Peskarlib.ru > Русские авторы > Александр ГИНЕВСКИЙ > Старик и мальчик

Александр ГИНЕВСКИЙ
Старик и мальчик

Распечатать текст Александр ГИНЕВСКИЙ - Старик и мальчик

«Малыш, я желаю тебе выстоять... Теперь я знаю, ты сумеешь...» — он не замечал, что бормочет это вслух, горячо. Даже собственные шаги, слабо гнущихся ног, ступавших под тяжестью грузного тела с шарканьем, плоско — всей ступнёй — не заглушали его слов. Люди, поравнявшись с ним, оборачивались. Взглянув с недоумением в его лицо, тут же отводили глаза в сторону. Недоумение их рассеивалось: заговариваться свойственно старикам. И прибавляли шаг. И уже никто не замечал как старик с трудом раскуривал папиросу. Совал обгоревшую спичку в коробок, а чуть позже доставал её же, долго чиркал по полу истёртой коричневой грани. Свою оплошность он замечал не сразу и без досады. Доставал другую спичку, снова чиркал, но она ломалась, так и не успев поделиться огнём с потухшей папиросой...

Тяжкая работа войны смолола его юность. У многих она отняла и саму жизнь. А ему довелось на войне встретить свою любовь. Короткую, как свет падающей ракеты: там на войне довелось ему и потерять эту любовь. И её отняла война...

С той поры, как мать его умерла в блокадном городе, он остался один. Жизнь докатилась до старости, а он так и оставался один. Ни подруги жены, ни сынишки бузотёра, ни девчонки попрыгуньи, без которых трудно понять для чего светит солнце и зеленеет трава. И вообще, что можно понять?! Две–три истины, скучные, как осенняя грязь на ботинках?.. Эти мысли проплывали в голове старика клочками сырого тумана. Вслух же он бормотал, подбадривая себя даже несколько сердито: «Конечно придём... придём, чёрт возьми!..»


Впервые старик увидел мальчика погожим сентябрьским утром.

Отправляясь на работу, он любил выйти пораньше. Не спеша пройтись по Щорса, постоять на углу у раскрытых окон первого этажа дома культуры имени Ленсовета. В какую рань не приди — там занималась секция боксёров. Тренирующихся можно было увидеть и днём и вечером. Из раскрытых окон тянуло острым запахом разгорячённого молодого тела.

Чуть дальше этих окон был киоск, в котором он покупал газету. Если позволяла погода, он разворачивал её прямо на улице, пробегал глазами по заголовкам, а уж потом, повернув за угол, направлялся к станции метро. И уже спускаясь по эскалатору, с приятным чувством предвкушал долгий рабочий день.

Он не задумывался: интересная ли у него работа. Но знал её до тонкостей. Их было много в его деле. Должность его звучала громко: госповеритель. Правда, в самой работе ничего громкого не было. Он сидел в технической лаборатории и занимался одними лишь равноплечими весами: метрологическими, образцовыми, аналитическими, пробирными и техническими. Забарахлившие весы, которые ему откуда только не привозили, он вгонял в определённый класс точности. Составлял протоколы и свидетельства о поверке, ставил личное клеймо годности оттарированных весов. Всё это требовало знаний, опыта, чутья и терпения. Одним словом, — мастерства.

Мастерство не отпускает человека легко. Поэтому большая и главная часть жизни старика проходила на работе. Спешить ему было некуда, и он частенько задерживался допоздна. Дело отвлекало от грустных мыслей, потому что имело свою радость: то что он знал и умел, знал и умел не каждый. И получалось, что дело его, а вместе с ним и он сам — нужен другим. Потому мысль об уходе на пенсию он отгонял, как назойливую муху...


То утро было тёплым и солнечным. Будто август вернулся. Решил, видно, что слишком мало улыбчивых дней подарил он городу в это лето.

Листья на деревьях радовались такой щедрости и не торопились желтеть.

На кустах сквера площади Льва Толстого дрожали мелкие капли утренней росы, нанизанные на тонкие нити паутины. Взглянув на эти нити, старик подумал с усмешкой, что они похожи сейчас на рейтарские гирьки...

Он подошёл к раскрытым окнам спортзала. Потом они стали их окнами...

