Детская электронная библиотека
Константин ДОМАРОВ
(Версия для распечатки текста)
В голубых от лунного сияния сугробах утонули избы Ключевой, надвинув на самые глаза-окна белые заячьи шапки.
За полночь. А в избушке на краю деревни волчьим глазом мерцает огонёк коптилки. Это хромой пимокат дед Савелий и подросток Петька валяют для фронтовиков пимы.
Тусклый огонёк освещает часть стены и неподвижную фигуру Петьки, который, кажется, весь увлечён однообразной, заполнившей тесную избушку музыкой станка, похожей на шмелиное жужжание: джу-джиу! Джиу-джу!
Петька сидит на высокой треноге с двумя приступочками и берёзовым гладким лучком [Лучок — изогнутая деревяшка с крючком на конце] дёргает струну, прикреплённую к станине. Станина подвешена на ремне к низкому потолку. Струна звенит, взбивает в плетёной корзинке шерсть, и шерсть эта тёмной, но лёгкой, почти воздушной струёй льётся из корзины на серый полог. А чтобы тёмная шерстяная струя не прерывалась и была бы одинаково ровной, Петька внимательно за ней следит и левой рукой управляет станиной.
Случается, что на струну, как на веретено, накручивается шерсть, и тогда Петьке приходится её обирать. Потому пальцы у него серые, почти чёрные, и резко пахнут овцой. Но Петька не обращает внимания. Руки отмоются. Зато чувствует он себя настоящим человеком. Своим трудом он помогает фронту, а фронт в его понятии — это прежде всего отец и брат Захар. Валенки, которые они сейчас катают с дедом Савелием, может, как раз попадутся и отцу и брату. Вот бы попались!..
Монотонно гудит струна, и Петьке под эту музыку лезет в голову невесть что. Но голова клонится на грудь, глаза невольно слипаются.
— Устал? — доносится глухой голос деда Савелия.
Чуть заваливаясь набок, старик отошёл от длинного стола, на котором раскладывал шерсть под укатку для заготовки новой пары валенок. Рукава у него по локоть закатаны, видны набухшие, как жгуты, вены. Худое, в чёрной щетине лицо потное, глаза провалились, но смотрят на Петьку по-отечески ласково, участливо.
В избушке жарко, потому что печку постоянно надо топить, чтобы сушить в ней свалянные пимы, которые замочены в кадке с кислотным раствором. Дух тут тяжёлый. К нему надо привыкнуть, чтобы выдерживать его по нескольку часов кряду.
Дед Савелий кажется Петьке то ли колдуном, пришедшим из сказки, то ли добрым волшебником, то ли тем же Левшой, о котором он недавно вычитал в книжке.
Да, скорее всего, он ему напоминает Левшу, человека с золотыми руками, подковавшего блоху. Старик не левша, он калека, а руки у него в самом деле золотые. Катает он эти пимы, будто пироги стряпает. День и ночь не отрывался бы от своего дела.
— Отдыхать будем потом, — говорит он Петьке. — Не время покоя, когда кругом такое горе.
«Да, да!» — мысленно соглашается Петька.
Сейчас у Петьки каникулы, и он решил не терять даром времени. Пришёл вот сюда так, из любопытства вроде, да и увлёкся. Старик стал учить его пимокатному ремеслу. Пригодится, мол.
— В своё время, я тоже как ты вот, — говорит дед Савелий. — Пимокат у нас был, мужик весёлый. Любил между делом порассказывать всего. Ты его слушаешь, а сам всё, как ты вот, высматриваешь, на ус мотаешь. И не хитрое вроде дело-то, а нужное. Вот и учись, сынок.
Петьке и самому вот как хочется перенять от деда Савелия пимокатное дело. Да и перенял уж многое, но главное — то, что с ним старику работать легче. И веселее.
— Ого, сколько намолотил! — говорит старик, глядя на полог с набитой шерстью. — На сегодня довольно. Слазь-ка со своего трона, да перекусим маленько на сон грядущий.
У Петьки всё тело ноет от усталости, будто жужжание струны отзывается в нём ноющим эхом. Он осторожно спускается с треноги, а старик уже зачерпнул ковшиком из кадушки колодезной воды и ждёт его возле лохани у порога.
Потом они сидят за шатким столиком возле оконца, в которое заглядывает морозная зимняя ночь. Достают из закопчённого чугунка картофелины в мундире, чистят, посыпают крупной солью и едят с молоком, что принесла им вчера в кринке хлопотливая бабка Алёна — жена старика Савелия.
