долго держится, — зашептал Алёша. — Всегда держится.
— Да, Алёша, она будет долго держаться.
Но Алёша уже ничего не слышал. Сердце его остановилось.
…А баррикада простояла ещё четыре дня. Потом её разобрали. Она уже была не нужна: в Москве победила революция.
* * *
Имя юного героя революции Алёши Кузнецова навечно занесено в Книгу почёта Всесоюзной пионерской организации имени В. И. Ленина.
Текст рапечатан с сайта https://peskarlib.ru
Детская электронная библиотека