Детская электронная библиотека

«Пескарь»

Вильям КОЗЛОВ

Горсть рыболовных крючков

(Версия для распечатки текста)

Я один в учительской. Непривычно тихо. Тяжелые канцелярские шкафы молча стоят по углам. На шкафах таблицы, свернутые в трубки схемы. На столе синеватый глобус. Если закрыть глаза, а потом сразу посмотреть на глобус, то кажется, что он вертится.

Но я на глобус не смотрю. Я смотрю в окно. Медленно кружась, падает снег. Снежинка за снежинкой. Когда с неба льется дождь, все кругом звенит и пляшет. А снег падает бесшумно. С той стороны до меня не долетает ни единого звука.

Я не знаю, сколько времени я сижу в учительской. Час, два? Или три? Большие настенные часы в желтом деревянном ящике остановились.

Стрелки показывают половину второго. Какого дня? Неизвестно. Может быть, эти часы уже сто лет стоят. Если бы я мог достать со стула до маятника, то пустил бы часы. Пускай бы тикали.

Сегодня 31 декабря. А вдруг я просижу здесь до ночи? После того как пробьют кремлевские куранты, начнется 1 января нового года. Так в своей автобиографии и напишу: посадили под замов в таком-то году, выпустили в другом. От этой мысли мне стало и смешно, и грустно. Еще никто не просидел под ключом в учительской год.

Мимо стекла летит и летит снег...

Я снова во всех подробностях вспомнил, как все это произошло...

В классе погас свет. Сначала стало тихо. Секунды на две. Потом все разом взревели. Не так уж часто во время уроков гаснет свет. Особенно во время урока немецкого языка. Когда немного стало потише, мой сосед, толстяк Миша Иванов, громко сказал басом:

− Долой немецкий язык!

В классе засмеялись.

Кто-то два раза мяукнул. Один раз ничего, а другой − противно, словно кошке на хвост наступили.

Снова все рассмеялись. У нас веселый класс. Ребята могут смеяться по всякому поводу. И без повода. Лишь бы посмеяться.

На задней парте свистнули. И опять все засмеялись. Не смеялась лишь учительница Елена Петровна. В темноте ее не видно, но я все равно знал, что она не смеется, а, наоборот, хмурит свои черные брови. И терпеливо ждет, когда в классе загорится свет. И тогда мы снова будем хором переводить отрывок из «Бременских музыкантов».

Это был последний урок в этом году. В зале уже установили елку. Завхоз дядя Петя с накладной специально ездил на машине за ней в еловую рощу. Это за сорок километров от города.

Мы надеялись, что Елена Петровна сегодня отпустит нас пораньше. Никто не думал о «Бременских музыкантах». Все думали о каникулах, елке и о подарках, которые нам под музыку после уроков вручит дед-мороз.

Может быть, Елена Петровна и отпустила бы нас, но все испортил Мишка. Очень нужно было ему орать: «Долой немецкий язык!»

− Галя, − прозвучал из темноты голос учительницы, − проспрягай глагол «идти».

Галка Вербина − отличница. Она впотьмах может ответить на любой вопрос.

Галка встала и начала спрягать.

Мишка Иванов прорычал:

− Заткнись!

Елена Петровна спросила:

− Кто этот «герой»?

− Я-а-а! − проблеял козлом Мишка.

Елена Петровна немного помолчала, потом снова спросила:

− Не стыдно, Боря?

Эта идиотская Мишкина привычка орать в потемках чужим голосом мне не нравилась. Вот опять учительница подумала, что это мои шуточки. В классе был один Боря. Я.

Я хотел сказать, что это не я крикнул, но тут Мишка рявкнул:

− Ио-хо-хо и бутылку рому!

Сверху что-то посыпалось. И сразу поднялся дикий шум, визг. В этот момент зажегся свет. Мой сосед Мишка куда-то исчез. Уж не выскочил ли под шумок за дверь? Но тут из-под парты показалась курчавая Мишкина голова. Он как ни в чем не бывало уселся на место. Вот человек этот Мишка Иванов! На уроках − не пикнет! Сидит за партой как пришитый. А впотьмах вон какие штуки выкидывает.

