Детская электронная библиотека

«Пескарь»

Сергей БАРУЗДИН

Ян-Ваныч

(Версия для распечатки текста)

Мы не знакомы с ним ни домами, ни делами. Но мы — старые знакомые и даже друзья — по улице, по тротуару. Здесь мы встречаемся часто, когда я приезжаю в эти края и брожу туда-сюда, порой — просто так, когда работается, а подчас — в смятении, когда не знаешь, что делать. Но стоит увидеть Яна-Ваныча, и на душе становится спокойнее, и потом все ладится.

Ян-Ваныч подметает улицу и тротуар — триста метров вперед и триста назад, если нужно. Все должно быть чисто и аккуратно на его участке, но это трудно, конечно, порой очень трудно. Зимой, например, когда идет снег, пройдясь вперед, он обязательно вернется назад и еще раз смахнет успевший насыпать снежок. Или даже летом, когда мимо проходят дети и бросают конфетные бумажки, где не положено, приходится возвращаться назад. А бывают и сильный ветер, и буря на море, и ломают они ветки деревьев, срывают листья, и тогда — только следи. Раз выйдешь с метлой, и два, и три…

Я знаю Яна-Ваныча сто лет. Вернее, двадцать, как приезжаю сюда. И все он — тут. И все — при деле. Метет и метет своей березовой, приводит в порядок улицу.

Когда-то, теперь уже очень давно, когда мы познакомились и впервые разговорились, удивило меня имя его. Почему Ян-Ваныч? Ну, Ян — понятно, а тут еще и отчество Ваныч. Или уж Ян Яныч, поскольку Ян — это Иван, или Иван Иваныч.

— Ну, что вы! — сказал Ян-Ваныч. — Я почти русский, а кроме того — русские… Я, например, всегда…

И он сказал всякие хорошие слова о русских, и что-то еще, и я был благодарен ему.

Потому тогда, шутя правда, я ответил Яну-Ванычу:

— Знаете, русский — не генеральское звание, хотя и генералы, и солдаты бывают разные…

— Нет, не говорите! Русские — это…

Громкие слова — всегда громкие, но иногда и они, если искренни, превращаются в душевные.

Ян-Ваныч говорил душевно.

И мы подружились.

И сколько раз ни приезжал я — летом, зимою, весною, — всегда встречал Яна-Ваныча на его посту — триста метров вперед и триста назад, если нужно.

Стоим, говорим.

Я про деревья спрашиваю, в которых мало понимаю.

Он объясняет мне.

Проходят мимо дети:

— Здравствуйте, дедушка Ян!

— Ян-Ваныч, здравствуйте!

Каждый на своем языке приветствует Яна-Ваныча, и Ян-Ваныч, кажется, знает всех детей в округе, каждого по имени, и отвечает им — каждому на его языке.

Он не дедушка, поскольку почти ровесник мой. Ну на пять лет старше. Только войну мы вместе прошли. Ян-Ваныч говорил мне, что и он все четыре года на войне был.

Ян-Ваныч — добрый и, еще скажу, какой-то удивительно интеллигентный, душевный. Все знает, все понимает, и детей любит, и…

Две белочки бегали по стволам деревьев, а потом по изгороди и вдруг бросились на асфальт мостовой.

— Ой, как бы не под машину, — сказал Ян-Ваныч. — Глупенькие!

Белки почти ручные: одна с бурым хвостом, другая — с пепельным, людей не боятся, машин не боятся, прошмыгнули как-то на ту сторону дороги, к реке.

— Вернутся, — сказал Ян-Ваныч и заботливо добавил: — Опять побегут назад, как бы беды не было. Надо проследить, надо… Живое! Пока живое!

Природу любит Ян-Ваныч. Вот и белочек этих, и деревья, и все, хотя природа не балует его — дворника. Так я понимаю. Для дворника лучше устойчивое лето, устойчивая зима, приличные весна и осень.

А природа, увы, барахлит, и вот — осень и листва, опадающая листва…


Листья, листья, листья. Какие они, оказывается, разные.

— Это липа, — говорит мне Ян-Ваныч, — а это тополь.

Он поднимает из кучи листьев один лист за другим и объясняет, почему этот лист такой, а этот — другой.

