Детская электронная библиотека
Александр ГИНЕВСКИЙ
(Версия для распечатки текста)
Впереди должно было быть озерцо. Несколько дней тому назад оно оставалось для нас голубой каплей на карте. И вот теперь угадывается зарослями шеломайника и вейника. Неподалёку от этих зарослей уже видна сторожка.
Слева — Охотское море.
Бесконечный пустынный берег давно уже тяготил нас своим однообразием, холодом воды и холодом неба. И вдруг — такая неожиданность. Небольшое судно. Уткнулось носом в береговой песок. Как раз напротив предполагаемого озерца.
На радостях Миша дал полный газ.
Наш разгорячённый вездеход остановился между озерцом и морем. У самой сторожки.
Двое, в высоких болотных сапогах и телогрейках подошли к вездеходу.
Знакомство завязалось легко. Встретить человека в глухом месте — целое событие. Чуть ли не праздник.
Вскоре мы уже знали, что Глеб Семёнович и Виктор, так их звали, всё лето обслуживали насосы по перекачке пресной воды из озера в танкерок. Он за тем и приходил сюда. Заправившись, танкерок убегал опять в море. Там его ждали большие суда краболовы, им нужна была пресная вода. Вот, оказывается, почему озерцо называлось озером Краболовов.
Работа Глеба Семёновича и Виктора подошла к концу. Они собирались домой в Ичу. Это за ними в последний раз пришёл танкерок.
Нехитрое барахлишко рабочих уже на судне. Пора было отчаливать, но случилась заминка. Из-за какого-то Мефодия.
— И куда он запропастился, чёрт жирный?.. — Глеб Семёнович рассеянно оглядывался по сторонам, потирая рукой загорелую шею. На этой руке я увидел, коряво нарисованный синий якорь. Под якорем было написано: Глеб.
— Вот гусь! Ждём его тут, как короля английского, — сказал Виктор, здоровенный детина с огромной кудрявой головой.
— Может, на охоту пошёл? — вырвалось у меня. — Ружьё-то на месте?
— Какое ружьё?! — Глеб Семёнович недовольно покосился в мою сторону. — Это же чистокровный гусь!
— Гусь?..
Мы решили, что нас разыгрывают, морочат нам голову. Миша даже сказал:
— Сами вы, часом, не лапчатые?..
Глеб Семёнович с досадой посмотрел на Мишу.
— Помолчи, балаболка... — и он продолжал, теперь уже обращаясь только к Юрию Степановичу, начальнику нашего отряда. — Тут такое дело. Мы завсегда на болоте гусенят собираем. По весне, только они вылупятся. Потом в этой вот клетушке выращиваем. Один чёрт, на болоте лиса их таскает незнамо сколько. Так и Мефодия вырастили. Только на мясное дело он не сгодился. Умное оказалось животное, понятливое.
— Он у нас как член семьи был. Только что насосы не умел включать. И в клетушке мы его почти не держали. Жил с нами вольной птицей, — задумчиво произнёс Виктор.
Пришлось поверить. Уж очень было заметно, что исчезновение странного гуся огорчало наших новых друзей.
— Стоит ли расстраиваться, — сказал Юрий Степанович. — Отлёт уже начался. Может, и его потянуло со всеми. Если вы, конечно, не подрезали ему крылья...
— Вот ещё, — нахмурился Глеб Семёнович. — Такое животное портить... — он не договорил.
С танкера раздался свист. Оттуда сердито махали руками.
— Не за водой приехали. И подождать можно. Чтоб вас там с вашей торопёжкой... — Глеб Семёнович недовольно оглянулся на свист.
В конце концов делать было нечего. Начало смеркаться. Хозяева показали нам где лежат дрова с берестой для растопки и, чертыхаясь, направились к танкеру.
Танкерок качнулся, вырывая нос из песка, и медленно пошёл кормою в море.
Миша сложил ладони рупором.
— Если появится гусь, мы его вам в конверте пришлём! На деревню дедушке!
Это была глупая шутка. Морской ветер постарался, чтобы она не долетела до танкера.
Вечером в сторожке мы чувствовали себя как дома. Растопили печь, приготовили ужин. После ужина открыли дверь и дымом выкурили комаров, угревшихся в тепле. Потом затянули вход марлей. Дверь оставили приоткрытой, чтобы было куда деваться махорочному дыму. Да и тепло ещё было.
После многих ночей, проведённых в палатке, приятно было оказаться в настоящей избе.
Уже при свете керосиновой лампы разглядывали стены. Чего тут только не было понаписано карандашами и ручками.