− Что случилось? − спросила учительница. Я заметил, что на ее щеках розовые пятна.

− Какие-то крючки! − заявила Галка Вербина, вытаскивая из своей прически сразу несколько маленьких рыболовных крючков. Другие девчонки тоже ковырялись в своих головах. И у мальчишек застряли в волосах крючки. Я тоже обнаружим один крючок. Повезло лишь Киму Гаврилову: ни одного крючка не упало на его голову, хотя его шевелюру не расчешешь. Она стоит над головой как рыжее пламя.

− На стол! − приказала Елена Петровна. Пятна на ее щеках стали еще ярче. Все потащили крючки на стол. Отнес и я свой крючок. Положил на стол рядом с другими. Последним отдал крючок Миша Иванов.

− В ухе нашел, − сказал он. − Еле вытащил.

Когда угомонились, Елена Петровна сказала:

− Кто это сделал?

Наш пятый «б» умел не только смеяться, но и молчать. А потом, никто не знал, чья это работа. В классе было темно, как в погребе.

− Эта шутка могла бы для кого-нибудь очень печально кончиться, сказала учительница. − А если бы в глаз?

Это было бы действительно печально. Если бы крючок попал в глаз, можно остаться и кривым. Кто же это все-таки додумался?

Но класс молчал. Я хорошо знал всех ребят, но подумать ни на кого не мог. Я даже посмотрел на окно, не открыта ли форточка? Мог ведь кто-нибудь с улицы бросить эти дурацкие крючки?

Форточка была закрыта.

Зазвенел звонок, но мы молча сидели за партами. Елена Петровна сказала: пока виновник не сознается, мы никуда не уйдем из класса.

− Неужели вам приятно будет встретить Новый год вот здесь, за партами?

Приятного тут мало. И на школьный маскарад не попадем. Будем сидеть за партами и дремать. Интересно, а поесть нам дадут? Или так до конца года и будем голодные?

− Башку бы открутил... − сказал я Мишке. − Сиди теперь...

− Ты хочешь что-то сказать, Боря? − сказала Елена Петровна.

Мне нечего было сказать ей. А вот спросить было что.

− Нам новогодние подарки сюда принесут? − спросил я. Мне вдруг захотелось есть. Даже в животе забурчало.

Елена Петровна ничего не ответила. Она держала в руках какую-то бумажку и читала, потом положила на стол и уставилась на меня. И взгляд учительницы не предвещал ничего доброго.

− Чего это она? − спросил я шепотом Мишку.

− Подарочек захотел, тихонько засмеялся Мишка. − На блюдечке тебе принесут...

− Встань! − резко сказала Елена Петровна.

Я встал.

− Зачем ты это сделал? − спросила она.

Я не сразу понял, в чем дело.

− Ты не только хулиган, но и трус! − сказала учительница.

Я стоял за партой и хлопал глазами. У меня пропал дар речи. Учительница смотрела на меня. Пятна на ее щеках стали красными. Весь класс смотрел на меня. Стало тихо. Так еще не было тихо ни на одном уроке.

И вдруг тишины как не бывало. Все заговорили разом. Одни говорили, что я не способен на такую подлость, это не мой стиль. Другие утверждали, что я на все способен. В этом веселом разговоре не участвовали трое: Галя Вербина, Ким Гаврилов и Миша Иванов. И еще Елена Петровна. Она молча ждала, пока все выговорятся. Почему молчала Галя, я догадывался. Неделю назад я написал ей записку, в которой признался, что она мне давно нравится, с третьего класса, и предложил ей дружить. Она обещала подумать. Ким молчал, потому что он мой лучший друг. Миша молчал из солидарности. Он все-таки мой сосед.

Он-то знает, что у меня крючков не было.

− Ты испортил всем настроение перед праздником, − сказала Елена Петровна...

− Можно сесть? − спросил я. − Вы про крючки? Так это не я их бросил.

− Все ждут, когда ты сознаешься.

Мне надоело стоять. А потом зло взяло: с какой стати меня оскорбляют? Я без спроса сел на место. Несколько раз повторила Елена Петровна: «Встань!» − я так и не встал. Тогда она послала Галю Вербину, которая сидела на первой парте, за директором школы − Романом Дмитриевичем.

