Peskarlib.ru > Русские авторы > Пионеры-герои > Павлик Морозов

Виталий ГУБАРЕВ
Павлик Морозов

Распечатать текст Виталий ГУБАРЕВ - Павлик Морозов

Пионер-герой Павлик МорозовДед Серёга – высокий, кряжистый, голова седая, лицо в глубоких морщинах. Ходил дед, опираясь на палку, чуть сутулясь, но, как старый дуб, который глубоко в землю пускает корни, он ещё крепко держался на поверхности. Иной раз, подвыпив, дед Серёга поучал внука сипловатым весёлым голоском:

– Ты, Пашка, знай: ежели ты не подомнёшь соседа, так он тебя подомнёт! Учись так жить, чтобы не ты на соседа, а сосед на тебя работал! Жизнь так устроена, что человек человеку волк!

– Да нет же, дедуня, – посмеивался Павел, – не прав ты! Человек человеку не волк, а друг! Надо так жить, чтобы не одному тебе, а всем хорошо было…


Иногда в разговор вмешивался богатый сосед Арсений Игнатьевич Кулуканов. Он заходил к Морозовым, как говаривал, «на огонёк» и всегда приносил водку. Только не «огонёк» притягивал Кулуканова: отец Павла, Трофим Морозов, был председатель сельского совета. А от председателя многое зависит: какой налог платить, сколько хлеба сдавать государству. Богатей Арсений Игнатьевич Кулуканов в списках сельсовета числился не кулаком, а бедняком и потому имел всяческие льготы. Вот почему так частенько захаживал он в избу Морозовых. Выпив стопку и крякнув, Арсений Игнатьевич вытирал ладонью губы, седую бородку и ласково улыбался Павлу:

– Эх, Пашутка, ты помни: каждый за себя, один бог за всех! Бывает, иду по деревне к слышу, как люди за спиной шепчут: кровопиец. А мне наплевать, я живу по-божески: нищему подам корочку и батраков накормлю – тех, что на меня работают.

Тринадцатилетний Павел, русоволосый, худощавый, с большими карими глазами, сидел за столом, положив подбородок на ладони. Рядом с ним – восьмилетний брат Федя. Он преданно любит старшего брата, во всём старается подражать ему: ведь Пашка уже пионер! Вот и сейчас он смотрит выжидательно на Пашку, широко открыв такие же, как у него, карие глаза. Павел молчит, обдумывая, что ответить.

– Надо так сделать, Арсений Игнатьевич, – наконец, говорит он, вздыхая, – чтобы нищих и батраков совсем не было…

– Чтобы совсем не было… – слабо, словно эхо, повторил Федя.

Кулуканов рассмеялся.

– Да как же это сделать, Пашутка? Ведь на батраках мир держится!

– А надо, чтобы все в колхозе жили!

– Вот как! – вздрогнул Кулуканов. – Да кто же это сказал тебе?

– Зоя Александровна.

– Учителка ваша? Комсомолка? Ты поменьше слушай её! Да в колхозе все горло друг дружке перегрызут. Твой-то дед правду говорит: «Человек человеку волк! Своя рубашка ближе к телу!»

– Зоя Александровна справедливая!..

– Ты помолчи! – недовольно качнул головой отец. Он сидел с красными от выпитого вина глазами. В рыжих усах запутались хлебные крошки. – Яйца кур не учат! Мал он, зелен, Арсений Игнатьевич, вырастет – поумнеет…

За столом зашевелился длинный, как жердь, двадцатилетний Данила– двоюродный брат Павла (жил он в соседней избе вместе с дедом Серёгой, но ни одной выпивки у Трофима не пропускал).

– А Пашка, дядя Трофим, небось себя за главного петуха считает! – сказал он заплетающимся языком, моргая белёсыми ресницами. – Пионеры в школе его своим начальником выбрали. Смехота! Председатель, как ты!

– Вот я настегаю ему одно место – председателю!

Мать Павла, Татьяна, шагнула от печки к столу:

– Трофим! – вскрикнула она. – Ты это брось! Не тронь сына!


Была Татьяна худой и бледной. Прожила она свои тридцать пять лет в постоянном труде. Хозяйство и дети отнимали здоровье и силы, но в детях находила Татьяна свою материнскую радость. Вон Пашка какой большой и разумный вырос! Учительница говорит: «Лучший ученик в школе…»

Трофим невольно сжимается под её строгим взглядом.

– Ладно, ладно, Таня, не буду.