«Отсюда до моего дома по прямой примерно 9250 км и 600 метров, не считая от калитки до порога».
Борис Панюшев.
«Мы — геофизики отряда Баранова — пережидали здесь дождь. Лил восемь суток без перекура».
« Продуктов у нас на 20 дней, а пути нам от силы ещё 12. Так что всё наше дело уже в шляпе».
Б.М. Л.З. К.К.
Были и стихи:
«Тем и дорога Камчатка,
Что на ней не очень сладко...»
Надя С.
Читая надписи, мы представляли себе этих людей. Они побывали в сторожке когда-то до нас. Весёлые и серьёзные, заходили сюда обогреться, отдохнуть, послушать как гудит настоящая домашняя печь в непогоду. Не спеша попить чаёк, посмотреть в окно на море: каков накат, и прилив или отлив в это время.
Мы тоже с удовольствием смотрели отсюда — из тепла — за окно. Смотрели и не видели. Только догадывались по шуму какие огромные валы, не уставая, ворочало море.
Утром я проснулся от громкого и странного разговора.
Наш водитель вездехода Миша спал на единственной в доме кровати. Сейчас он сидел, свесив босые ноги. Пальцами он выделывал какую-то ножную гимнастику.
— Полюбуйтесь, — сказал Миша, сонно почёсываясь. — Английский король Мефодий 2-ой собственной персоной.
На полу, у ног Миши, переминаясь с лапы на лапу, вытянув длинную шею, стоял обычный дикий гусь. Серый, с белой грудью и животом. Он поворачивал узкую голову то в одну сторону, то в другую. Чёрный глаз с оранжевым ободком вопросительно поблескивал. Гусь громко и сердито ворчал. На кого? За что? Почему-то мы вдруг почувствовали себя виноватыми перед ним.
— Вот те раз?! — удивился Юрий Степанович.
— Похоже на правду, — заметил я.
— Ещё бы! — сказал Миша. — Вы все спали, когда их высочество заявило о себе. Я ему: «Гуля, погуляй немного. Выспимся и отопрём тебе». Так нет. Разорвали марлю и впёрлись наглым образом. Ещё щипаться где-то научились.
— Не удивительно, — сказал Юрий Степанович. — Король голоден, требует кормёжки.
Ну и гусь оказался этот Мефодий! Никакими крупами нельзя было его соблазнить. Зато кусочки хлебного мякиша заглатывал с неуклюжей поспешностью. Приходилось даже уговаривать его есть помедленней. Так ведь и подавиться можно.
Подкрепившись, гусь направился к выходу. По пути он сделал остановку, чтобы оставить на полу тёмную жирную точку.
Стоя в дверях, мы видели как Мефодий не спеша прогуливался около сторожки. Щипал травку и гоготал. На сей раз миролюбиво.
Днём мы критически осмотрели гуся.
— Жирён лапчатый, — заметил Миша. — На казённых-то харчах...
— Да, — сказал Юрий Степанович, — при такой-то полноте, до тёплых стран не дотянешь.
— Похоже, он вообще забыл про свои крылья: для чего они ему. Может, стоит напомнить?.. — предложил я.
— Это идея, — согласился Миша.
Мы все трое направились к Мефодию.
Поймали. Честно говоря, он от нас и не убегал.
Юрий Степанович, как самый высокий, подкинул его над головой. Мефодий расправил большие крылья и, между прочим, полетел. Словно и не разучивался.
Когда гусь взмахнул крыльями, мы увидели, что в левом крыле нет одного широкого пера. Крыло походило на расчёску с выломанным зубом.
— Тяжело всё-таки летит, — сказал Миша. — Со свистом. Как бомба...
Описав два низких круга над озером и нашими головами, Мефодий сел невдалеке.
— Налетался...
— Да лодырь он отпетый!
— Что ж, продолжим тренировку.
На этот раз поймать его оказалось не так-то просто.
Мы порядком взмокли, гоняясь за ним. Уже хотели было плюнуть и отказаться от своей затеи, но тут Мише повезло. Схватил его за лапу. При этом Миша рухнул на землю, как тяжёлый мешок с картошкой.
И снова Юрий Степанович подкинул гуся. Мефодий сделал два своих круга и сел на изрядном расстоянии от нас. Теперь ловить его было бесполезно.
За делами мы не видели его целый день.
На другое утро проснулись сами. Вспомнили про Мефодия. Выскочили из сторожки и бросились в разные стороны. Каждый на свой лад звал гуся.
