Детская электронная библиотека

«Пескарь»

Василий ГОЛЫШКИН

Три встречи

(Версия для распечатки текста)

Парадокс… Да, ты ведь еще можешь и не знать этого слова, мой юный читатель и друг. Так вот, парадокс — это высказывание, противоречащее здравому смыслу. Ну, например, если сказать, что война творила, созидала. Странно, не правда ли? Война всегда разрушала и вдруг — парадокс! — творила… Да, творила. Легенды-бывальщины.

Одну такую бывальщину занес к нам в бобруйский прифронтовой госпиталь солдат-днепровец в конце войны. Будто было это, по словам рассказчика, так. Когда они взяли Днепр (он так и выразился: «взяли») и пошли крошить правобережные укрепления фашистов, то в одном блиндаже наткнулись на немецкого генерала. И генерал тот, узрев русских, сдаваясь в плен, выпалил не традиционно-парольное «Гитлер капут!», а нечто неслыханное: «Рус таран» — и тут же поднял руки вверх. Некто из наших, любивший порядок в делах и словах, поправил генерала, кивнул на потолок:

— Таран там… воздух. Здесь — земля… десант.

Но генерал был невменяем и твердил как заведенный:

— Рус таран… Рус таран…

С тем его и через Днепр переправили, в штаб. Рассказчик будто и переправлял. И там, в штабе, придя в себя, генерал на допросе показал следующее. В ночь перед форсированием Днепра русскими его разбудил полевой телефон. Генерал взял трубку и, послушав, с недоумением уставился на телефониста, проспавшего звонок и с виноватым видом навытяжку стоявшего перед генералом.

— Таран за Днепром! Таран за Днепром! — тревожно и глухо кричала трубка. Кричала по-русски, и генерал струсил. Ему некогда было разбираться, и он, приняв «таран» за «десант», приказал немедленно открыть огонь по своим прибрежным позициям. Его тут же поддержала наша, русская, артиллерия, подавив заодно стреляющие по своим огневые точки фашистов, и началась наша знаменитая переправа через Днепр.

…Выложившись перед штабными, немецкий генерал, по словам солдата-рассказчика, пожелал будто узнать, велик ли был «таран-десант», высадившийся в расположении его войск.

«Невелик, — будто ответили ему. — Всего-навсего айн солдат, телефонист по имени Таран».

Генерал вежливо рассмеялся. Он не поверил.

Честно говоря, не очень-то поверили и мы, хотя солдат клялся и божился, что самолично видел потом этого Тарана и даже земляк с ним — оба они из Башкирии и даже из одного села. Не поверили, потому что слишком уж невероятным показался нам «тот» звонок русского телефониста в блиндаже немецкого генерала, хотя, в крайней крайности, и это могло быть. То ли сам второпях в чужую сеть вклинился, то ли немецкие связисты, исправляя повреждение, присоединили его к своей линии связи.

Вспоминая госпитальную бывальщину — а в госпитале, бывало, чего не наслушаешься! — я, едучи в Новую Ушицу, хотя и тешил себя фантастической надеждой на встречу с «тем самым» Тараном, по правде, ни на что не надеялся. «Тот» в Башкирии, «этот» на Украине. Между ними эвон сколько. Да и связист ли он еще, «этот» Таран?

Но тут надо сделать небольшое отступление и объяснить, как и почему я ехал к новоушицкому Тарану. Новоушицкий Таран был участковым инспектором, владевшим секретами раскрытия многих преступлений. Вот эти «секреты» и вели меня в Новую Ушицу.

Я не знаю города без музеев. Город без музеев — что человек без памяти. И музей, как память, хранит все, что пережито его жителями за века и годы — лихое и доброе. Музей города Корсунь-Шевченковского среди прочих экспонатов хранил ладью, по внешнему виду столь почтенного возраста, что, глядя на нее, невольно думалось: уж не на этом ли суденышке наши предки ходили «из варяг в греки»?

