Александр ВЛАСОВ, Аркадий МЛОДИК
Климкин шар

Из трубы паровой конки повалил дым, вырвался сноп искр, и три небольших вагона выкатились из тупика на улицу. За ночь рельсы покрылись инеем, и казалось, что конка идет по снежной целине.

Пассажиров еще не было. Постояв на остановке, конка тяжело поползла вперед, заставляя дребезжать стекла в темных окнах деревянных домиков.

Климка проснулся не от этих привычных звуков. Его разбудил чуть слышный хрустальный перезвон. От приятного, сказочного перезвона, от лесного хвойного запаха на сердце стало тепло и радостно. Он сдернул с себя одеяло, повернулся набок и, не открывая глаз, пошарил рукой около кровати. Валенок на месте не было. Тогда он быстро открыл глаза и увидел в углу под потолком россыпь крохотных огоньков. Они покачивались на елке, издавая хрустальный звон. А под ними на полу, рядом с Климкиными валенками, кто то стоял. Белый. Маленький.

– Ну ка, ну ка… – прошептал Климка и босиком зашлепал к елке, присел на корточки перед дедом морозом и, сдерживая дыханье, опустил руку в валенок. Под ладонью хрустнуло что то упругое, гладкое, свернутое колесом! «Ремень! – догадался Климка. – Лакированный, наверно! С серебряной пряжкой!» О таком ремне он мечтал уже год!

Из второго валенка Климка вытащил какую то вещицу. На ощупь в темной комнате и не разберешь. Вроде пластинка железная… А на ней болтики, фигурки, пружинки… Он случайно нажал на выпуклость. Пластинка, как живая, дернулась у него в пальцах, раздался щелчок, вспыхнула и погасла искра.

Климка широко улыбнулся в темноте:

– Батя смастерил!

Он снова нажал на выпуклость. Игрушечный кузнец ударил молоточком по кремневой наковаленке и высек искру. С другой стороны на пластинке была вторая пружинка. Климка разгадал секрет. Теперь уже два молотобойца заработали, выбивая голубые искорки.

Климка прижал к груди подарки и, подбегая к кухонной двери, почувствовал густой пряный запах горячих праздничных пирогов.

* * *

И когда только мамка успела!.. Стол на кухне был уже накрыт.

Отец в новой рубашке с расстегнутым воротом сидел спиной к пышущей жаром плите. Был он не очень широкий в плечах, немного сутулый, но крепкий, как то железо, которое ковал на заводе вот уже лет пятнадцать без перерыва. Ел он не жадно, но быстро, деловито и с улыбкой поглядывал на сына.

– Мамка то, а?.. Расстаралась!

– Угу! – промычал Климка. – Вкусно!

Даже в их семье, считавшейся довольно зажиточной, такой стол накрывался лишь по большим праздникам: студень из телячьих ножек, рубец, винегрет с соленой рыбой, пироги с мясом и капустой. Ешь – не хочу! И Климка старался – весь ушел в тарелку, только голова с завитушками волос чернела над столом.

А мать была русой, с печалинкой в глазах. Казалось бы, сегодня чего ей печалиться? Праздник, богатый стол, вся семья в сборе. Живи да радуйся! И мать радовалась. Она видела, что подарки понравились сыну, что завтрак всем пришелся по вкусу. И все же нет нет, да и промелькнет в ее глазах непонятная печалинка. Бывает такое у русских женщин.

– Ну так что, мать? Порешили? – отодвигая тарелку, спросил отец.

Климка насторожился – уж очень необычный, серьезный был голос у отца.

– Смотри, Петруша! Тебе видней, – покорно ответила мать. – Только бы не надорвался ты.

– Ты о себе подумай – тебе работы прибавится!

– А я помогу! – вмешался Климка.

Он уже догадался: речь шла о корове. Разговор про корову возник в семье давным давно. Сначала о ней говорили весьма неопределенно, как о чем то далеком, несбыточном. С завистью вспоминали соседей, имевших коров.

Отец Климки работал молотобойцем. Цеховое начальство уважало его за силу и выносливость, за покладистый характер. Когда надо, он мог отмахать молотом две смены подряд.

Мать вела хозяйство экономно и откладывала часть денег на всякий случай. Когда эта сумма перевалила за сотню рублей, разговоры о корове стали повторяться все чаще и чаще.

Климка хотел, чтобы у них была корова, поэтому он, не задумываясь, обещал свою помощь. Мать погладила его по упругим, как стружка, волосам и спросила у мужа:

– Присмотрел уже?