Нашёл его Юрий Степанович. В траве, у самой озёрной воды.
Подходя, мы с Мишей услышали:
— Эх, Мефодий, Мефодий. До чего ж оказывается ты обидчивый. Мы тебе помочь взялись, а ты надулся. Разве так можно? Пошли. Пора завтракать.
— Гусь-то с характером! — сказал Миша, когда мы подошли.
— Да не будем мы больше, не будем.
Мефодий отворачивал голову и приглушённо-скрипучим голосом поругивал нас.
— Не верит. Мефодий, ну честное слово.
— Чтоб мой вездеход не завёлся!
Юрий Степанович строго взглянул на Мишу.
— Такие клятвы нам ни к чему. И так твой вездеход заводится по настроению. Придумай что-нибудь поумнее.
— Скажи: чтоб я чай пил без сахара, — сказал я, и мы с Юрием Степановичем рассмеялись. Потому что Миша любил полкружки чая засыпать сахаром на такую же половину кружки. Будто у нас с собой сахара целый вагон. Конечно, после моих слов Мише ничего не хотелось придумывать. Он сказал:
— Ну, Мефодий, слыхал? Пойдём-ка мы с тобой от них подальше...
И что вы думаете? Мефодий пошёл. Прав был Глеб Семенович, назвав гуся понятливым животным.
Отстав, Мефодий семенил тяжело и торопливо. Мы поняли, что ему неприятно идти сзади. Пропустили его вперёд. Теперь он вышагивал торжественно, как знаменосец. Так гуськом и пришли мы все к сторожке. Впереди — Мефодий, в затылок ему — Юрий Степанович, за ним следовал Миша, — а я за Мишей.
Хлебный мякиш снова подружил нас с Мефодием.
По побережья нам предстояло осмотреть несколько обнажений. Начались рабочие маршруты. В первый же пеший поход к нам присоединился Мефодий. Уговорить его остаться мы не сумели, а запереть в клетушку — рука не поднялась.
Понятно, что Мефодий только путался под ногами. Мы были готовы нести его поочерёдно. Представляете картинку?!. Группа неутомимых геологов спешит найти нефтяное месторождение, и у одного из них под мышкой гусь. Гусь кричит, вырывается, отвлекает геологов от серьёзного дела... Но к чести нашего Мефодия он, наконец, вспомнил про крылья. Распустил их вдруг, замахал ими и, разбежавшись, поднялся над нами.
Мефодий улетел далеко вперёд и плюхнулся где-то там в траву. Мы только переглянулись.
— Ведь он нас ждать будет! — воскликнул Миша.
Мы с удовольствием прибавили шаг.
Через несколько перелётов Мефодий тяжело дышал. Серовато-жёлтый клюв был раскрыт. Твёрдый розовый язычок торчал в сторону.
— Ишь, умаялся. И язык на плечо повесил, — сказал Миша. Гуся напоили тёплой водой из фляги. Смочили ему голову. И только тогда тронулись дальше.
Одно из намеченных обнажений было на самом берегу моря. Когда мы подошли туда, Мефодий бросился к воде. Угасающий накат волны сбил его с лап и выбросил на песок. Горько-солёная вода не принесла желанного удовольствия. Мефодий встал, отряхнулся. Пригнув шею, зашипел и смело пошёл на новую волну. Но и она почему-то не испугалась Мефодия. Лёгким шлепком, словно смеясь, повалила его с ног. Он закричал. С недоумением оглянулся на нас. Но что мы могли поделать, ведь это было суровое Охотское море...
— И всё-таки, мне кажется, — философствовал Миша на обратном пути, — наш Мефодий не совсем умная птица. Нет чтобы взять у вас, Юрий Степанович, геологический молоток и понести. Просто так. Из уважения к начальству. Этого ему не догадаться. Или, скажем, образцы пород, которые мы складывали в мешочки, наш гусь доставляет по небу прямо в сторожку...
— Приходим, — перебил Мишу Юрий Степанович, — а мешочки уже там. И Мефодий к ним бирочки пишет. Аккуратным почерком...
Мы уже подошли к озеру. И тут Мефодий стал вести себя так, что Миша сказал:
— Бедная птица. Совсем спятила...
И действительно. Мы никак не ожидали от Мефодия такой прыти. С гусиного разбега он буквально вонзился в воду. Казалось, голова его застряла между разветвлений какой-нибудь
коряги. Лапы и расправленные крылья взбивали пену. Маленькие волны испуганными кругами разбегались прочь. Но вот он поднял голову. Запрокинул её. И мы увидели как чайная ложка воды быстро пробежала по его длинному горлу.