Кулуканов опрокинул в рот ещё одну стопку, тревожно взглянул на председателя сельсовета:

– Трофим, а что ежели и у нас колхоз будет? Тогда – конец?

– Я думаю, Арсений Игнатьевич, до нашей тайги коллективизация не дойдёт…

Но Трофим Морозов ошибался. По всей стране крестьяне объединялись в колхозы. Приходил конец такой жизни, когда один человек мог угнетать другого, когда одни богатели, а другие гнули на них спины. Докатилась волна коллективизации и до маленькой, затерявшейся в лесах Северного Урала деревушки Герасимовки. В тайге, неподалёку от Герасимовки, появился новый посёлок. Жили в нём переселенцы – кулаки с Украины и Кубани. Этих людей пришлось переселить на север, потому что они вредили колхозам, а иногда убивали из-за угла колхозных организаторов – коммунистов и комсомольцев. Стали захаживать переселенцы и в Герасимовку. Приходили по ночам, чтобы их никто не видел.


В Герасимовку приехал уполномоченный райкома партии Дымов. В тот вечер на деревню налетела гроза, загремел гром, захлестали сильные струи летнего ливня.

Глубокой ночью в избу, где остановился Дымов, пришла взволнованная учительница. А с ней бледный, мокрый от дождя и задыхавшийся от рыданий, Павел. Учительница молча протянула уполномоченному райкома бумажку. Он быстро пробежал её глазами:

Удостоверение

Дана сие гражданину … в том, что он действительно является жителем села Герасимовки Тавдинского района Уральской области и по личному желанию уезжает с места жительства. По социальному положению – бедняк. Подписью и приложением печати вышеуказанное удостоверяется.

Председатель сельсовета Т. С. Морозов

– Эти удостоверения, – проговорила учительница, – председатель сельсовета продаёт врагам… Сосланным кулакам с Кубани. Мне сказал об этом Павлик… – Она помедлила и тихо прибавила: – Поймите, как тяжело Павлику: ведь председатель – его отец!


Дымов поражённо взглянул на мальчика. Павел стоял, покачиваясь, закрыв глаза. Он ничего не смог сказать – рыдания душили его.

Старый, седой коммунист Дымов вдруг почувствовал на своих ресницах слёзы. Он обнял мальчика, торопливо гладил его по голове, по мокрой спине и глухо говорил:

– Не надо, Паша… Ну не надо… Не плачь… Ты… Ты ведь настоящий пионер!

…Прошёл месяц! Как-то к Татьяне пришли дед Серёга и Данила.

– Здравствуй, дедуня, – нерешительно сказал Павел.

Дед не ответил, даже не посмотрел на внука. Данила процедил сквозь зубы:

– С коммунистами не разговариваем! Отца в тюрьму засадил!

Дед в упор смотрел на Татьяну из-под нависших белых бровей:

– Мужа теперь у тебя нету… Я за старшего остался. Слышишь, Татьяна? Как сказал, так и быть должно! Надо наши хозяйства соединить, а забор меж нашими дворами уберём.

Она молчала.

– Отвечай, невестка!

– Не знаю… – чуть качнула она головой.

Павел проговорил негромко:

– Скоро в деревне колхоз будет… Мы в колхоз вступим.

Дед Серёга тяжело качнулся, кашлянул:

– Как же, Татьяна?

Все смотрели на неё, ожидая решающего слова. И она сказала тихо, сделав чуть заметное движение головой в сторону Павла:

– Ему видней. Он теперь за хозяина остался.

– Н-ну… – выдохнул дед. – С голоду подохните!

Он круто повернулся и, стуча палкой, вышел вон.

Татьяна сидела неподвижно, прижимая к себе младшего сына – четырёхлетнего Романа. Как жить? Разве по силам одной кормить и одевать детей! Паша, правда, подрастает, помогает уже по хозяйству, но ведь всё равно и он ещё мальчонка. Ах, Паша, Паша!..

Внезапно она встрепенулась. В открытые двери из синих сумерек донёсся пронзительный крик. Она выбежала на крыльцо. У забора Данила бил кулаком наотмашь вырывающегося Павла.

– Стой! – закричала она. – Стой, проклятый!

Данила отпустил мальчика, влез на забор.

– Я ещё не так твоего пионера… – Он не договорил и спрыгнул с забора.


…Ночью Павла разбудил плач Романа. Умаявшаяся за день мать крепко спала – не слышала.

– Ромочка, ну спи… Ну спи ж, братик…

Федя, свесившись с печи, смотрел в окно.

