Детская электронная библиотека
Александр ГИНЕВСКИЙ
(Версия для распечатки текста)
Вера Павловна взглянула на обе половинки земного шара и обомлела. Все континенты, открытые великими мореплавателями с великими трудами, висели на месте. Но что это такое?! Где Мадагаскар?.. Что с островом?.. Ещё на прошлом уроке плавал он у юго-восточных берегов Африки таким знакомым, мирным утюгом с закруглёнными углами. И вот исчез. «Без него Индийский океан можно перепутать с Атлантическим», — ужаснувшись, подумала Вера Павловна. Она поправила очки, и с трудом скрывая волнение, приступила к опросу по пройденной теме.
Началось.
У доски плавали. За указку хватались, как за соломинку. Хватались и, пуская мелкие пузыри междометий, шли ко дну.
Пловцы сменяли друг друга. Равнодушных к скорбной судьбе очередного утопающего в классе не было. В его сторону летели невидимые спасательные круги. Но Вера Павловна была начеку.
— Прекратить подсказки! ГригорьевсАфанасьевым, кому говорю?!
Неожиданно Вера Павловна взглянула на карту и обомлела вторично. Остров Мадагаскар, как ни в чем не бывало, утюжил океан у юго-восточных берегов Африки.
Догадка осенила Веру Павловну.
— ГригорьевсАфанасьевым!.. — строго сказала она.
Встали двое, сидевшие за одной партой посреди среднего ряда. Григорьев был чуть пониже, Афанасьев — чуть повыше. Волосы Григорьева были тёмными, как душа пирата. Волосы Афанасьева — светлыми, как душа младенца, из которого вырос тот пират.
Одинаковыми у обоих были лишь отметки. Свои почему-то круглые пятёрки, они зарабатывали с возмутительною лёгкостью. И всё же, хлопот Григорьев с Афанасьевым доставляли больше, чем все двоечники в самый невезучий день.
— Ваша работа?! — ещё более строго сказала Вера Павловна.
Она ещё раз взглянула на карту и уже совсем другим взглядом просверлила Григорьева с Афанасьевым насквозь.
— Дневники...
— Вера Павловна, — страдальческим голосом взмолился Бухов с последней парты, — ну зачем?.. ГригорьевсАфанасьевым совершили великое географическое закрытие...
От реплики Бухова повеселели все, кроме Веры Павловны и очередного утопающего, который, воспользовавшись заминкой, жадно глотал воздух.
Григорьев с Афанасьевым стояли рядом. Потупившись, они ковыряли парту указательными пальцами.
В своё время их пытались отделить одного от другого. Сажали в разные концы класса. Так, чтобы не было ГригорьевасАфанасьевым, а были Григорьев с Афанасьевым. Но не успевали расселить, как между обоими натягивались провода и верёвочки переговорных устройств. После чего оба ученика не чувствовали себя разобщёнными. Правда, верёвочки и провода путались под ногами, выбивая целый класс из колеи примерного поведения и прилежания. Короче, с расселением обстояло неважно. К тому же на переменах изобретатели верёвочных переговорных устройств снова сплачивались в монолит. Скажем, если Григорьев в столовой показывал класс эквилибристики, держа на голове стеклянную колонну из десяти пустых стаканов, вставленных один в другой, то Афанасьев — пятнадцать.
Не удивительно, что сам Николай Николаевич, директор школы, был с ними знаком лично. Надо полагать, Николаю Николаевичу жилось бы на свете значительно интересней, если бы этого знакомства не было. Но что поделаешь... Быть директором школы — значит, не быть равнодушным к жизни и судьбе даже самого последнего лоботряса.
Однажды, встретив учителя математики, директор спросил:
— Евгений Васильевич, как там наши ГригорьевсАфанасьевым? Всё ещё делят круг на семьсот семьдесят семь частей?..
Евгений Васильевич не улыбнулся. Он сказал:
— Афанасьев, Николай Николаевич, заболел.
— Что вы говорите?!. — с огорчением в голосе произнёс директор. — Что с ним?
— Говорят, свинка.
«Туго приходится школе, когда редеют ряды её отличников...» — с грустью подумал директор.
Раздался школьный звонок. Его внезапная жизнерадостность действовала сейчас Николаю Николаевичу на нервы. Оказывается, как было хорошо тогда... Тогда, когда Григорьев с Афанасьевым что-то такое сделали с этим звонком. После операции звонок успокоенно брямкал, как ботало на шее потерявшейся коровы. Давно ли это было?..
— Да-а, славные ребята... — задумчиво произнёс Николай Николаевич, хватая за воротник разлетевшегося второклассника, который чуть было не сшиб директора с ног.
Афанасьев болел.
Вера Павловна, входя в 5-й «Б», с удовлетворением замечала, что Мадагаскар не заклеен голубой липучкой, и что Сахалин не превратился в полуостров. Единственно огорчало: Григорьев не отзывался на укороченную фамилию. Зато слух Веры Павловны ласкала идеальная тишина. Тишина была мёртвой. В этой тишине, над головами «бэшников» летала одинокая муха. Идеальная тишина действовала на неё гнетуще. Не хотелось ей ни жужжать, ни кусаться. Словом, не хотелось жить...
На средней парте в среднем ряду сидел одинокий Григорьев с болезненно–равнодушным лицом. Не было с ним рядом друга Афанасьева. Это обстоятельство сделало Григорьева печальным и молчаливым. За последнее время у него даже отметки стали какие-то не совсем твёрдые. То есть пятёрки те же. С плюсами. Правда, плюсы эти были едва заметны. Одним словом, измельчал Григорьев.
