Елена ПОНОМАРЕНКО
Овчарка

Через Болыничи шли войска. Тогда мы с сестрой ещё не понимали, что это отступление. Приветствовали всех, но лица у солдат были не радостные, скорее всего грустные.

– Мама, почему они ни с кем не разговаривают? – спросила я маму.

– Не знаю. Видно нечего сказать, – сказала она, глядя в окно.

В нашей хате расположилось много солдат. Все почему-то старались взять нас с сестрой на руки, предлагали сахар. Но мама не разрешала его брать и к солдатам запретила нам подходить.

– Не надо им этого, не давайте. Путь у вас нелегкий, самим пригодится. Девочки, отойдите от солдат.

– А сахар? – спросила я.

– И сахар не берите! Нельзя, я сказала.

Мы покорно отошли от солдат.

Они простояли у нас ещё ночь, когда утром проснулись, то никого не увидели, только на столе лежала небольшая горстка сахара.

…Немцы появились в селе неожиданно. Как будто окружили село со всех сторон. На мотоциклах, пешие, на танках. И село, сразу как вымерло, неслышно было, даже лая собак.

– Мама, это враги? – спросила Оля. – Враги – это не наши солдаты. Я никогда к ним не подойду.

Послышались автоматные очереди.

– Спрячьтесь и не высовывайтесь. Быстро под кровать, – скомандовала нам мама.

В дом вошел солдат и выстрелил в тот угол, где висели бабушкины иконы и лампадка.

– Зачем? Что вам от этого? – услышали мы голос мамы.

Немец рассмеялся. Вдруг в открытую дверь ворвалась большая чёрная овчарка. Она, обнюхав дом, бросилась к нам под кровать.

– Мама, мамочка! – закричала Ольга испуганно.

А собака, схватив её за руку, выволокла из под кровати мою сестру. Это случилось так быстро, что это событие застало нас врасплох. Кричала от боли Ольга. А собака просто разрывала руку сестры.

Мама сняла чугун с кипятком, стоявший всегда на печке, и вылила воду на собаку. Послышался одиночный выстрел – это немец выстрелил в овчарку, затем что-то приказал своему денщику, тот быстро достал аптечку из чемодана, взял на руки потерявшую сознание Ольгу и стал аккуратно обрабатывать раны.

Я вылезла из под кровати, думала, что он сейчас убьет сестру. Мама вытаскивала во двор собаку.

Что-то дали понюхать Ольге, она пришла в себя, закричала и заплакала одновременно. В хату вошла мама, опустилась на колени перед Ольгой. Немец продолжал бинтовать руку, отчего Ольга вскрикивала.

– М-Мама, с-собака где? – спросила она заикаясь. – Э-то п-плохая с-собака. Злая! – сказала она и опять потеряла сознание.

Немец опять что-то сказал денщику и тот, держа Ольгу на руках, направился к выходу.

– Не отдам, не отдам! – кинулась к нему мама. Она обхватила его ноги и не давала сделать шагу денщику. Тогда офицер подошёл к маме, поднял её и сказал:

– Киндер нужен врач! Врач, госпиталь, понимайт!

Он схватил Ольгу и выбежал из дома, мы за ним.

– Дочку отдай! Отдай дочку!

– Оля, Олечка! – кричала я.

Он принёс Ольгу в колхозный сельсовет. Там теперь располагалась комендатура. Мы за ним, но нас грубо оттолкнули немецкие солдаты.

Слышно было, как плакала Ольга.

– Мама, не плачь. Они её не обидят, покажут врачу, – успокаивала я маму, но она меня не слышала, голосила, причитала:

– Оленька, доченька! Родная моя, кровинушка!

И тут дверь сельсовета распахнулась, и тот же офицер вынес на руках нашу Ольгу.

– Приносить будешь на перевязку. Врач её лечил. Завтра придёшь.

Мама потеряла сознание. Ольгу я взяла на руки, а маме их доктор опять дал что-то понюхать и она пришла в себя.

Офицер проводил нас до дому. А потом показал фотографию, где были изображены две девочки с женщиной.

– Это мой киндер: Ирма унд Эльза, – сказал он маме.

Ольга шла на поправку медленно, а заикание осталось на всю жизнь. Собак боялась страшно, всегда за меня пряталась или того хуже – падала в обморок, если чужая собака к нам во двор забегала. Своей мы никогда не держали, боялись за её самочувствие. А немца того часто вспоминали, значит, были и нормальные люди среди них, не изверги.