Галя очень быстро вернулась и заявила, что директора нигде не видно.

− Ты плохо искала, − недовольно сказала Елена Петровна. − Он в пионерской комнате. Или у завхоза.

За директором отправили Мишу Иванова. Он сочувственно посмотрел на меня, − дескать, ничего не поделаешь, служба... И отправился искать директора. Мише повезло: он в три минуты разыскал Романа Дмитриевича и привел в класс.

Наш директор был не совсем обыкновенный человек. Огромный и круглый, как башня. Лицо у него красное, нос толстый, бритая шея налезает на воротник. Он носил синий железнодорожный китель. На руке большущие часы. Когда я впервые увидел директора пять лет назад, то он мне целую неделю снился. Я куда-то убегал от него, а он догонял меня.

Роман Дмитриевич выслушал учительницу и уставился на меня.

− Подойди ко мне, − приказал он.

Я подошел. Мне пришлось задрать голову, чтобы увидеть первую пуговицу на его кителе. На лицо я не хотел смотреть. По школе шел слух, что наш директор умеет гипнотизировать. Мне не хотелось спать. Мне все еще хотелось попасть на елку и получить подарок, за который моя мама давным-давно внесла деньги.

− Смотри в глаза, − сказал директор.

Пришлось посмотреть. Глаза у Романа Дмитриевича были небольшие и синие. И бритые щеки − синие.

− За такие штучки исключают из школы, сказал директор. − Понял?

Чего же тут непонятного? Только я-то ни при чем. Пусть исключают того, кто крючки бросал.

− Будешь упорствовать? − спросил Роман Дмитриевич?. − Или публично сознаешься?

Я молчал и смотрел на директорскую пуговицу. Она была белая и сияла.

− Хорошо, − сказал директор, − сейчас ты, голубчик, заговоришь...

Он крепко взял меня за руку и, как первоклассника, вывел из класса. Молча дошли до учительской. Роман Дмитриевич поставил меня перед собой, уселся в кресло. Теперь волей-неволей я видел его лицо. Я стал твердить про себя: «Не спать, не спать!»

− Я могу и так тебя исключить, − сказал он. − Но ты прежде сознаешься. Я хочу знать: почему ты это сделал?

Он вытащил из кармана папиросы, закурил. Когда синий дым заколыхался перед моим лицом, я перевел дыхание. Я понял, что не засну. Говорят, что гипнотизеры не каждого могут усыпить. Иногда у них бывает осечка.

Директор курил, а я смотрел в окно. Шел снег. Мне захотелось на ладонь поймать несколько снежинок. Они сразу бы растаяли и превратились в капли.

− Где ты взял эти крючки? − спросил Роман Дмитриевич.

− В глаза-то их не видел!

− Я могу рассердиться, − сказал директор.

В учительскую без стука вошел наш завхоз дядя Петя.

− Бухгалтерия не оформляет, Роман Дмитриевич, − сказал он. − Одно ваше слово...

− Посмотри на этого голубчика, − кивнул на меня директор. − Он думает, что мне делать нечего!

Дядя Петя укоризненно посмотрел на меня и снова повернулся к директору.

− Как же с деньгами-то, Роман Дмитриевич?

− Он бросил на головы ребят рыболовные крючки! Каков фрукт, а?

− На головы? − снова посмотрел на меня завхоз. − Ай-яй-яй! Нехорошо, брат... Распорядитесь, Роман Дмитриевич, а?

Директор грузно поднялся с места:

− Посиди, подумай, каков ты фрукт, а я потом поговорю с тобой...

Я слышал, как повернулся ключ в двери. Закрыли. На ключ.

И вот я сижу здесь. Я могу ходить. Бегать. Плясать. Только не хочется. Когда я еще в школу не ходил, мама в угол ставила. На пятнадцать минут. Самое большее − на полчаса. А сколько я сижу в учительской? Никудышный у нас завхоз. Часы не может отремонтировать.

Я слышу, как бегают по коридору ребята. Слышу их голоса. Потом я перестал слушать. Надоело. Я стал смотреть в окно. А что, если снег всю зиму будет идти? Самые высокие дома спрячутся под снегом... Хорошо сейчас в лесу. Кругом белым-бело. В голубоватых сугробах стоят облепленные снегом маленькие елки. Меж ними петляют заячьи следы. Под соснами, в глубоких норах, спят ежи. И где-то волки прячутся.