– Есть на примете… У хозяина корма кончились, а сено нонечь дорогое… Продает… Кличут Зорькой.

– А мы чем кормить будем? Деньги то небось все уйдут за нее.

– Займем. К лету расплатимся.

– Вот я и боюсь – не надорвался бы ты. Будешь по две смены работать! – вздохнула мать.

Отец обнял ее за плечи.

– Не такие уж мы с тобой старые да хилые – выдюжим! Зато потом полегчает. Корова – она корова! От нее и навоз в дело идет…

* * *

Как только посветлело, Климка, погрузневший от сытных пирогов, вышел во двор. Несмотря на мороз, он нарочно не застегнул полушубок, чтобы похвастаться новым ремнем, который отливал черным глянцем на сатиновой рубахе.

Правую руку он держал в кармане брюк. Там, среди конфет, кузнецы бойко постукивали молоточками. «Не прожечь бы штаны!» – подумал Климка, вспомнив про искорки. Он даже нагнулся и потянул носом воздух – паленым не пахло.

Кто то шлепнул его пониже поясницы.

– Ты что там ищешь? – захохотал Шурка.

Климка повернулся к дружку, хвастливо выпятил живот. Шурка ахнул – такой ремень был только у приказчика в самой большой лавке на их улице.

– А вот еще что! – Климка вытащил из кармана кузнецов и стал высекать искорки перед носом дружка.

– Тебе хорошо! – с завистью вздохнул Шурка. – У тебя батя такой… Ему молот – что спичка! Как ударит – копеечка!

– На! – Климка протянул конфету, чтобы утешить дружка. – А у тебя опять?

– Опять! – Шурка махнул рукой. – Как вчера напился, так и лежит.

Мальчишки вышли на улицу. Здесь уже началось новогоднее гулянье. К кабаку неторопливо, чинно шли пожилые рабочие – опохмелиться после вчерашнего. Расчистив завалинки от снега, у домов сидели женщины в праздничных косынках, щелкали семечки. Посередине улицы с песнями проходили ватаги девчат и парней. Тренькали балалайки. Гармонист красными от мороза пальцами растягивал тальянку.

Под громкий смех всей улицы какой то подвыпивший рабочий вынес из дома дымящийся самовар и, беззлобно переругиваясь с женой, выскочившей за ним на крыльцо, поставил его на летний столик, сколоченный под окнами. Самовар наполовину погрузился в снежную шапку, закрывавшую стол, а рабочий сел на скамейку и крикнул:

– Катька! Чашку и блюдце! Хочу, чтоб с народом!..

Жена взмахнула руками, запричитала, но принесла и чашку, и блюдце, и чайник с заваркой. Смахнув снег локтем, она поставила все это перед мужем.

– И стыдоба тебя не берет, охальник!

Муж снял шапку, налил чаю, улыбнулся.

– А чего? Какая такая стыдоба?..

Дружно ударили церковные колокола. Ликующий перезвон поплыл над домами, над заводом, над высокими трубами, не дымившими в тот день. Из церкви повалил народ. Вышел и генерал – начальник завода. Сел в богатые сани.

– Его превосходительству ур ра а а! – завопили на улице.

Генерал помахал рукой, и сани тронулись. У дома, где рабочий на морозе распивал чай, начальник завода снова велел остановиться. Холеные усы поползли вверх, обнажив крепкие белые зубы.

Расхохотавшись, генерал крикнул:

– С праздником, Митрич!

Застигнутый врасплох, рабочий вскочил по солдатски и невпопад брякнул:

– Рад стараться, ваше превосходительство!

– Вижу, что стараешься! Вовсю! Со вкусом, по русски! – сквозь смех проговорил генерал. – Зависть берет, на тебя глядя. Угостил бы, что ли, чашечкой!

– Катька! – заорал Митрич. – Чашку! Да чистую, смотри!

Стоявшая рядом с ним жена метнулась в сени. Рабочий поставил чайник на самовар, подхватил его за ручки, выдернул из протаявшего снежного гнезда и молодцевато понес к генеральским саням. Куда и хмель девался – не споткнулся, даже не качнулся ни разу. Шел как на параде. Видать, не один год прослужил Митрич в армии.

Запыхавшись, подбежала к саням жена с подносом, прикрытым чистым полотенцем. На нем – вазочка с сахаром, чашка на блюдце. Она ловко налила чаю и с поклоном поднесла генералу. Начальник завода с явным удовольствием отпил несколько больших глотков. Митрич, все еще стоявший с самоваром в руках, осмелел.