— Мефодий! Не выпей озеро, оставь нам немного! — кричал Миша, толкая меня плечом.
Шли дни, занятые делом. Мефодий всё так же сопровождал на в маршрутах.
Работа в районе сторожки заканчивалась. Стали готовиться к отъезду. Теперь нам надо было двигаться дальше на юг. К реке Облуковина.
Мефодия решили взять с собой. При условии, что в вездеходе он будет вести себя хорошо.
Посадили его в большую коробку из-под макарон. Обложили тряпками, чтобы не вывалился. Длинную шею мы, конечно, не упаковали. Она торчала наружу.
Странно, наши приготовления не смутили Мефодия. Наоборот, не громко покрякивая, он, казалось, говорил: «Тоже. Нашли чем удивить...»
Наступила минута, когда я забрался в вездеход. Мне передали коробку с Мефодием. По местам сели и Миша с Юрием Степановичем. Взревел мотор. Тронулись.
Сначала всё было хорошо. Пристроив коробку рядом, я задремал. Но пошёл кочкарник. Вездеход заходил ходуном. Неожиданно коробка с Мефодием, перевернувшись в воздухе, шлёпнулась на рюкзак сзади меня. Я не сразу сообразил, что это наяву, а не во сне. Обернулся, схватил коробку, и тут из неё вывалился Мефодий. Напуганный гусь бил крыльями в брезентовый тент, пытался перекричать вездеход. Я не сразу поймал его и устроил у себя на коленях. Он немного успокоился. Дальше мы ехали, то и дело стукаясь лбами.
На привале мы вынесли гуся подышать свежим воздухом. Попробовали поставить на травку, но стоять он не мог. Голова его болталась, словно вездеход ещё не остановился.
— Да-а... — грустно произнёс Юрий Степанович. — Оставить тебя что ли?..
— Нет. Теперь уж до Облуковины... Надо довезти, — отозвался Миша.
Мы напоили Мефодия, обрызгали его водой из канистры. Озеро осталось позади, пресная вода была у нас только в канистрах.
Всё ещё не понимая, что же с ним произошло, Мефодий рассеянно начал глотать хлебный мякиш. Потом встал на свои бурые лапы. Заворчал. Поругивая нас и нашу затею, занялся травкой.
Юрий Степанович вздохнул с облегчением.
Мы с Мишей виновато ползали на четвереньках. Выискивали сочные пучки и подзывали гуся.
— Что поделаешь, — бубнил Миша. — Уж такая у нас столбовая дорога, Мефодий...
Гусь тянулся к траве. Теперь он ворчал без прежней обиды в голосе. А нам было ясно, что Мефодий — гусь крепкий.
Оставалось пройти километров двадцать, но сломался вездеход. Такое с ним случалось. Пришлось заночевать, не дойдя до реки.
Мы улеглись в палатке. Гуся оставили на улице. Нам и без него было тесно.
Засыпая, мы говорили о том, что теперь Мефодий нас не бросит. Ведь мы прошли вместе через кочкарник, кедрач и болото. Как-никак целых пятьдесят километров. Похоже, мы съели с ним не меньше килограмма соли. А то, что было до вездехода?.. Конечно, всё это не пуд. Но пуд начинается с килограмма.
На рассвете Мефодий с гоготом пролез в палатку. Потоптался на полевой сумке Юрия Степановича и решительно направился к Мише. Он ущипнул его за руку, лежавшую поверх спального мешка. Досталось и нам с Юрием Степановичем.
— В поход торопит, — сказал Миша.
Но мы не спешили подниматься. Тогда Мефодий раскричался. Он устроил такой шум, будто это была не палатка, а курятник, в который залезла лиса. Тут уж мы повыскакивали один за другим. Последним вышел Мефодий. Выкурил таки.
После завтрака тронулись дальше.
К Облуковине подошли в полдень. Лагерем встали на крутом берегу.
Спуск к воде густо зарос ивняком и ольхой. Хватаясь за ветки, Юрий Степанович пошёл к реке умыться. За ним увязался Мефодий. Смешно было видеть как он, скользя и падая, чуть ли не кувыркаясь через голову, сползал вниз.
— Эх, такие крылья и дураку даны! — сокрушался Миша.
— Вот мучается. Мне-то ходить — дело привычное. А тебе всё же лучше летать. Вот и взлетел бы. Встретились бы у воды, чем вот так... — слышался голос Юрия Степановича.