Потом я стал думать про дом. Мама, раскрасневшаяся, стоит у плиты и печет новогодний пирог. Папа бегает по магазинам и покупает всякую всячину. Вечером к нам придут гости. У нас дома елка. Сестренка уже пришла из школы и развешивает на елку конфеты, пряники, яблоки. И наверняка не проносит мимо рта. Интересно, придут к нам Борисовы? Придут! Они всегда в праздники приходят к нам. У Борисовых есть дети. Нонка и Димка. Димка − мой приятель. Не такой, как Ким Гаврилов, но мы с Димкой ладим. А Нонка очень красивая. Не такая красивая, как Галка Вербина, но ничего. Она поет хорошо. Гости всегда просят Нонку спеть что-нибудь. Сначала она покапризничает, а потом все равно споет. Даже если ее и не будут просить − споет. Нонка любит петь.

Кто-то подергал дверь за ручку, затем повернулся ключ. Наконец-то! Вошла Елена Петровна. Увидев меня, поджала губы. Положила в шкаф классный журнал и подошла к вешалке. Пока одевалась, на меня ни разу не взглянула.

Сейчас она уйдет. Где-то будет встречать Новый год. Интересно: как учителя встречают Новый год? Наверное, соберутся вместе и начнут толковать про нас: этот хороший, а этот нехороший. Про меня скажут: плохой. Просто никудышный. Взял и шнырнул на головы ребят горсть рыболовных крючков...

Кто бы это мог сделать? Я перебрал в памяти всех ребят, но ни на кого не мог подумать.

− Расплачиваешься за свое упрямство? − сказала Елена Петровна.

Она стояла перед зеркалом и поправляла на голове черную меховую шапочку. Пятен на ее щеках не было. С чего все-таки она взяла, что это я бросил крючки?

− Вы ночью, наверное, как кошка видите? − спросил я.

− Меня не проведешь, − сказала учительница.

Она подошла к двери. Неужели тоже закроет на ключ?

− Мне очень жаль, Боря, − сказала она, взглянув на свои часы. − Но твой поступок просто ни в какие рамки не укладывается. Это уже не хулиганство... Это...

Елена Петровна еще раз посмотрела на часы и ушла. Я слышал, как простучали ее каблуки по паркету. Не закрыла! Не успел я обрадоваться, как снова услышал приближающийся стук каблуков. Неуверенный стук, тихий... С той стороны медленно повернулся ключ...

Мама уже испекла пирог. А папа выложил покупки на стол. Он обязательно что-нибудь забыл купить. Он всегда забывает. Мама снова пошлет его в магазин, а сама будет накрывать праздничный стол.

Сестренка села в кухне за стол. Ковыряет клеенку вилкой. Ждет меня. Мы всегда обедаем вместо... Придется ей сегодня обедать без меня.

Какому все-таки идиоту забрело в голову притащить в школу крючки?

Что сегодня мама сварила на обед? Если грибной суп, то мне повезло. Грибной суп я не люблю. А на второе сырники. Со сметаной. И компот с грушами. Сухие груши лежат в нижнем ящике стола. Они пахнут медом. Их можно долго жевать.

Из большого зала донесся басистый звук и замер. Оркестранты настраивают свои инструменты. Скоро придут ребята. Скоро вечер. Новогодний. Начнутся игры, потом художественная самодеятельность... Дурак я, дурак! Надо было записаться в драматический кружок. Все «артисты», занятые в концерте, были освобождены от занятий. У них генеральная репетиция. И я был бы освобожден, не сидел бы сейчас тут. Меня уговаривали, чтобы записался, а я, дурак, не захотел.

Где же Роман Дмитриевич? Я посмотрел на вешалку. Его бобриковое пальто с рыжим воротником висело. И высокая курчавая папаха стояла на полке. У директора дел по горло. А тут еще со мной надо возиться. Ходит Роман Дмитриевич по коридорам и дувает: что за отвратительные ученики у него в школе! Крючками швыряются! Еще хорошо обошлось без потерь, а если бы в глаз?