– Паш, глянь, что там?

За забором двигались какие-то тени. Павел неслышно спустился с крыльца, прильнул к щели забора. Во дворе деда Серёги фыркали лошади. Трое – дед Серёга, Данила, Кулуканов – снимали с телеги полные мешки, поспешно таскали их в сарай.

– Паш, а кони-то кулукановские! – услышал он за спиной. Оглянулся – рядом на цыпочках вытягивался Федя.

– Чего ты пришёл?

– А ты побежал, и я тоже…

– Ступай спать, братка!

Федя послушно ушёл. Павел всматривался: «Что бы там могло быть? Прячут зерно в яму! У деда столько хлеба нет. Ясно – зерно кулукановское. Сгноить хлеб хотят, лишь бы не дать государству, народу…»

Данила возвращался из сарая, остановился, будто в раздумье, и вдруг сделал скачок к забору.


– Подглядываешь, коммунист! – грохоча досками, он взобрался на забор. – Если скажешь кому, не сносить тебе головы!

– Не пугай, – спокойно отвечал Павел, – не боюсь! Не для того я красный галстук надевал!

Он неторопливо ушёл в избу.

Дед Серёга и Кулуканов неподвижно стояли посреди двора, расставив ноги. Наконец Кулуканов сорвался с места, схватил деда за плечи, затряс. Голос его шипел и срывался:

– Если какого уполномоченного из райкома присылают, не страшно: сам приехал – сам уедет. А тут свои глаза! Под боком! От них никуда не скроешься!

– Убью! – тихо и чётко сказал дед.

Кулуканов повернулся к Даниле:

– Я тебе деньги давал… И ещё дам! Закрыть навсегда надо его глаза, Данилушка! Нет от него спасения! Это он со своими босяками-пионерами всю Герасимовку лозунгами про колхоз заклеили! И на мои ворота плакат повесили: живёт, мол, здесь зажимщик хлеба! Закрой ты его глаза, бога ради, Данилушка!


…На болоте созрела клюква. Стайками и в одиночку на болото бегали герасимовские ребятишки, возвращались с полными корзинами и оскоминой на зубах.

В воскресенье рано утром третьего сентября ушли на болото по ягоды Павел и Федя.

Запыхавшись, Данила прибежал в избу к деду:

– Выследил я его… Ушёл на болото, за клюквой.

Дед истово перекрестился.

– Данила, – сказал он тихо, – возьми его…

– Кого? – так же тихо спросил Данила.

– Нож! – вскрикнул дед, морщась.

Данила стучал зубами.

– Он… не один пошёл…

– С кем?

– С Федькой. Выдаст Федька.

Дед вздрогнул.

– Обоих! Ну, ступай же! Чего стоишь, собачий сын?! Стой! Я с тобой пойду!..

…Усталые мальчики возвращались домой. Федя всю дорогу тараторил о всякой всячине. Павел шёл задумавшись, отвечал рассеянно.

– Паш, а кто быстрей: волк или заяц?

– Волк, наверно.

В берёзовых зарослях, где разветвлялась тропинка, увидели вдруг деда Серёгу и Данилу. Павел задержал шаг.

– Паш… Данилка драться не полезет? – тревожно спросил Федя.

– Побоится небось при деде… – Павел всматривался вперёд. – А ты иди сзади, отстань шагов на десять.

Он медленно приближался к старику.

– Набрали ягод, внучек? – голос деда сипловатый, ласковый.

– Ага!

– Ну-ка, покажь… Хватит на деда дуться-то…

Павел обрадованно заулыбался, снял с плеча мешок.

– Да ведь я не дуюсь, дедуня. Смотри, какая клюква. Крупная!

Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.

– Дедуня… пусти руку… больно…

Тут мальчик увидел блеснувший перед глазами нож, рванулся, закричал:

– Федя, братка, беги! Беги, братка!

Поразительно, что этот мальчик в самую страшную минуту своей жизни, за несколько секунд до смерти, подумал не о себе.


Федя побежал. Данила тремя прыжками догнал его…

На третий день искать братьев пошла в лес вся деревня.

Шли цепью, шумя кустами и ветками, тревожно перекликаясь.

Тихо и пусто в жёлтом, осеннем лесу.

Где-то завыла охотничья собака. Задыхаясь, все бежали на этот страшный, протяжный вой, раздвигая кусты. Вот…

Мешок, рассыпанные ягоды. И кровь на жёлтых листьях.