— Это дуб…

— Это клен…

— Это акация…

— Это — наша русская! — береза… зелененькая совсем!

Мужчины и женщины, девчонки и мальчишки — слева и справа от нас, впереди и совсем в удалении, и за спинами нашими — борются, как Ян-Ваныч, с этими листьями утром, днем и вечером, метут их березовыми метлами, крепкими, как сама береза. Это все, видно, друзья Яна-Ваныча, они такие же дворники или дети дворников, и теперь у некоторых из них по запоздалой разумной моде оранжевые и оранжево-серебристые жилеты, чтобы не задела их случаем проезжая машина.

— А вы, Ян-Ваныч, — спрашиваю я, — почему без такого жилета?

— Зачем? Я же не белочка. Дорогу неразумно не перебегу, — отвечает он.

И опять — о листьях.

Двадцатый год приезжаю я на эту землю, вижу все — что меняется к лучшему и что пока неразумно, — но такого листопада я еще не видел.

Я радуюсь и жалею Яна-Ваныча.

— А я все люблю, — говорит он. — Вот и на пенсии, и деньги платят теперь хорошие. Жизнь!

— Неужто на пенсии?

— Положено, но вот, видите, работаю…

И вновь листья, море листвы. Листья клена, дуба, липы, ольхи, тополя, осины, березы, акации и каких-то безвестных кустарников, о которых я не успел расспросить Яна-Ваныча. Они летят и прилипают к мокрому асфальту. А машины, мчащиеся мимо тротуара, старые и новые — удивительно сохранившиеся «Победы», и последней модели «Волги», «Москвичи», «Запорожцы», «Жигули», и инвалидные коляски под настоящий автомобиль, — вздымают эту листву с мостовой, и она вновь летит и ложится на тротуар — старая, молодая и юная, не дожившая свой короткий век.

— Хорошо стали жить люди, — говорит Ян-Ваныч. — Что ни человек, то с машиной. Сейчас все на «Жигули» бросаются…

С моря подул ветер, и чайки полетели к реке, где тише и спокойней. Море и река тут рядом, узкая полоска земли между ними — улица наша, тротуары, железная дорога и дома, — и чайки всегда, когда море начинает волноваться, перебираются на отмели реки, более тихие. Они летят над дорогой, над машинами, над домами, над людьми в сторону реки, чтоб потом вернуться, как только море утихнет.

— Ищут, где лучше, — говорит Ян-Ваныч о чайках, будто угадывая мои мысли. — А что находят? Жаль их — гибнут…

Я не знаю, что находят чайки. Просто не очень люблю этих хищных птиц, но море и реку эту люблю.

Море всегда было здесь холодное и летом, а река, увы, мало приносила радости любителям рыбалки, хотя мы не раз очень старались, я и сын.

И все же река и море прекрасны, особенно в дни спора между собой. Море в часы шторма хлещет в устье реки и не дает ей выбросить свои пресные воды и смешать их с солеными, и тогда река начинает в ответ безумствовать: выходит из берегов, заливая отмели и островки, овражки и луга, и, назло всем, к людям рвется — к их домам и сараям. И люди вынуждены уходить, уплывать с детьми и скотом, но на то они и люди, чтобы потом опять возвращаться к себе, на прижитое место. И река это знает, и восстает не против людей, а против моря. Она спокойнее моря.

— От реки чайки и гибнут, когда ветер с земли их гонит обратно, на море, — поясняет свою мысль Ян-Ваныч. — О провода задевают…

О проводах я как-то не думаю, а вижу еще один лист — шестипалый, вроде знакомый и совсем удивительный в этих местах, и не один, их много — больших, с капустные, и чуть меньше, зеленых, пожелтевших и вовсе бурых.

— Так это ж каштан, — объясняет мне Ян-Ваныч уже почти с украинским говорком. — Только каштан здешний несъедобен…

А я думал, что каштаны растут только в Киеве и на юге России.


Мы разговариваем всегда на ходу. Не хочется отрывать Яна-Ваныча от дела. Да и я тоже берегу время — не отдыхать приехал.

В нынешнем году Ян-Ваныч постарел. Или это — осень, когда я прежде не бывал здесь, и эти листья. Но и осень, и листья были и прежде.