Я бы сознался, если бы бросил. Но мне и в голову такое не пришло бы! А директор думает, что это я. И Елена Петровна. И ребята...

Я услышал, как кто-то поскребся в окно. Я где-то читал, что дед-мороз справедливый старик. Он не забывает и про таких, как я. Это он стучит в окно. Наверное, ключ в форточку протянет мне.

Я подошел к окну. Увидел, как падает снег, и еще увидел много-много огней. Веселых и ярких. Снежинки плясали. И огни плясали. Деда-мороза не было. К стеклу прилепилось лицо Кима Гаврилова. Он был в пальто, но почему-то без шапки. Его нос смешно расплющился и стал белым. Ким улыбался и кивал головой. Чего он улыбается? Ишь развеселился!

Я махнул рукой и отошел от окна. Мне неприятно было смотреть на его улыбающееся лицо. Мне было совсем невесело. Но Ким снова постучал. Его рот раскрывался и закрывался. Слов я не расслышал. В учительской были двойные рамы. Тогда я забрался на подоконник и отворил форточку. У меня мелькнула мысль, что не худо бы выбраться отсюда через эту форточку. Я попытался протиснуться, но в отверстие едва пролезла голова. Боком. Назад ее с превиликим трудом вытащил.

− Иди веселись, − сказал я.

У Кима были белые волосы. Это снег припорошил. На плечах тоже снег.

− Я не пойду на вечер, − сказал Ким. − Ну их к черту!

− А подарок?

− А-а, проживу без подарка, − сказал Ким. − Скоро тебя отпустят?

Я пожал плечами. Откуда я знаю? Прошло два часа, как я сижу в учительской. А может быть, и три. У меня часов нет. Я хотел спросить у Кима, который час, но не спросил. Подумает, что переживаю. Мне не хотелось, чтобы он так думал.

− Хлеба нет у тебя? − спросил я. Откуда мог быть хлеб у Кима?

Мы немного поговорили, и он ушел. На прощание Ким сказал, чтобы я приходил к нему домой. У них отличная елка. Звезда есть и все такое. А на школьный вечер он не пойдет.

Ким помахал мне рукой и ушел. Я не видел, куда он ушел. Но я знал, что Ким попусту болтать не будет. На школьный вечер он не пойдет. Это из-за меня. Ким настоящий друг.

Я вспомнил, как мы с ним набили морду одному старшекласснику. Он приставал к нам. Это был толстый мальчишка, Круглый и розовый, как сарделька. У него была маленькая голова и маленькие серые глаза. А рот большой. Он все время раскрывал его, чтобы сказать нам какую-нибудь гадость.

Однажды мы возвращались из школы домой. Я, Ким и Галка. Толстый Венька − так звали этого мальчишку − стал задирать нас. Он стукнул Кима портфелем по голове. Ким смолчал. Потом толстяк подставил мне подножку. Я тоже не стал с ним связываться. Он на два года старше нас. И потом, он очень толстый. Его не так-то просто свалишь с ног. Может быть, мы и не набили бы ему морду, если бы не Галка. Она презрительно посмотрела на нас и сказала:

− Тюфяки!

Я посмотрел на Кима, а он на меня. Этот толстяк нам до смерти надоел. Его давно нужно было проучить. Просто удивительно: как мы до сих пор могли спускать ему? Нас с Кимом так зло разобрало, что мы тут же, на дороге, отдали Галке портфели и предложили Веньке подраться. Он раскрыл свой большой рот и захохотал. Он бы хохотал до утра, но Ким подошел к нему и дал по уху. Венька сразу перестал смеяться. Он бросился на Кима, и они схватились. Я видел, что моему другу туго. Венька повалил его на тротуар и стал пинать ногами. Это было не по правилам. Пока они возились, я стоял и смотрел. Я бы, конечно, мог подойти и трахнуть Веньку по голове. Но это тоже не по правилам. Нужно драться один на один. Но когда толстяк стал пинать лежачего Кима ногами, я не выдержал и подошел к ним.