– Смотрю я, ваше превосходительство… Вчерась того… Тоже подгуляли малость?

Генерал кашлянул.

– Извини, братец. Не только Новый год, но и новый век: не грех!

– Видала? – Митрич взглянул на жену. – А ты зудишь!.. Не грех! Век новый!

Генерал допил чай, положил на поднос пятирублевую бумажку, поставил на нее чашку.

– Ну еще раз – с праздником! Гуляйте, братцы!

Люди, успевшие собраться вокруг саней, поспешно расступились. Перед лошадиной мордой остались только Климка да Шурка. Генерал заметил их и подозвал к себе. Мальчишки подошли несмело. Начальник завода дал им по новенькому серебряному рублю. Кучер свистнул. Жеребец заложил уши и ходко припустился по улице. В загнутый передок саней забарабанили спрессованные копытами комья снега.

* * *

Мальчишки бежали не хуже генеральского рысака. Их подгоняла тревожная радость. Еще бы! У каждого было по целому рублю! Но вдруг генерал одумается – потребует деньги назад? И Климка с Шуркой не жалели ног. В безопасности они почувствовали себя только тогда, когда очутились в сарае и захлопнули за собою дверь. Климка закрыл ее на крючок, торопливо вытащил рубль и поднес его к щели, сквозь которую пробивался свет. Шурка сделал то же самое. С минуту они разглядывали поблескивающие серебряные кругляки.

– Никак твой больше? – тревожно спросил Шурка.

Климка не видел в рублях никакой разницы и все таки согласился.

– Больше вроде чуток… Но это все равно. Что твой, что мой – сто копеек, – успокоил он дружка. – Были бы только настоящие!

– А какие же еще? – удивился Шурка.

Климка подмигнул ему.

– Проверим! – Он сунул краешек рубля в рот, со всей силы сжал зубы и снова поднес серебряный кругляк к свету. – Настоящий, у поддельного след бы остался.

Успокоенные, они уселись на дровах и мечтательно уставились в темноту сарая.

– Здо́рово! – прошептал Шурка. – Можно купить полсотни конфет и десять пряников!

– А я куплю восемьдесят! – отозвался Климка, хотя ему ни конфет, ни пряников сегодня не хотелось.

– А я – сто! – не сдавался Шурка.

– А я – двести!

– Вот и врешь! – хихикнул Шурка. – На двести не хватит!

Климка понял, что перегнул, и надулся. Они помолчали.

– А знаешь что? – примирительно произнес Шурка. – Сбрехал я… Не куплю я ничего. – Он вздохнул. – Мамке отдам.

– Ну и дурак! – буркнул Климка. – Отец отнимет и снова напьется. Без толку!.. Вот если я отдам – батя сена купит!

– Сена?

– Ты что, не знаешь? Мы корову держать будем!

Климка думал, что дружок лопнет от удивления, но Шурка лишь кивнул головой.

– Слышал… А тоже толку не будет.

Климка с усмешкой пошлепал Шурке по лбу.

– Пусто тут у тебя!.. Молоко любишь?

– Люблю. А что из того? Рабочим корова не полагается. Мы б тоже, может, скопили денег, да незачем! Отец говорит – ничего рабочим не положено. Работай только и пей. А я, говорит, послушный, – работаю и пью!

– Пьет, потому что пьяница! – отрезал Климка. – А с моим батей сам начальник цеха за ручку здоровается!

– Подумаешь! – скривился Шурка. – А моего… – Он уткнулся губами в самое Климкино ухо и потребовал: – Побожись, что никому!

– Ей богу! – Климка придвинулся к дружку.

– А моего… – повторил Шурка. – Это он пьяный проговорился. Только ты смотри!

Климка для верности обмахал себя крестом.

– Моего, – прошептал Шурка, – в тайный рабочий кружок звали!

– В тайный?

– В самый что ни на есть!

– А что там делают?

Шурка пожал плечами.

– Не пошел он. Говорит – коленки дрожат, а туда на твердых ногах идти надо.

Если бы Шурка принялся расписывать тайный кружок, Климка не поверил бы. Но Шурка ничего не знал и честно в этом признался – значит, не врет. Климке было не важно, что за кружок. Тайный – этим все сказано. И мальчишка почувствовал обиду за своего отца.

– Мой бы батя пошел!

Шурка спорить не стал.

Дружки посидели еще в сарае и, договорившись встретиться днем на ярмарке, разошлись по домам.