На Яне-Ваныче потертая, с пятнами и замусоленной лентой шляпа. Лицо, конечно, не очень молодое, но и не старое. В конце концов, если на мое лицо взглянуть? Я свое не вижу, но, по-моему, у Яна-Ваныча лицо как лицо. Доброе, ласковое, внимательное ко всему вокруг.

А руки сильные. Если посмотреть, как он работает, позавидуешь. Я, старый солдат, как и он, но, пожалуй, такой силы и сноровки у меня нет.

Я сказал ему добрые слова о его руках.

— Что делать! Работа такая! Привыкнешь! — сказал Ян-Ваныч.

И опять мимо проходят люди:

— Здравствуйте, Ян-Ваныч!

— Дедушка Ян, привет!

Детям отвечает Ян-Ваныч — одним по-русски, а другим по-своему.

Женщины идут на рынок и в магазины и тоже здороваются с Яном-Ванычем. Перед ними он шляпу снимает, кланяется, а то и расспрашивает о том о сем. И поразительно, что в каждом случае у него подход свой — то по-русски пошутит, то с украинским говорком, с белорусским, а то и кавказское «генацвале» или «кацо» не забудет…

Когда я рядом с Яном-Ванычем, я тоже должен приветствовать его знакомых и присутствовать при его мимолетных разговорах, но меня, слава богу, тут никто не знает, кроме самого Яна-Ваныча. Иногда он кланяется машинам, которые проезжают мимо, а кому кланяется, не знаю. Я люблю поговорить с Яном-Ванычем, но не терять же время. И потому я чаще ухожу от этих разговоров.

Но вот на днях был случай, и я жалею о нем.

Как обычно, на минуту остановился я, чтобы поздороваться с Яном-Ванычем, но появилась старушка, вроде милая, и заговорила нас. Все расспросила, все узнала, добрая такая старушка. Мне пришлось отвечать на все вопросы ее, хотя, впрочем, говорила больше она, а не я.

Ян-Ваныч вставил одну фразу на гортанном, кажется, немецком языке.

Удивительный человек Ян-Ваныч! И немецкий знает.

— А между прочим, известная женщина, старейший член партии, старая большевичка, чуть ли не в красных стрелках была. Еврейка, но тех, кто в Израиль едут, клянет…

Я поторопился обдумывать свои мысли, а Ян-Ваныч остался бороться с октябрьской буйной листвой…


Погода и в эти октябрьские дни здесь меняется. То дождь, то снежок посыпал, то опять солнце и почти тепло. А листья сыплются и сыплются, и кажется, не будет им конца. На деревьях и на кустарниках еще почти все зелено.

— Не завидую вам, Ян-Ваныч! — говорю при очередной встрече.

— Что вы! Вот у вас — работа, а моя? — смеется Ян-Ваныч. — Моя — одно удовольствие!

Голуби ходят в ногах у Яна-Ваныча. Люди здороваются. В небе чайки перелетают с моря на реку и с реки на море. Белочки бегают по ограде и прямо по мостовой. От меня шарахаются, а от Яна-Ваныча нет.

— Люблю это, ох, как люблю! — говорит Ян-Ваныч. — Жизнь! Знаете, война, фронт! Научишься любить все живое!

Я вспомнил почему-то старую большевичку и то, что Ян-Ваныч говорил с ней по-немецки. У меня нет никаких способностей к языкам. Ни одного не сумел одолеть даже на практике в других странах. А вот Ян-Ваныч — дворник, а и немецкий знает.

В самом конце октября стало вдруг удивительно тихо и тепло, и море совсем не штормило, и река вошла в свои берега, и только туманы хмурили по утрам, но днем они рассеивались.

Работать в такие дни труднее. И я чуть свет выходил из дому, чтобы побродить: авось на ходу что-то родится.

Раз прошел по знакомой улице, два и еще несколько дней, но не увидел Яна-Ваныча. Тротуар не подметен, усыпан листвой, после ночных заморозков, скользкой и липкой.

Другие метут. Мужчины и женщины, девчонки и мальчишки — слева и справа от меня, впереди и совсем в удалении, и за спиной моей — борются с листьями, метут их крепкими березовыми метлами. Некоторые — в оранжевых жилетах, чтобы не задела случаем проезжая машина. И только Яна-Ваныча нет. И тротуар в листве — его участок. Случилось что? Заболел? Или — дома? Мало ли что бывает, и у меня тоже, но тут — у кого спросить?