Я изо всей силы ударил Веньку в лицо. Он сразу повернулся ко мне и замигал. Я ударил его еще раз. Он все смотрел на меня и мигал. А потом я увидел на его глазах слезы. Толстый Венька плакал, как первоклассник. Нос его распух, из него текла кровь. Венька стал размазывать ее по лицу.

И тут я увидел Галку. Во время драки я совсем забыл про нее. Галка стояла рядом и смотрела на меня. Большие серые глаза ее сияли. Я посмотрел ей в глаза и снова размахнулся, но не ударил, − Венька не защищался. Его можно было бить сколько угодно, и он все так же стоял бы и размазывал кровь по лицу.

Мы ничего не сказали Веньке, взяли у Галки свои портфели и ушли.

Больше к нам Венька не приставал.

А я потом написал Галке записку: дескать, хочу с тобой дружить. Она обещала подумать. Мне было очень приятно, что Галка думает обо мне. Только что-то слишком долго она думает. Уже пора бы и ответ дать.

Я услышал громкий топот, смех. Это в зал пустили ребят. Значит, уже кончилась самодеятельность. Сейчас начнут ходить вокруг елки и петь. А потом из класса, где гримируются «артисты», выйдет дед-мороз в красной шубе и с большим мешком. Он будет раздавать подарки.

Ребята ходили вокруг елки и пели: «В лесу родилась елочка...» Мне захотелось закрыть чем-нибудь уши или спрятаться куда-нибудь подальше. Я возненавидел эту глупую песенку. «В лесу родилась елочка...» И черт с ней! В лесу полно всяких елочек. И елей, и сосен, и разных других деревьев. Не обязательно про них петь. Деревья всегда в лесу рождаются. Не посреди же дороги им расти!

Когда песню исполняли, наверное, в двадцатый раз, я поклялся, что никогда в жизни не буду петь никаких песен, а уж про елочку и подавно. Последний человек я буду, если мой язык когда-нибудь произнесет: «В лесу родилась елочка...» И кто только придумал эту дурацкую песню?

От нечего делать я открыл шкаф и достал оттуда наш журнал. Посмотрю, у кого какие отметки выведены за четверть. Я стал листать журнал, и вдруг оттуда выпал листок. Я развернул его и прочитал: «Это сделал Борис Антонов». И все, больше ни слова. Подписи не было. Почерк узнать было невозможно. Потому что слова вкривь и вкось нацарапаны печатными буквами. Я вспомнил: этот листок держала в руках Елена Петровна. А ей кто-то на стол положил, когда свет погас.

Я снова, уж в который раз, представил себе лица всех ребят, с первой парты до последней. И даже себя представил, сидящего рядом с Мишей Ивановым. Я подолгу смотрел в каждое лицо, искал в нем подлеца.

Записка была написана рукой одного из ребят. У меня врагов не было. Так мне до сих пор казалось. И класс наш был очень дружный. Не очень дисциплинированный, но дружный. Ребята всегда стояли друг за друга. И девчонки не были ябедами. И вдруг такое?

Оттого что я прочел записку, мне стало еще хуже. Лучше я ее не читал бы. Еще пять минут назад я не мог даже предположить, что в нашем классе есть чудак, который способен швырнуть на головы ребят крючки. А теперь я стал подозревать в подлости всех. Всех, кроме Кима. И конечно, кроме Галки.

«В лесу родилась елочка...» − неслось из зала. И дружный топот. Я схватил чернильницу и запустил в дверь. Чернильница не разбилась, она укатилась куда-то под шкаф. А на белой двери остались фиолетовые брызги.

Мне захотелось разбить окно и убежать домой или куда глаза глядят. Только бы не слышать эти голоса и топот. Я ненавидел их всех.

Я ушел в угол, сел на кипу старых тетрадей, перевязанных толстым шпагатом, и закрыл руками уши. Пусть я здесь буду до утра. Пусть просижу здесь все каникулы. Умру с голоду. И пусть все будут хоронить меня. И первым пойдет за моим гробом Роман Дмитриевич. В бобриковом пальто с рыжим воротником, и высокой курчавой папахе.

Он будет нести под мышкой красную крышку и тяжело вздыхать. Конечно, таких, как я, в школе много. И они все пойдут за гробом, из которого будет торчать мой бледный острый нос. И тот, который написал записку, пойдет. И тоже, наверное, будет вздыхать, как паровоз. И почему из-за какого-то гада я должен покачиваться в красном гробу? Мне стало до слез жалко себя.