Павел лежал на них, разбросив руки. В отдалении, зарывшись лицом в валежник, лежал маленький Федя.


В суровом молчании несли люди в Герасимовку тела убитых. И только одна девочка в красном галстуке плакала навзрыд и кричала:

– Это Данилка!.. Он всегда Паше проходу не давал!..

Пошли с обыском в избу деда Серёги, нашли под крыльцом нож и Данилкину рубашку в крови.

– Не я это!.. – заикаясь, завопил Данила. – Дед Серёга и Арсений Игнатьевич научили… Арсений Игнатьевич деньги обещал дать…

Привели бледного Кулуканова. Одёргивая дрожащими руками поддёвку и презрительно глядя на деда и Данилу, Кулуканов проговорил в тишине:

– Не так сработали… Нужно было бы в болото под колоду… Тогда бы ворону костей не сыскать!

…Целую неделю шёл снег, заметая лес и деревню.

Ветер стучал калиткой, шипел в трубе. Татьяна не слышала его. Металась в постели, и губы шептали в бреду:

– Дети… Паша… Федя…

У постели по очереди дежурили соседки, ухаживали за Романом. В избе было тепло, пахло лекарством.

Наконец Татьяна открыла глаза. Над ней кто-то заботливо склонялся, укутывая одеялом. Она приподняла голову, спросила:

– Какой месяц?

– Декабрь.

Она помолчала.

– А что… сделали тем?.. Убийцам?..

– Их больше нет, Таня…

Татьяна встала, прошла по избе. Роман спал, посапывая.

Она подошла к окну, за которым голубел в сумерках снег. Наискось от окна стоит высокий дом с резными воротами. Там жил Кулуканов.

Татьяна всматривалась затуманенными глазами в красную вывеску над воротами, разбирала по слогам:

«Правление колхоза имени Павлика Морозова».

Глаза заволокло темнотой, не вскрикнув, она тяжело упала на пол.

В январе ей стало лучше. И однажды в яркий морозный день к ней пришли школьники. Они входили в избу, окружённые холодом и паром, тихие и торжественные.

Среди них стояла учительница, молоденькая, ласковая, взволнованная.

Один из мальчиков приблизился к матери и, глотнув воздуха, тихо проговорил:

– Тётя Таня… Мы… мы… это самое… Больше он ничего не мог сказать…

Потом заговорила Зоя Александровна. Торопясь и сбиваясь, учительница рассказала о том, что дорогое имя пионера Павлика Морозова стало известно всей стране и что Советское правительство постановило соорудить ему памятник в Москве. И она, мать, не осталась забытой в своём горе, правительство назначило ей пожизненную персональную пенсию. А комсомольцы Крыма предлагают ей поселиться в солнечном Крыму, чтобы поправить своё здоровье.

Мать не слышала её слов. Она смотрела в озабоченные и родные лица всех этих умолкнувших ребят, и ей вдруг захотелось прижать их всех к своему сердцу.

Учительница, всё больше волнуясь, говорила о гордости за Герасимову, в которой вырос такой отважный мальчик, о том, что миллионы советских ребят всегда будут стремиться быть такими же честными и преданными сынами Родины.

Мать машинально повторила это слово:

– Сынами…

Она горячо задышала, сделала к ним шаг, протягивая дрожащие руки:

– Ребятишки… Родные мои… Сыны мои…

Юному герою, мужественному борцу за колхозную деревню Павлику Морозову поставлены памятники в Москве, на Красной Пресне, где был создан один из первых пионерских отрядов страны; в родном селе Герасимовке, вблизи Донской школы; в Труковском районе Ставропольского края.

* * *

Имя отважного пионера занесено в Книгу почёта Всесоюзной пионерской организации им. В. И. Ленина.

* * *

Многим пионерским отрядам, дружинам, школам, Домам пионеров, детским клубам, пионерским лагерям, улицам в городах нашей Родины присвоено имя Павлика Морозова.

Постановлением Совета Министров РСФСР одному из кораблей Советского флота присвоено имя Павлика Морозова.

Василий ХОРСУН

Лида ВАШКЕВИЧ

Торопливо шагает мужчина, держа за руку девочку. Они идут по улице города Гродно.
Лев КАССИЛЬ, Макс ПОЛЯНОВСКИЙ

Володя Дубинин

Как только началась война с фашистами, отец Володи, Никифор Степанович Дубинин, коммунист, участник гражданской войны, капитан парохода, ушёл на военный флот.