* * *

Отец раскладывал на три стопки пятерки, трешницы и рублевки. Крупнее денег не было.

Климка присел рядом и терпеливо ждал, когда отец закончит считать.

– Двадцать семь! – произнес отец и отодвинул в сторону пачку рублевых бумажек.

– Двадцать восемь! – торжественно возразил Климка и положил на пачку серебряный рубль.

– Откуда? – удивился отец.

Климка рассказал про генерала и неожиданно спросил:

– Папка, а ты пошел бы в тайный кружок?

– Куда?

– В тайный рабочий кружок.

Отец слышал о заводском кружке. Изредка о нем толковали среди рабочих. Говорили, что там читают запрещенные книги про царя и министров. Но откуда приносят эти книги, где собирается кружок и кто в него входит, было никому не известно. Климкин отец всегда держался подальше от таких разговоров. Он не боялся, а просто считал, что каждый человек сам выбирает свою дорогу в жизни. Здоровый и сильный, он надеялся только на себя и твердо верил, что проживет с семьей не хуже, а лучше других.

Климка думал, что вместо ответа отец начнет спрашивать, кто рассказал ему про кружок. Но получилось не так. Настроение у отца было праздничное, благодушное. Ему захотелось поговорить с сыном откровенно. Он накрыл ладонью деньги.

– Ты в кружок меня приглашаешь, а я за Зорькой собрался. Приведу ее – мамка молока нацедит в кружку парного… А что я из кружка принесу? Горечь одну! Плохо, мол, все вокруг… А оно лучше то не станет. Ну, поохаем лишний раз. А я люблю не охать, а делать, чтоб лучше было… Выходит, что от кружки толку больше, чем от кружка!

– А чего ж он тайный? – разочарованно спросил Климка.

– Часто ты слушал, чтобы правду громко говорили?

– Значит, там правда?

– Не был, не знаю, – уклончиво ответил отец. – Думаю, что правда. Только она при силе хороша.

– Ты же сильный!

– Не ахти как! – улыбнулся отец. – Моей силы как раз на нас троих хватает, а больше не потяну.

Потом отец добавил:

– Ты про кружок то помалкивай, а то вреда людям наделаешь. Дослышится кто нибудь – и пойдет: откуда, кто сказал?.. Я и то у тебя про это не спрашиваю – знать не хочу. Лишний человек – тайне помеха!..

Из всего этого разговора Климка понял, что отец хоть и не хочет идти в кружок, но очень уважительно относится к нему. «Что же это за кружок такой?» – думал Климка, но так ничего и не придумал.

* * *

Праздничную ярмарку всегда устраивали на большом пустыре за заводом.

Когда Климка пришел туда, вся площадь, огороженная рядами ларьков и стоек, была забита народом. В центре высилась елка, увешанная дешевыми игрушками из разноцветного картона. Под елкой стояла «избушка на курьих ножках» – разрисованная фанерная будка для актеров, которые обычно приезжали на ярмарку.

Климка нашел Шурку у ларька. Чего там только не было! Шурка с каким то восторженным изумлением пялил глаза на сладкое изобилие. Особенно поразили его елочные конфеты, нанизанные на медную проволоку. В ярких обертках, подобранные по размеру, они висели над прилавком: посередке – малюсенькие, с ноготок, а к краям – все больше и больше. Замыкали этот ряд две конфетины длиной с Шуркину руку.

Продавец в надвинутой на самые брови шапке зябко похлопывал рукавицами, поджидая очередного покупателя, кланялся, когда кто нибудь подходил к ларьку, и бубнил заученно:

– Медовые, медовые! В копейку и рублевые! Одну попробуешь – вторую в бумажке проглотишь!

Климка постоял рядом с Шуркой, распахнул полушубок, блеснув лакированным ремешком, порылся в кармане, достал конфету.

– На!.. Идем отсюда! Большие – они невкусные!

Мальчишки пошли по кругу вдоль стоек и ларьков с пирожками, платками, игрушками. Больше всего людей толпилось у стоек с водкой. Пили прямо из бутылок, закусывали мерзлыми снетками и квашеной капустой, смешанной с кристалликами льда. У одной из стоек было особенно много рабочих. Оттуда, заглушая ярмарочный гомон, долетали дружные взрывы смеха. Климка увидел там Шуркиного отца. Он говорил что то, и люди вокруг него покатывались со смеху. Климка подтолкнул Шурку.

– Вон он – твой рубль!