Ладно, я сознаюсь! Скажу директору, что это я принес в школу крючки. Скажу, что три ночи не спал, все время думал, как подброшу их вверх. Скажу, что попросил знакомого монтера, чтобы на последнем уроке погасили свет. Даже не монтера, а начальника горэлектросети. Он к нам в гости ходит. Попросил как следует, и он уважил, взял и на пять минут выключил во всем городе свет.

Зачем я это сделал? Пожалуйста, отвечу. У меня дома два вагона этих крючков. Надо же как-то от них избавляться? Вот я и хожу по городу и швыряю крючки вверх. Это очень интересно − бросать крючки вверх. Они цепкие, эти крючки. Они впиваются во что угодно. В нос, в глаз, в волосы и даже в язык, если он торчит изо рта. Они с острым жалом, эти крючки. Уж если какой вопьется, то не так-то его просто вытащить!

− Ну где же вы, Роман Дмитриевич?!

Я подбежал к двери и стал стучать кулаками, потом грохать ногами так, что пальцам ног стало больно. Но меня никто не слышал. Ребята все еще ходили вокруг елки и пели «В лесу родилась елочка...».

Я стал метаться по учительской. Мне захотелось все крушить, ломать! Случайно я увидел на полу под дверью скомканный лист. Опять записка! Я схватил ее и, не читая, разорвал. Я подскочил к огромному шкафу, где хранились журналы, и стал раскачивать его. Мне захотелось опрокинуть его на пол, а потом разбить стекла. Но шкаф был тяжелый и стоял, как дубовая колода.

Я снова сел в угол на кипу тетрадей. Записка, разорванная пополам, валялась на полу. Из форточки тянуло, и половинки шевелились. Эту записку подсунули под дверь. Кто же это подсунул? Я поднял клочки, положил на колени. Разгладил, но прочесть сразу не смог. Наверное, что-то в глаз попало... Наконец я разобрал слова и сразу узнал почерк. Это была записка от Галки. «Я буду с тобой дружить! Приходи завтра ко мне на елку. Галя В.».

Я осторожно разгладил листки и снова прочитал.

...У Галки легкая походка. Длинные ноги в коричневых чулках. Глаза серые инемного грустные. Это потому, что Галка жила только с матерью. Отца у нее не было. Об отце она никогда не говорила. И никто не знал, где он. Когда Галка смеялась, брови ее разлетались в разные стороны. А зубы сверкали. Волосы у Галки каштановые и короткие. И еще я заметил, что у нее очень длинные и тонкие пальцы. Я даже один раз ей сказал, что она будет доктором. Животы больным резать.

Я бы пошел завтра к Галке в гости. Она живет через два дома от меня. Но я не знаю, когда меня выпустят. И потом, я сразу сбегу, если услышу: «В лесу родилась елочка...» Неужели и Галка там, за дверью? Ходит вокруг елки, держится за чью-нибудь руку и поет?

И записку она написала мне из жалости. Галка очень добрая, я знаю. Когда ребята подбили молодого скворца, Галка подобрала его и целый месяц ухаживала, а потом выпустила на волю. Галка любит разных животных. У нее ежик дома и много белых мышей. Они в тумбочке живут. Она один раз домой собаку притащила, но мать прогнала. Галка прибежала ко мне и попросила, чтобы я спрятал собаку до утра. Я отнес щенка в сарай, а потом моя мама пошла зачем-то туда и выпустила щенка.

После этого Галка три дня не разговаривала со мной... Пожалела меня сегодня Галка, как того щенка. Кстати, какого он цвета был? Черный с белым. Или белый с черным?

Не пойду я к ней на елку. Я не люблю, когда меня жалеют. Целую неделю молчала. Ни слова! А сегодня, когда меня закрыли на ключ, вспомнила.

Не пойду я завтра к ней. Буду сидеть дома и книжку читать. И вообще никто мне не нужен и никого я не хочу видеть.