— Не на нем, — разочаровал меня не по годам серьезный и начитанный пионер-старшеклассник, красный следопыт и юный экскурсовод музея, когда я, любознательный корреспондент пионерской газеты, спросил у него об этом. — Нет, не на нем, — подчеркнул он и с ученым видом продолжал: — У этого суденышка более героическая биография. На нем один отчаянный телефонист-башкир по имени Таран «из русских в немцы ходил».

Я прикинулся неверящим и, критически осмотрев лодку, заметил:

— На ней, между прочим, этого не написано…

Ученый мальчишка вспыхнул, как факел, но тут же сдержал себя.

— Нет, написано, — сказал он, ущипнув меня взглядом. — Вот, «Борушко»…

— Вижу, — сказал я, разглядев глубокий, как ножевая рана, надрез на внутреннем борту лодки. «Борушко», но не «Таран».

— Таран есть Таран, — сказал мальчишка, — а Борушко — это мой папа. Он тогда, как я, был… В общем, это была его лодка, и он тогда… — Мальчишка, смутившись, пристально посмотрел на меня, уж не думаю ли я, что он хвастается своим папой?

Но я не думал об этом. Я думал о другом. О том, как мальчишкин папа на этой лодке вместе с неведомым телефонистом Тараном…

Видимо, я, сам того не замечая, высказал свои мысли вслух, — потому что до меня вдруг донесся мальчишкин вздох, и я услышал мальчишкин голос:

— Нет, — сказал он, — Таран не взял папу. Спасибо, да, сказал… За лодку… А не взял. Таран сам пошел, с напарником. А ходил он так…

Дальнейшее я излагаю своими словами.

Заполучив лодку, Таран не стал медлить. Катушку на корму, аппарат туда же, напарника — на весла, сам за руль — и пошел. Вода в Днепре свинцовая. И тишина такая, будто все на свете вымерло. Обманчивая тишина. Он-то знает, Таран, что и левый наш, и правый, временно чужой, берега реки полны жизни, лежат, наставив друг на друга тревожное ухо, и ждут: левый — командирского благословения на смертный штурм днепровской воды, правый — когда штурм начнется — приказа открыть огонь и потопить в этой воде штурмующих.

Он, Таран, идет первым. Точнее, в числе первых. Идет, чтобы вместе с разведчиками зацепиться за правый берег и дать связь левому. Он тянет ее за собой, «нитку», — битый, чиненый телефонный кабель, тянет и травит, как перемет без крючков.

Их заметили. Завыли мины, бодая и разбрызгивая свинец реки. Но связисты успели доплыть. Вот они, живые и невредимые, на том берегу. Окопались под огнем, и телефонист подает голос:

«Таран за Днепром… Даю связь… Таран за Днепром…»

Пройдет немного времени, и левый берег, приняв данные разведчиков, отзовется на голос Тарана шквалом убийственного огня, и начнется общая переправа.

…У меня в памяти все еще звучит голос пионера-экскурсовода, повествующего о том, как Таран на своей лодке «из русских в немцы ходил», а уж другой голос, голос моего спутника, настойчиво пробивается в уши:

— Новоушицкий пошел. Сейчас увидим Тарана.

«Новоушицкий район, — догадываюсь я, — но тот ли это Таран?»

— Тот ли это Таран?

— Ну, разумеется… Какой же еще? — Мой спутник пожал плечами, а шофер, обернувшись, бросил:

— Тот… Про него даже поговорка пущена: «У кого дело в шляпе, а у Тарана в фуражечке». — Усмехнулся и приник к баранке, обгоняя автообоз с хлебом нового урожая.

— Какая-нибудь история? — Я пытливо взглянул на своего спутника.

— Если интересуетесь… — И вот что он рассказал.

Кража в Новой Ушице — явление редкое. А квартирных здесь испокон веков не знали. Во всякое время в доме кто-нибудь да есть. И вдруг нате, как снег на голову: прибегает к Тарану одна из жительниц поселка и не без восклицательных знаков сообщает: обокрали!

Таран — воплощение спокойствия. Заточил карандашик, достал тетрадочку (я ее потом видел: «Для происшествий») и вопрос за вопросом:

«Что взяли? Как в дом проник? В дверь? Через окошко?»