Петька ост жадно — проголодался. Дед Савелий пододвигает ему чугун, наливает из кринки в железную кружку молока. — А ты сам чё, дедушка? — спрашивает Петька, и старик поспешно отвечает:
— Ешь, ешь. Мне што? Я старею, а тебе надо расти, крепнуть. Нажимай, Петруха.
Старик достаёт кисет, сворачивает цигарку, и вот уж слоистый дым поплыл в жарком, душном воздухе.
— В гражданскую, — слышит Петька глухой голос старика, — когда мы Колчака гнали, был в нашем отряде партизанском такой же, как ты, мальчишка. Тоже Петькой звали. Бедо-овый! Отца у него белогвардейцы расстреляли.
Петька весь внимание. Любит он слушать про гражданскую войну. И видит уж он, как тот Петька переплывает через быструю речку Тартас и сообщает партизанам о белогвардейском отряде, что зверствует в их Ключевой. Потом он ходит в разведку, приносит важные сведения. Но вот мальчишку схватили колчаковцы и казнили.
Петька давно уж отставил в сторонку кружку с молоком и весь напрягся. Немальчишеская ненависть в нём ко всем врагам Советской власти, что были и что есть теперь. Дед Савелий тоже молчит угрюмо, глубоко затягиваясь табачным дымом. Потом говорит:
— Вот она какая история. Война — дело не шутейное. Тут уж кто кого. Но должны мы их! Верно, Петруха?
— Верно, дедушка Савелий! — И Петька сжимает свой крепкий кулак. — Всё равно мы их, этих гадов фашистов!..
Дед Савелий оборачивает войлоком деревянные колодки, уминает ладонью шерсть, копошится. Петька тем временем засыпает на топчане возле печки тревожным сном.
Просыпается он неожиданно от тихого говора.
В избушке светло. Солнечные лучи весело играют на серой стене, на крашеной жёлтой двери, которая кажется сейчас золотой.
За столиком, тоже залитым солнцем, сидит бригадир Саня Дементьев. Перед ним раскрытая тетрадка, и он в ней что-то записывает карандашом. Горбоносое, худощавое лицо Сани кажется свежим, помолодевшим.
— Молодцы! — одобрительно говорит он. — Восемь пар-это совсем хорошо!
Только теперь замечает Петька сложенные на большом пимокатном столе готовые пары валенок. Дед Савелий опускается с приступка, и в руках у него ещё одна пара валенок. Серых. — Стараемся, Лександр Дементич, — говорит он бригадиру и тут же начинает кусочком пемзы подчищать головки валенок.
— Здорово, пимокат! — приветствует бригадир Петьку. — Ну, как спалось?
— Хорошо, — отвечает Петька. — Во сне на фронте побывал.
— Ну и как, одолел фашистов? — И, не ожидая ответа, бригадир говорит: — Ничего, Петя, сломаем мы и этого зверя. Не на тех нарвался. Сегодня вон по радио сообщили — наши три города освободили, на сто с лишним вёрст продвинулись вперёд. Так что можно считать — в этой победе есть и твоя доля, сынок.
— Ура! — рванулась из Петьки радость. — Пускай наши пимы, Лександр Дементич, и будут подарком бойцам за их победу. Пускай надевают да покрепче бьют врага. Так ты им и напиши. Напиши! — говорит дед Савелий.
А Петька думает, что письмо бойцам следовало бы написать ему, рассказать, как они тут с дедом Савелием стараются, чтобы побольше дать фронту пимов. Но нет ни бумаги, ни карандаша, а просить у бригадира неловко.
Дед Савелий ставит прямо на столик перед бригадиром почищенные им серые валенки и говорит:
— Это вот девятая пара будет.
Бригадир берёт один валенок, с улыбкой рассматривает его, одобрительно качает головой и густо гудит:
— Чи-истая работа! В таких катанках можно аж до самого Берлина. Верно, Петя?
— Вот бы здорово! — говорит Петька и вдруг весь загорается: — Дядя Шура, дайте мне карандаш.
Он вспомнил, что девчонки вышивают на кисетах «Дорогому бойцу» и «Бей крепче фашистов». Это куда сложнее, чем химическим карандашом написать на валенке.
Он тут же берёт со стола валенок, смачивает вверху голенище и аккуратно выводит:
«Товарищ боец, громи фашистов, шагай до самого Берлина!» И чуть ниже: «Петька-пимокат».
Текст рапечатан с сайта https://peskarlib.ru
Детская электронная библиотека