Из зала неслась музыка, смех, выкрики. Играют в какую-то игру. Кажется, в фанты. Тоже мне игра! Какая-то дурацкая. В прошлом году мне повезло. Я срезал ножницами кулек с фисташками. Вкусные такие. А Мишка Иванов срезал три пакета. Потом он признался, что приподнял немного повязку и все видел. Он мог бы все нитки обрезать, да ему больше не разрешили.

Я прислонился спиной к стене и закрыл глаза и сразу вспомнил бабушку. Она живет на станции Фирово, недалеко от Осташкова. Моя бабушка очень вкусные готовит оладьи. На постном масле. Пышные такие, поджаристые. Можно десять штук съесть и − хоть бы что. Даже не заметишь. Уеду к бабушке, в Фирово. Буду там жить. Там тоже школа есть. И ребята там, наверное, не такие... Крючками не будут бросаться. Там на крючки рыбу ловят.

Я не заметил, как заснул. Мне приснился хороший сон. Будто я сижу с бабушкой за столом и пью чай, а на сковородке шипят горячие оладьи. Я вижу, что они уже готовы, пора их снимать, а бабушка пьет чай и рассказывает, как она медведя в лесу повстречала. Мне жалко оладий, и боюсь бабушку перебить. Если ее перебьешь, она так и не доскажет, что было дальше.

Сон мне так и не удалось досмотреть. Кто-то взял меня за плечи и поставил на ноги.

− Из головы вон, − услышал я громоподобный голос директора. − То да се... А про тебя забыл... Замотался с вечером... Черт бы его побрал!

Роман Дмитриевич взял большой рукой меня за подбородок, заглянул в глаза. От руки пахло мандаринами.

− Плакал? − строго спросил он.

− Исключайте, − сказал я. − Я бросил эти крючки... Вверх!

− Какие крючки? − наморщил лоб директор. − Ах да, крючки... Рыболовные. Чего же ты разбрасываешься крючками? Разбогател?

Лицо у директора красное, глаза усталые. Я вдруг подумал, что совсем не боюсь его. Роман Дмитриевич прошелся по учительской. Заскрипел пол. На меня директор старался не смотреть.

− Думаешь, просто командовать вашим братом? − спросил он, остановившись напротив.

Этого я не знал. Не приходилось командовать.

− Вас вон сколько... рыбаков, − сказал директор. − А я один.

Тяжелая работа у директора. Только мне было его не жалко.

− А Елена Петровна? − спросил он. − Что же она-то...

− Она давно ушла, − сказал я. − Можно мне идти?

− Да-да, − сказал директор. − Иди... Далеко отсюда живешь?

− Я не боюсь темноты, − сказал я. − Добегу.

− Это хорошо, − сказал Роман Дмитриевич. − Темноты не надо бояться. Ни к чему... Как тебя звать-то?

Я сказал.

− Ты погоди минутку, Борис, я сейчас...

Роман Дмитриевич вышел из учительской. Только сейчас я заметил, что он в папахе. Папаха съехала на ухо и покачивалась, но не падала.

Вернулся он скоро. В руках два кулька, перевязанных зеленой лентой.

− Это тебе от деда-мороза...

Я один кулек положил на стол.

− Два много, − сказал я. − Куда мне?

Роман Дмитриевич сунул мне и второй кулек.

− Бери, − сказал он. − Ты любишь мандарины?

Прижимая кульки к груди, я вышел из учительской. В коридоре и зале свет был погашен. И только на елке мерцали разноцветные огоньки. На полу был разбросан серпантин и конфетти. Рваные хлопушки валялись на подоконниках. В конце коридора я увидел уборщицу тетю Сашу. Она медленно двигалась навстречу. В руках у нее была швабра. Тетя Саша выметала сор.

Я оделся в раздевалке. На вешалке было только мое пальто.

Вышел на улицу. Снег все еще падал. Он припорошил следы, которые оставили ребята. Снег был мягкий и пушистый. Такой снег бывает только в новогоднюю ночь. Кругом было тихо и бело.

Я выбрал самый большой сугроб у забора и осторожно один за другим опустил в него кульки. Пусть они лучше тут лежат.

Слишком поздно дед-мороз принес мне свой новогодний подарок.

Текст рапечатан с сайта https://peskarlib.ru

Детская электронная библиотека

«Пескарь»