«Со двора, через кухню».

На строгом лице чуть заметная усмешка — показалась и спряталась: «Есть ниточка. Не случайный прохожий вор. Из здешних кто-то. Ходы-выходы знает. А если не из здешних, значит, из бывавших или живших здесь».

«Пошли».

Подошли к дому. Дом — как все прочие в Новой Ушице, за частоколом деревьев. Потерпевшая пригласила войти, но Таран стоял, ничего не видя, ничего не слыша. Стоял и воображал себя… вором. Вот он, зная ход, во двор вошел. Петлю вместе с замком выдернул. В дом проник и стал по шкафам и чемоданам шарить. Целый узел напихал — и через двор на улицу… Стоп. Через двор, но не на улицу — на улице с узлом он человек приметный, — а на огород, и там задами за околицу.

На огороде — вот где он будет след вора искать. И он нашелся, тот след, — плюшевая фуражечка с лакированным, как ноготь, козырьком. На веточке, как на гвоздике, висела. Не сам, конечно, вор повесил, а она повисла, когда вор сквозь кусты продирался. Вешняя трава возле кустов, будто конь валялся, помята. Ну факт — вор фуражечку искал. Не нашел и убрался прочь простоволосый.

Фуражечка эта уже не «ниточка». И даже не «синица в руках», а целый «журавль».

Таран прощается с хозяйкой, обещая ей благополучный исход дела, и не спеша идет по поселку, вежливо кивая то тому, то этому, а с иными подолгу толкуя о чем-то. Со стороны посмотреть, прогуливается человек и от нечего делать точит лясы со встречными-поперечными. Но это вовсе не так… Таран работает или, точнее, «занимается общественной деятельностью».

Народных дружин у Тарана не одна, а целых восемь, по числу подопечных сел с районным центром, и дружинников в них более двухсот, ребят, как на подбор, лучших на счету колхозном.

…Идет Таран, работает, но чем дальше идет, тем больше мрачнеет. «В такой вот фуражечке? Нет, не видывал». «Не нашенская, у нас в таких не щеголяют». «Из области мода, в Хмельницком, видел, носят». Пусть в Хмельницком. Но как она сюда, в Новую Ушицу, из Хмельницкого попала? Ветром занесло, что ли?

«Доброе утро, дядя Таран!»

Шел потупившись, размышляя о случившемся, услышал приветствие, остановился, поднял голову и порозовел от удовольствия: пионеры! Юные друзья милиции! Его главная «дружина»: глазастая и смелая.

«Доброе, ребята, доброе…»

Но ребята на Тарана не смотрят. Ребята смотрят на то, что у Тарана в руках. А в руках у дяди Тарана — доброго великана — гражданская фуражечка. И лица у ребят мрачнеют. Они давно слышали, что дядя Таран собирается в «отставку», на пенсию. Может, перешел уже и сейчас вот идет переодеваться в гражданское?

Не выдержали, пристали с расспросами:

«На гражданскую форму переходите, да?»

Таран, поняв, почему вдруг помрачнели, рассеял сомнение:

«Не то… Хозяина вот ищу». — И поиграл фуражечкой.

«А чья она? Кто хозяин?»

«Знать бы… — вздохнул Таран. — Одно ясно — во́рова».

Глаза у ребят загорелись. Фуражечка пошла по рукам. И вдруг голос из хора — неожиданный и ликующий:

«Она!»

Таран весь внимание. Смотрит строго и требовательно. Язык не повернется неправду сочинить. Но белобрысый, с круглой, как арбуз, головкой и не думает сочинять. Вчера он эту фуражечку, ну не эту, так точь-в-точь такую, видел.

«Где?» — голос у Тарана, как и вид, строг.

«На хлебном… С кочегаром… — мальчик запнулся, — ну это…»

«Бражничал», — подсказал Таран.

«Точно!» — просиял кавун, довольный тем, что мог оказать услугу самому дяде Тарану.