– Не е… Мамка ему только сорок копеек дала – на опохмелку. Он, когда опохмелится, добрый и веселый. Любого рассмешит!

Ребята пошли дальше. Побывали около елки, заглянули в пустую «избушку на курьих ножках», еще раз прошлись вдоль ларьков и встретили ватагу соседских мальчишек. Они еще не виделись сегодня, и Климка похвастался ремешком и кузнецами. Игрушка пошла по рукам. Чтобы увидеть искры, мальчишки прикрывались полами курток и полушубков и по очереди нажимали на пружинки. Кузнецы работали безотказно.

Климка хотел рассказать ребятам, что батя пошел покупать корову, но в это время у елки ударили во что то железное. Гомон на ярмарке сначала поутих, потом усилился, и толпа повалила к центру площадки.

– Представление начинается! – крикнул Шурка.

Мальчишки побежали к елке.

Из избушки вышли Дед Мороз, весь в вате, с огромным красным носом, с большущим мешком за плечами, и Снегурочка в марлевой накидке с серебристыми звездочками, в шапочке с густой вуалью, закрывавшей лицо. Дед Мороз поставил на снег мешок, оглядел толпу из под густых ватных бровей.

– А что у тебя в мешке, дедушка? – спросила Снегурочка каким то фальшивым, совсем не женским голосом.

– Прошлое, настоящее и будущее! – глухо, как из под земли, пробасил Дед Мороз.

– Покажи, дедушка! – попросила Снегурочка.

Дед Мороз стал развязывать мешок. Климка, вытянув шею, с любопытством ждал, что появится из мешка. Дед Мороз вытащил оттуда надутый шар, и все увидели на прозрачной пленке портрет Александра III. По толпе пронесся шумок разочарования. Кого удивишь портретом умершего царя?

Вдруг пронзительно заверещала свистулька:

– Уйди уйди уйди!

Это Снегурочка надула «чертика», и теперь он заливался на всю ярмарку:

– Уйди уйди уйди!..

Шар с портретом царя неожиданно лопнул и разлетелся на мелкие лоскутки. Кто то рассмеялся, но еще никто не понял, что происходит. А Дед Мороз вытащил из мешка шар с портретом Николая II.

– Уйди уйди уйди! – опять заверещала свистулька.

Толпа зрителей замерла. Теперь даже Климка почувствовал, что представление какое то необычное, со скрытым смыслом. Все ждали, что и этот шар разлетится на кусочки.

– Уйди уйди уйди! – заливался «чертик», но шар не лопнул.

– Уйди! – требовал «чертик» и вдруг лопнул сам.

– Силенок не хватило! – сочувственно произнес кто то в толпе, и Климка узнал голос Шуркиного отца.

– Есть на него сила! – басовито сказал Дед Мороз и выхватил из мешка третий шар.

На нем виднелся рабочий с занесенным над головой тяжелым молотом.

Два шара – царь и рабочий – стали сближаться. Не шелохнувшись, стояла толпа, скованная напряженным ожиданием. Климка приоткрыл рот. Позади сгрудившихся у елки людей раздался свисток городового. А шары все сближались под этот тревожный свист. С треском разлетелся портрет царя. Шар с рабочим взмыл кверху и торжественно поплыл над толпой, провожаемый взглядами все еще молчавших людей и сердитыми трелями полицейских свистков.

– Ишь ты, как обернулось! – сказал кто то рядом с Климкой.

– Это они! – услышал Климка Шуркин шепот.

– Кто? – спросил он, не спуская глаз с шара.

– Я же говорил тебе! – отозвался Шурка. – Помнишь – в сарае?

Климка наконец понял, на кого намекает Шурка, и посмотрел под елку. Деда Мороза и Снегурочки уже не было. У избушки валялись куски ваты, мешок, марлевая накидка. Сзади нарастал шум. Городовые старались пробиться к елке. Это им никак не удавалось. Люди вроде и не мешали им, но получалось так, что как раз там, где были городовые, толпа становилась особенно густой – не протолкнуться.

А шар все плыл, постепенно удаляясь от ярмарки. Он летел невысоко: газа, наверно, в нем было мало. Ветерок нес его на заснеженные деревья кладбища.

– Айда за ним! – прошептал Климка. – Далеко не улетит – поймаем!

Мальчишки сорвались с места и стали пробираться сквозь толпу, которая начала понемножку редеть. Люди расходились, вновь собирались небольшими группами, загадочно переглядывались, крякали задумчиво и многозначительно. Отовсюду слышались восклицанья:

– Эт то да а!