Чуть позже с берега донеслось:
— Ребята! Мефодий! Плыви сюда, тебе говорят!..
Мы с Мишей бросились вниз.
По самому стрежню сильной реки плыл Мефодий. Он нырял в воду. Вынырнув, распускал свои прекрасные крылья, часто взмахивал ими. Всё его тугое тело поднималось над водой. Казалось, он вот-вот взлетит. Но оглашая берега радостным криком, он снова нырял. Золотые от солнца капли вспыхивали и гасли над ним. Потеряв голову от счастья, Мефодий не слышал наших призывных криков. Не хотел знать куда и зачем несёт его река, которая подарила ему такую радость.
Он исчез за поворотом.
Вечером мы ходили вдоль реки далеко вниз по течению. Вернулись ни с чем. И уже в глухих сумерках, когда все ещё пили чай, он прилетел. Издалека заслышав его голос, мы повскакали с мест, закричали. Кто-то подбросил дров в угасший костёр.
Мефодий сделал низкий свистящий круг и сел рядом в тёмную траву.
— Вернулся, — вздохнули мы.
Мишу было не узнать. Человек, привыкший по поводу и без повода посылать первого встречного куда подальше, тут, на радостях суетился больше всех. Ни с того ни с сего надумал устроить гуся на складной стульчик за нашим походным столом. Мефодию это не понравилось. Громко вскрикнув, он свалился.
— Придумал тоже... — хмуро сказал Юрий Степанович. — Нечего из птицы делать чёрт знает что... Это же гусь, а не мартышка.
Мы сидели вокруг Мефодия на корточках. Каждый протягивал ему свой катышек мякиша. Гусь брал с разбором, после долгих раздумий и рассуждений вслух. Похоже было, что он сыт. Просто не хотел нас обижать...
Мне казалось, что Мефодий чаще тянется к моей руке. Надо полагать, Юрий Степанович и Миша думали так же...
На ночь мы хотели устроить Мефодия в палатку. Но он был против. Пришлось уступить.
Шло время осеннего перелёта птиц. Широкие клинья гусей, лебедей, уток всё чаще проходили над нами. Мы любовались окрепшим за недолгое камчатское лето птицами. Теперь они были готовы ко всем неожиданностям трудного и долгого пути.
На голоса своих родичей Мефодий взволнованно поднимал голову. Расправлял крылья, махал ими. И так при этом кричал, что там в небе его слышали. Откликались ему всё более требовательно и настойчиво. Каждый раз мы думали, что вот и пришла пора расстаться. Но Мефодий не улетал. Он покидал нас утром, а вечером возвращался.
Так пришёл день, когда мы легли спать, не дождавшись его.
Утром, оставленный с вечера хлебный мякиш, превратился в сухарики. Миша хрустел ими и, не известно за что, хмуро и зло называл меня «типом».
В маршруты теперь ходили мы с Юрием Степановичем вдвоём. Миша, сославшись на ремонт машины, оставался в лагере. Возвращаясь, мы слышали бряканье гаечных ключей. Всё это означало, что Мефодия нет.
Мы молча садились ужинать. Молча ложились спать. Всем нам нестерпимо хотелось домой.
...В каждом человеческом сердце есть уголок, в котором хранятся привязанности. Нельзя не почувствовать как невидимая нить такой привязанности вдруг потянулась от нас к людям, животным, растениям. Не ко всем людям, а какому-нибудь дяде Пете, у которого кирпич легко умещается в ладони, когда он, подмигивая тебе, перекладывает в доме печь. К какому-нибудь Стёпе–Сверчку, который умеет подражать травяным музыкантам. Не ко всем животным, а к какому-нибудь коту Ваське, хоть он и не раз показывал тебе остроту своих когтей. Не ко всем растениям, а к самому высокому стеблю иван-чая. Вон он у забора. Светит тебе малиновыми фонариками нераспустившихся цветов.
И когда обрывается такая нить привязанности, мы вдруг понимаем, что потеряли. Потеряли, быть может, навсегда. И уже не улыбнуться нам тому дяде Пете или тому Стёпе–Сверчку. Тому коту Ваське или именно тому стеблю иван-чая... Не потому ли мои друзья, стоя иногда на берегу Облуковины, молча и долго, пока не погасало солнце, смотрели вслед клину летящих гусей?..
Среди них мог быть и Мефодий. Крыло бы только не подвело. То самое, левое... В котором не хватало одного элеронного пера...
Текст рапечатан с сайта https://peskarlib.ru
Детская электронная библиотека