Дней пять прошло так, и я все реже ходил на улицу — начал работать. Но Ян-Ваныч не выходил из головы.

Случаем вспомнил про мальчишек, которые так любят Яна-Ваныча, дедушку Яна, и как-то нарочно пошел прогуляться, когда они возвращаются из школы.

Первые же, что встретились, узнали меня и поздоровались. Да и я с ними встречался, когда тут был Ян-Ваныч.

Поговорили о школе, об отметках, как положено, а потом я спросил:

— А дедушка Ян, как он поживает? Что-то не видно его?..

Самый маленький, глазастый, пожал плечами с ранцем:

— Говорят, посадили его…

— Как, за что?

— Не знаю, говорят, посадили…

— Как не знаешь? — перебил второй — с акцентом. — Не знаешь, не знаешь! Фашистам он помогал, вот и все! Тебе еще объяснять!..

Третий — хилый, тощий — сказал что-то о том, что, может, он проворовался, бывает такое, и вот у какой-то продавщицы, тети Индры, так было, а она рядом живет, но потом ее отпустили.

— Да что про тетю Индру! — возмутился второй. — Фашистам! Понимаешь, фашистам, а ты про тетю!..


Из документов.

1) Ордер на арест… Лидейса Я. Я…

16/X-71 г…

2) …За особые заслуги перед оккупационными войсками и администрацией лагеря объявить благодарность следующим служащим лагеря из наемных:

1. Флегонтову И. Я.

2. Глушко П. В.

3. Лидейсу Я. Я…

Последние проявили верность немецкому рейху и делу фюрера, за что достойны высокой похвалы и поощрения.

Обер-комендант Мюллер

12 сентября 1943 г.

3) На основании многочисленных документов, изложенных в деле (пп. 334–338, 485–496), установлено, что Лидейс Ян Янович, 1921 года рождения… в 1941 году (июнь) добровольно сдался в плен, после чего после подготовки был направлен в лагерь «XXX», где участвовал с 1942 по 1943 год в массовых уничтожениях узников — русских, украинцев, белорусов, эстонцев, молдаван, евреев, грузин, латышей и людей других национальностей. Служил сначала комендантом барака (№ 44), а затем был выдвинут на должность помощника коменданта по работе на торфоразработках, где производились массовые расстрелы. Всего в лагере «XXX» было уничтожено 518 тысяч узников, в том числе более 93 тысяч женщин и детей разных национальностей. Неоднократно отмечался и поощрялся в приказах начальника лагеря Мюллера… В 1944 году интернировал вместе с немецкой армией… В числе других был освобожден Красной Армией в городе Эльсе. Прошел проверку. Прошлое скрыл… На основании предъявленных документов и показаний оставшихся в живых свидетелей…

24 октября 1971 г.

Листья… листья… Сухие, шуршащие листья клена и дуба, ольхи и липы, березы и тополя, акации и здешнего каштана, который несъедобен, как я узнал.

— А говорил, что он на войне был, как и я…

Я понимаю теперь, откуда Ян-Ваныч все языки знает.

Мы говорим с женщиной в оранжевой жилетке — дабы машина проезжая не задела! — на противоположной стороне улицы.

— Так на войне-то на войне, но не с той стороны…

Она минуту молчит:

— А Лидейс в данном случае подходящая фамилия!

— А что это — Лидейс? — спрашиваю я.

— Да как вам перевести на русский? Ну, пресмыкающееся, ползучее что-то…

Голуби ходят у нас под ногами. Чайки перелетают с реки на море, а море сегодня бурлит. Значит, не ищут, где лучше. И бегают белочки по тротуарам и по мостовой, и даже машин не боятся. Одна с бурым хвостом, другая с пепельным, словно уже к зиме подготовилась.

Я не перехожу на ту сторону, где встречался с Яном-Ванычем, — там больше листьев. Мокрых, прилипших к асфальту и скользких.

Текст рапечатан с сайта https://peskarlib.ru

Детская электронная библиотека

«Пескарь»