В перемены бойкие юннаты из 3-го «Г» пытались его растормошить. Им не терпелось узнать, на сколько за ночь прибавили в весе кролики живого уголка.
Когда-то юннаты действовали примитивно. Сажали каждого кролика по очереди в сумку и взвешивали домашним пружинным безменом. Из общего веса вычитали вес продуктовой сумки и получали применение накопленных в школе знаний. Но как-то в помещение живого уголка вошли ГригорьевсАфанасьевым. Вошли, чтобы приучить юннатов к вычислениям повышенной точности. Дело в том, что только им буфетчица Валерия Птоломеевна, под честное слово, стала доверять продуктовые весы.
На глазах счастливых юннатов ГригорьевсАфанасьевым производили взвешивание, а «Гэшники» записывали в свои гроссбухи показания стрелки с точностью до одного грамма. За это они горячо любили ГригорьевсАфанасьевым.
Но вот уже одиннадцать дней, как они были готовы разлюбить половину ГригорьвасАфанасьевым. Потому что вот уже одиннадцать дней их старший товарищ Григорьев смотрел на юннатов, как смотрят в окно на скучный дождь. «Он тоже болен, но геройски ходит в школу», — шептались озадаченные, но всё ещё любящие юннаты.
Афанасьев отболел ровно тридцать дней.
В класс он явился не совсем удачно. Прямо на контрольную по математике. И не простую, а четвертную.
К нему подошёл Евгений Васильевич.
— Ты очень отстал, — сказал он сочувственно, — поэтому можешь просто посидеть. Только тихо.
— Это почему же?! — возмутился Григорьев, к которому никто не обращался.
— А тебя, ГригорьевсАфанасьевым, не спрашивают! — сердито сказал Евгений Васильевич.
— Нет уж, — продолжал пререкаться Григорьев. — Хватит Афанасьеву бездельничать! Целый месяц этим занимался! Пусть решает вместе со всеми.
— Ну что вы тут расшумелись? — сморщившись, произнёс Афанасьев. — Я ещё от болезни не совсем оправился, а вы тут...
— Вот видишь, — строго сказал Евгений Васильевич и посмотрел на Григорьева с осуждением.
— Ничего ему не сделается, — пробубнил Григорьев. — А не будет решать, так я ему ручки-ножки выдерну, и спички вставлю... — что-то он ещё пробубнил. Но тех слов Григорьева никто не расслышал. Однако, видимо, в них содержалась ещё более страшная угроза, если Афанасьев послушается не учителя, а соседа по парте.
Переболевший свинкой Афанасьев обречённо вздохнул, придвинул к себе чистый лист и написал: «1-й вариант».
На другой день, между третьим и четвёртым уроком в класс влетел Бухов. Он влетел на бешеном скаку. Нет, скорее он влетел как камень, выпущенный из рогатки... При этом лоб его был покрыт крупинками пота, как разгорячённая боковинка заварного чайника.
— ГригорьевсАфанасьевым! — восторженно выпалил он. — К директору! К Кол-Колычу!!.
ГригорьевсАфанасьевым насупились, нахмурились, скукожились и... пошли.
Николай Николаевич, директорским шагом мерял длину своего кабинета. Шествуя к окну, он проходил мимо застывшего строя ГригорьевасАфанасьевым.
Крупные ладони директора покоились в пиджачных карманах. Карманы оттопыривались, будто в каждом лежало по пистолету.
— Как же прикажете понимать?.. — вопрошал директор. — Человек месяц болеет, приходит в класс и пишет четвертную контрольную на пятёрку с двумя плюсами! А?.. Что это такое, я вас спрашиваю?!.
— Это неплохо, Николай Николаевич, — немного подумав, сказал Григорьв.
— Без тебя знаю, что неплохо. Не о том речь. Как это могло произойти — вот вопрос?.. Понимаю: написал на пятёрку. Или на пятёрку с плюсом. А тут ведь на пятёрку и аж с двумя плюсами!
Слыханное ли дело?!.
— Я думаю, списал Афанасьев, — после некоторых раздумий снова сказал Григорьев.
— Как бы не так! — Николай Николаевич дошёл до окна и сделал поворот на сто восемьдесят градусов.
— Эта версия отпадает. Не мог он списать. Афанасьев решил контрольную таким способом, каким никто в классе не решил. Кстати, и у тебя тоже... Стоп!
Николай Николаевич доверительно положил широкую ладонь на плечо Григорьева и заглянул в его душу директорским проницательным взглядом.
— Григорьев, скажи откровенно, а не занимался ли ты этот битый месяц с ним?.. — кивнув на Афанасьева, тихо спросил директор. В голосе его, как показалось Григорьеву, звучало прощение за все будущие грехи обоих. — Ну? Смелее?.. Помогал?.. Там, скажем, домашние задания... и так далее...
ГригорьевсАфанасьевым оказались прижатыми к стене. Дальнейшее сопротивление было бесполезным, поэтому они стояли потупившись и молчали.
— Та-ак... — устало выдохнул директор.
В это время в коридоре раздался глухой отрывистый стук. Словно ночной деревенский сторож со своей колотушкой зашёл в школу.
— Это что? Звонок на урок?.. — ещё более устало спросил директор.
ГригорьевсАфанасьевым виновато и не сразу кивнули головами.
— Слышите, вы, ГригорьевсАфанасьевым! Я вас... Я вас раскидаю по разным школам! По разным городам необъятной нашей Родины! По разным странам! А если надо будет, — по разным планетам... — тихо закончил Николай Николаевич из предпоследних сил.
Его последние оставшиеся силы пошли на мысль: «Туго придётся школе, если поредеют ряды её отличников...»
Текст рапечатан с сайта https://peskarlib.ru
Детская электронная библиотека