Тут уже толпились зеваки. В основном ожидающие тридцать третьего автобуса. Он и девяносто четвёртый останавливались прямо напротив окон.

Через чьё-то плечо он заглянул в узкий, с низким потолком зал. В лицо ударил знакомый терпкий запах уже разогретого и работающего с полной нагрузкой человеческого тела.

Одни, напротив зеркал, отрабатывали бой с тенью. Зеваки, торчавшие в окне, отражались в этих зеркалах. Порою удары приходились в их физиономии, но они только подмигивали спортсменам.

Паренёк в весе «Петуха» работал со скакалкой. Скакалка мелькала с такой быстротой, что паренёк походил на белку, мчащуюся в колесе.

Несколько парней качали пресс на шведской стенке. Лица их были серьёзны. Казалось, на свете нет ничего важнее для мужчины, чем мышцы живота, твёрдые, как панцирь черепахи.

В квадрате учебного ринга работали двое. За ними следил седоголовый тренер с оплывшим лицом и со вздувшимися венами на волосатых руках. Он был в синем выцветшем тренировочном костюме. Время потрудилось, чтоб сгладить тугую выпуклость мышц и это чувствовалось сквозь тонкую шерстяную ткань.

Тренер останавливал бой, давал короткие указания. И когда боксёры, кивнув головами, продолжали, он невольно и едва заметно повторял головой и плечами движения спортсменов. Словно он уходил от ударов или наносил их сам так, как когда-то, когда его тело и сердце жаждали боя. Но теперь эти движения головой и плечами были лишь слабою тенью тех ударов и нырков.

Старику нравился этот тренер с хмурым лицом. Эти ребята, сосредоточенно зло занятые своим делом, равнодушные к ироническим взглядам зевак.

Кто-то ударил его по колену. Боль была острой, короткой. Старик взглянул и увидел его. Боль он причинил ему металлическим углом портфеля. Сам мальчик ничего не заметил, занятый мыслью: как бы ближе подойти к окну.

— Ну, посмотри, посмотри, — сказал старик, пропуская его вперёд. От внезапно прилившего к сердцу тепла, он невольно положил свою руку на вихор цвета спелой ржи и жёсткий, как пук сорной травы.

Мальчик недовольно мотнул головой. Рука старика упала, и он уже не осмеливался на этот жест. «Действительно, ну чего я полез?..» — с горечью подумал старик, и знакомая с детства стыдливая неловкость охватила его...

Мать растила его одна. И выводя бывало во двор, чистенького, ухоженного — такого, что другие дети брезгливо морщились и косились в их сторону, каждый раз говорила: «Ребята, не обижайте моего Мишеньку!» И, конечно, обижали. Стоило только матери уйти домой. Подзатыльники и толчки просто так, за ни за что, он получал в таких местах, которые не были видны из окна. Он мучался, страдал, но не жаловался. И когда мать, выйдя за ним, вскрикивала: «Мишенька, на кого ты похож?!. Кто тебя?..» он опускал голову, сопел, молчал. И если плакал, то тихо, беззвучно. Легче ему игралось с девочками. Они командовали им на каждом шагу, а он с готовностью выполнял их капризы, счастливый уже тем, что с ним всё-таки играют. Девочкам это нравилось, но в конце концов надоедало, и они уже не скрывали своего раздражения, неприязни к исполнительному мальчику. Его поведение их даже озадачивало. Однажды, когда гроза двора подросток Гошка по кличке Жбан, подбил из рогатки воробья, он подобрал его. Показал девочкам, сказал: «Воробышек убитый, надо похоронить...» Трава во дворе не росла; с трудом выкопали ямку в плотной земле под старым тополем у каменного забора за помойкой. И когда закопали воробья, девочки заплакали. Заплакал и он. Во второй раз. В первый раз он плакал, когда подобрал воробья.

У девочек текли по щекам тихие слёзы. «Бедненький...» — шептали они. Он же плакал горько, не в силах справиться с сердчишком, охваченным искренней болью.

— Ты чего так ревёшь? — сказала одна девочка недовольно. — Мальчики так не плачут. Ты вовсе не мальчик.

— А кто же я? — тихо спросил он с недоумением и не сразу — мешал солёный комок в горле.