– А Снегурочка то – мужик, видать!

– Ловко ввернули, шельмецы!

– И не побоялись!

– Средь бела дня!

* * *

Климкин отец важно шагал по тракту. На правую руку, отведенную за спину, была намотана веревка. Другой ее конец петлей обхватывал широкие коровьи рога. Зорька изредка помахивала головой, дергала веревку. При каждом таком рывке отец оборачивался, улыбался и ласково говорил:

– Чего?.. Чего?.. Притомилась?.. Ничего, скоро дойдем!

Один раз корова остановилась и печально промычала. Остановился и Климкин отец, погладил Зорьку.

– Дуреха!.. А голос то бархатный… Да ты не тужи – у нас не хуже будет!

Он причмокнул губами, как на лошадь, и осторожно потянул за веревку. И снова они пошли друг за другом по пустынному тракту. На этом участке домов не было. Справа – река с обрывистым берегом, слева – заваленные снегом пустыри. Поблескивали рельсы конки. Отец вел корову подальше от них, чтобы она не попортила копыта.

– Придем – сенца тебе задам, – приговаривал Климкин отец. – А там и весна скоро… Свеженькой травки хочешь?.. А косу то придется покупать…

Сзади послышался шум. Отец обернулся. Их догоняла конка. Паровичок – дело привычное, и не он насторожил Климкиного отца. Чуть поотстав от конки, скакали всадники. Их было много. Конный отряд шел на рысях во всю ширину тракта. Эта лавина с грохочущей конкой во главе надвигалась на Климкиного отца. Он не знал о случае на ярмарке и не мог догадаться, что встревоженный полицмейстер выслал к заводу усиленный наряд пеших и конных городовых.

Климкин отец потуже намотал веревку на кулак и по глубокому снегу отвел корову к самому обрыву. Здесь они и остановились. Поравнявшись с ними, паровичок выбросил белое облако пара и сипло проревел. Зорька испуганно взмахнула рогами и попятилась. Отец напружинил руку.

– Стой!.. Задрожала!.. Это же паровик, а не тигра!

Внутри вагонов и на верху конки – на империале – сидели городовые. Сквозь дробный перестук колес раздался хохот. Городовых рассмешила эта пара – корова и рабочий. Размахивая головой и осев на задние ноги, она тянула подальше от конки. А рабочий, выгнув спину, двумя руками вцепился в веревку и сдерживал ее. Кто то из городовых лихо свистнул – как плетью огрел. Зорька рванулась. Веревка лопнула. Климкин отец упал в снег, а корова исчезла, словно и не было ее над обрывом.

– Зорька! – отчаянно закричал отец.

Он стоял у самого обрыва и смотрел вниз. Там лежала корова, неестественно подогнув передние ноги.

– Зорька! – еще раз крикнул отец и на спине съехал вниз по откосу.

Корова лежала на заснеженных бревнах. Ее глаза с укором и болью смотрели на человека. Тяжело вздымались бока. Ноги были сломаны. Климкин отец увидел вывернутые суставы, застонал, зажмурился и прикрыл лицо рукой, с которой свисал обрывок веревки.

* * *

Когда конные городовые прискакали к заводу, ярмарочная площадка опустела. Людей будто вымело с улиц и переулков. Притихла застава. Только в кабаке напротив Климкиного дома горланили пьяную песню.

Городовыми командовал пристав. Он приказал обойти все дома и с пристрастием допросить рабочих. Не могли же эти Дед Мороз и Снегурочка исчезнуть бесследно! Кто нибудь из толпы, окружавшей елку, должен был видеть, как они сбрасывали свою маскарадную одежду.

Городовые рассыпались по заставе.

Климка и Шурка сидели в комнате под елкой и, как заговорщики, переглядывались, хихикали и подмигивали друг другу. Щеки у них горели от мороза – мальчишки только что вернулись с кладбища.

– Покажи ка еще! – попросил Шурка.

Климка прислушался. Из кухни доносилось позвякиванье ложек. Мать накрывала стол к ужину.

– Тихо! – предупредил Климка и вытащил из за пазухи сморщенный комочек резины, подул в него. Резина расправилась, проступили знакомые очертания фигуры рабочего.

Послышались шаги. Климка выпустил воздух из шара и снова запихнул его за рубашку. Вошла мать с двумя кусками пирога.

– Пузики то подвело?.. Нате ка!.. И где это отец наш застрял?