Дальше пошло-поехало, как по катаному. Правда, кочегар хлебного завода, вызванный и допрошенный, «факт распития» отверг начисто — чтоб он, да на рабочем месте, да еще с посторонним-неизвестным? — но к нему по этому поводу и не придирались. Его просто попросили припомнить обстоятельства визита этого самого неизвестного-постороннего в кочегарку хлебного завода. И кочегар припомнил: за шпагатом пришел. Упаковать что-то. Ну, кочегару шпагата не жалко, дал бы, да не было. Пришлось веревку пожертвовать. («Вот он чем узел скрутил», — подумал Таран.) Взял и ушел. А кто он, откуда, кочегар убей не помнит.

Таран упрекнул кочегара:

«Трезвый был, а не помнишь».

Кочегар виновато потупился и, боясь попасться на пьянке, припомнил:

«Из Хмельницкого, если не врал. А что здешний и на агронома учится, точно, врал. Я здешнего всякого знаю. А этого, гнедого, тогда только и увидел. Может, раньше не замечал».

«Проверим», — сказал Таран и отпустил кочегара.

«Гнедой»… С этой скудной палитрой примет Таран и явился в техникум. Фуражечку в дирекции не опознали: «Нет, не здешняя», а «гнедого» вдруг припомнили. Был. Экзаменовался. Не сдал и убыл. Откуда прибыл? Из Хмельницкого.

Спокойствие не выдало, но внутри у Тарана все запело. И кочегар сказал: из Хмельницкого. Совпадение? Нет, след.

В тот же день в Хмельницкий из Новой Ушицы выехал уполномоченный…

…Владимир Моргуненко не ожидал «гостей». Тем более в форме, один вид которой вызывал у бывшего кандидата в агрономы не безотчетный, а вполне осознанный страх. Владимир захлопотал, изображая радушного хозяина, но «гости» не собирались засиживаться. Они только на минуточку. За ним, Владимиром. «По вызову и приглашению товарища Тарана». Не знает, кто такой товарищ Таран? Участковый инспектор из Новой Ушицы. Ничего не забыл в этой Новой Ушице? Забыл не забыл, там будет видно. Поехали. И, пока ехали, Моргуненко все допытывался: зачем везут?

«На примерку», — отвечали усмешливые конвоиры.

И «примерка» состоялась. Тотчас, как только Моргуненко перешагнул кабинет участкового инспектора.

«Примерьте», — сказал Таран, буравя его острым взглядом, и протянул вошедшему модную фуражечку с лакированным козырьком.

Моргуненко, опешив, машинально протянул руку и тут же отдернул ее, как от огня: попался!

…Рассказ моего спутника был прерван возгласом шофера:

— Новая Ушица!

Машина остановилась возле милиции, и мы вышли. Видимо, нас уже ждали. С крыльца молодцевато сбежал сухопарый человек, одарил нас взглядом умных, все понимающих глаз и представился:

— Таран Владимир Елизарович.

— «Таран за Днепром»? — с места в карьер спросил я.

Быстрый взгляд, растерянная улыбка — откуда, мол? — и смущенное:

— Было.

— И лодка в музее?

Та же реакция, и тот же смущенный ответ:

— Моя.

Последний вопрос, и все станет на место: тот или не тот?

— Вы ведь не здешний?

— Из Башкирии.

…Мы прошли в кабинет инспектора, и Владимир Елизарович Таран стал рассказывать мне о себе. Он рассказывал, а я записывал, хотя знал о нем уже многое.

На прощание я попросил Тарана раскрыть мне свой главный секрет.

— Какой такой секрет? — добродушно удивился Таран.

— Секрет, который помогает вам раскрывать преступления.

В это время с улицы до нас донеслась барабанная дробь. Таран, сидевший за столом, живо встал и подошел к окну. Поманил меня. По улице под красным знаменем шел отряд.

— Вот он, мой секрет, — сказал Таран и тепло, как отец детям, улыбнулся проходящим ребятам — юным друзьям милиции.

Текст рапечатан с сайта https://peskarlib.ru

Детская электронная библиотека

«Пескарь»