– Корову покупать – не семечки! – серьезно произнес Климка.

Мать вздохнула и вышла.

– А здорово они похожи! – сказал Климка, взяв в руки игрушечных кузнецов. – И плечи такие же широченные, как на шаре! Ударит – так ударит!

У Шурки рот был забит пирогом. Кивнув головой, он пробормотал:

– Плохо, что не полетит больше!

– Полетит, если жаром или дымом надуть!

Климка вскочил и начал прыгать под елкой. Шурка удивленно смотрел на него, даже жевать перестал.

– Спятил?

– Сам ты спятил! – обиделся Климка. – Греюсь! Как станет тут жарко, – он похлопал себя по груди, – так и надую!

Долго прыгал Климка, пока не засопел, как паровик. Потом он приказал Шурке найти нитку и надул шар. Вдвоем они перевязали узкое горлышко. Придерживая нитку, Климка выпустил шар, но тот не полетел.

– Мало прыгал, – сказал Шурка.

Климка подумал, что дружок смеется над ним, но ответить не успел. Заскрипел снег на крыльце, хлопнула дверь.

– Отец? – спросил Шурка.

Климка отрицательно замотал головой: отец никогда так не хлопал. Шурка дернул за нитку – хотел выпустить воздух из шара, но нитка затянулась в узелок. Мальчишки растерялись. Климка с перепуга попытался засунуть надутый шар за рубашку.

– За елку! За елку его! – подсказал Шурка.

Шар запихнули в угол, за елку, прикрыли ветками и плюхнулись на пол. Климка схватил кузнецов и заставил их бить по наковальне.

Вместе с матерью в комнату вошел городовой – не из тех, что приехали по приказу полицмейстера, а свой, местный.

– Сама беспокоюсь! – говорила мать взволнованно. – Нет и нет его! И куда запропастился?.. Да вы присаживайтесь, Николай Кузьмич!

Городовой сел, положил фуражку на соседний стул.

– Может, чайку или… покрепче чего? – предложила мать.

– Спасибо, Варвара. Не до чаю! Генерал гневается!.. Это ж надо – весь праздник к чертям!.. Твой то с утра ушел?

– Не то чтоб с утра, а рано – часиков в двенадцать…

В комнате наступила неловкая тишина. Городовой посмотрел на мальчишек, увидел игрушку.

– Покажи ка!

Климка молча подал ему кузнецов.

– Отец сегодня подарил, – пояснила мать.

Городовой несколько раз нажимал на пружинки, усмехался, когда молоточки били по наковальне, и вдруг насупился. Его поразило сходство кузнецов с тем рабочим, которого он видел на шаре Деда Мороза.

– На ярмарке был? – спросил он у Климки.

– Бы… был! – заикаясь, произнес мальчишка и зачем то оглянулся на дружка.

Шурка сидел под елкой и боялся пошевелиться. Какая то сила так и хотела повернуть его голову в ту сторону, где за густыми еловыми ветками матово поблескивал шар с рабочим.

– Был, значит? – переспросил городовой. – И что же ты видел?

Климка подвинулся к матери.

– Н н ничего!

Мать положила руки на его плечи, прижала к себе.

– Что он мог там видеть, Николай Кузьмич!..

– Погоди, Варвара! – остановил ее городовой. – Ты лучше выйди, а мы тут разберемся.

Он подмигнул матери: мол, не бойся, не съем твоего сына, иди спокойно. И она, доверившись ему, пошла к двери. Только в ее глазах, как смутное предчувствие несчастья, опять появилось грустное выражение.

Городовой за руку подтянул Климку к себе.

– Деда Мороза видел?

– Не видел! – ответил мальчишка, чувствуя, что вместо страха и растерянности в нем пробуждается упрямая злость.

Городовой подтащил его еще ближе, сжал коленями и поверх головы Климки посмотрел на Шурку и поманил его пальцем. Когда тот подошел, городовой поставил и его между своих угловатых коленей.

– А ты видел?

– Конфеты видел… Большущие! – срывающимся голосом ответил Шурка.

Глаза у городового были бледно голубые и какие то липкие. Он по очереди смотрел на мальчишек и молчал. Может быть, на этом все бы и закончилось, но Климка допустил ошибку. Мальчишки стояли бок о бок, плотно прижатые друг к другу коленями городового. Климка чувствовал, как дрожит рука Шурки, и, чтобы подбодрить дружка, быстро пожал ему пальцы.

Городовой заметил это движение. Его правая рука потянулась к лакированному ремешку, поблескивавшему на Климке. Городовой расстегнул его и сложил вдвое. Левой рукой он пригнул головы мальчишек к своему животу.

– Начнем с богом! – услышал Климка и по движению руки городового догадался, что тот крестится.

Шурка захныкал тихонько и жалобно. Климка сердито боднул его головой.

– Скажете, когда хватит, – предупредил городовой и хлестнул ремнем по спинам мальчишек.

Климка рванулся, но рука городового, как прессом, давила его сверху. Тогда Климка размахнулся ногой и стукнул валенком по сапогу городового.

– Ах ты, звереныш!

Ремень со свистом опустился на мальчишек – раз, еще раз… И вдруг рука с ремнем остановилась. Климка не услышал, а скорей догадался, что кто то вошел в комнату. Мальчишка выпрямился и оглянулся. В дверях стоял отец. Он был страшен: лицо перекошено злобой, без шапки, волосы припорошены снегом, на полушубке – кровавое пятно. Пальцы все еще сжимали обрывок веревки. Сзади стояла мать, боязливо трогала его за плечо и повторяла со слезами:

– Петруша! Уймись!.. Петруша! Родной!..

Все, что было потом, Климка помнил плохо. Звенели игрушки на елке, когда отец выбрасывал городового из комнаты. Плакала мать, прислонившись к стене. Захлебываясь, надрывались на улице полицейские свистки. Климка каким то образом очутился на крыльце. Рядом под окнами отец дрался уже с двумя городовыми. Потом их стало больше. Отца скрутили и поволокли со двора на улицу. А Климка вбежал в дом, вытащил из за елки шар и опять выскочил во двор. Ему казалось, что все еще можно уладить. Стоит только отдать шар – и отца отпустят, и все будет как прежде: мирно, спокойно и празднично. Он выбежал с шаром за калитку на темную улицу и крикнул:

– Возьмите!

На него никто не обратил внимания.

Окруженный городовыми, отец стоял около саней. В них Климка увидел генерала. А вокруг в быстро наступавших сумерках густела толпа. На крыльце кабака Климка заметил Шурку, его отца и еще несколько подвыпивших рабочих.

Один из городовых докладывал что то генералу. Климка слов не слышал, но видел, как генерал взял у кучера кнут и хлестнул отца по лицу.

– Возьмите! – снова закричал Климка и высоко поднял руку с шаром. – Возьмите! Вот он!

На этот раз его услышали. И городовые, и толпа вокруг – все посмотрели на шар, на рабочего, замахнувшегося тяжелым молотом.

Шуркин отец, пошатываясь, сбежал с крыльца.

– Ты что ж это? – Он укоризненно помотал головой. – Это не игрушка! Это вроде флага получается! А ты его – врагам! Не положено!

Он взял шар.

Генерал прокричал что то. Городовые, оставив Климкиного отца у саней, ринулись к шару. Но и толпа пришла в движение. Шуркин отец и Климка оказались в гуще людей. Какой то мужчина басовито сказал:

– Пьяным флаг тоже несподручно! Дай сюда!

Климке показалось, что этот голос ему знаком. Он даже подумал, не Дед ли это Мороз? Мужчина поднял шар над головой и крикнул:

– Гони фараонов!

Подталкивая друг друга, тесня городовых, люди пошли вперед. Умчались сани с генералом. Полицейские разбежались.

– Расходись! – прокричал знакомый бас.

Становилось темней с каждой минутой. На тракте замелькали силуэты рабочих, торопливо расходившихся по домам. Подошла Шуркина мать, молча увела мужа и сына. Климка со своей матерью остались у калитки вдвоем. Она уже не плакала, сцепив в отчаянье пальцы, тоскливо смотрела в темноту. Увидев двух мужчин, приближавшихся к калитке, она вздрогнула и подалась вперед. Климка тоже узнал отца и того, чей голос был похож на голос Деда Мороза.

Они остановились рядом с калиткой.

– Мой тебе совет, – сказал мужчина, – когда придут за тобой – не рыпайся, иди. За драку штрафом отделаешься, а больше грехов за тобой не числится. Подержат и отпустят.

– А корова? – спросил отец и потрогал рубец на щеке – след генеральского кнута.

– Корова не по моей линии! – усмехнулся мужчина. – Придумаешь что нибудь поумнее – приходи, потолкуем.

И он ушел.

Зазвонили в колокола. Церковь созывала людей на вечернюю службу. Кончался первый день Нового года и нового века.