— Ты трус. Ты плачешь от страха. Вот от чего ты плачешь! — скривила губы девочка.

С годами обидный намёк пришлось ему слышать и в школе, и в техникуме. Он ломал голову над тем: что же в нём такое есть, что позволяет людям бросать этот упрёк ему в лицо. Пусть даже и ошибочно. Ведь что-то было... Ведь так и не смог он привыкнуть к тому, что на войне убивают. Но трусом он не был. И когда впервые убедился в этом, то не испытал никакой радости. Будто всегда знал о себе, что он не трус. Может быть потому-то он не искал случая, чтобы снова в этом убедиться. А убеждаться ему доводилось. Не один раз. И на войне тоже.


Теперь почти каждый день они встречались у тех окон. Как-то собираясь на такую встречу, старик достал из шкафчика стола орден «Красной Звезды» и привинтил его к борту пиджака. Зачем он это сделал? Ведь ордена он носил лишь по военным праздникам.

«Звёздочка» выглядела такой новенькой, что старик подмигнул себе в зеркало: «А что?! Ничего!..» Он почувствовал себя уверенней. Настолько, чтобы заговорить с мальчиком. Ему этого хотелось давно, но он всё откладывал. А ведь между ними уже возникло что-то такое, что нельзя ещё назвать знакомством, но всё-таки... Они уже выделяли друг друга в толпе. И так получалось, что тот из них, кто приходил первым «держал место» для другого. И старик даже стал заставлять себя опаздывать. Чуть-чуть. Не просто это ему давалось. Но зато какие счастливые мгновения он переживал, когда мальчик, увидев его, чуть сторонился, словно приглашая его встать рядом!..


Мальчик уже несколько раз улыбнулся ему при встрече. Но старик так и не ответил тем же. Он сдерживался. Он боялся отпугнуть мальчика, как не раз это уже бывало с другими детьми. Особенно в память ему врезался тот очень давний случай... Тогда блокада с города была только снята, и после последнего ранения, по дороге в часть, ему разрешили заехать домой на два дня.

Квартира оказалась открытой, пустой. В их комнате осталась голая железная кровать с панцирной сеткой и — ни стола, ни стула. Лишь в углу валялся чудом уцелевший его техникумовский учебник по черчению.

Он положил вещмешок на сетку кровати, огляделся, с трудом узнавая разорённое родное гнездо.

Он сидел задумавшись, погружённый в тоску одиночества, и не сразу заметил мальчика лет семи. Худой, с большой стриженой головой на длинной шейке. Всё внимание мальчика было поглощено вещмешком.

— Ты чей? — спросил он, тихо обрадовавшись живой душе.

— Соседский. Мы наверху живём, — мальчик сглотнул слюну, не отрывая взгляда от вещмешка.

Он достал хлеб и сало. Порезал ломтями.

— Ты не спеши только, — сказал он, протягивая кусок за куском.

И когда мальчик не мог уже есть, глаза его оставались всё так же голодными.

— А это возьми с собой.

— Можно?.. — мальчик впервые посмотрел ему в лицо.

— Конечно, — сказал он, невольно улыбнувшись.

— Дяденька, — испуганно произнёс мальчик, — какой же ты страшный, — он прикрыл глаза рукой, отвернулся и пошёл прочь из комнаты.

Он догнал мальчика в тёмном коридоре, сунул ему в руки остатки хлеба.

Да... сдерживать улыбку он учился долго. Изуродованное огнём лицо, осталось памятью о том бое под Ржевом. Пятого января сорок второго года...

Они наступали. Впереди была деревня Луковниково на берегу речонки Тьма. Танк, на броне которого находилось его отделение автоматчиков, мчался по луговому полю, прикрытому неглубоким снегом. Впереди были видны скирды сена. За ними должны были быть окопы немцев. Они вели сильный огонь особенно из-за этих скирд, как из-за прикрытия.

Танк мчался на ближайшую скирду. Спешил смять её вместе с теми, кто прятался за нею. И когда они врезались в сено, танк неожиданно рухнул в яму, охваченный пламенем... Больше он ничего не помнил. Лишь позднее узнал, что немцы сеном замаскировали противотанковые ямы, а пулемётным огнём старались привлечь внимание наших. Сено же скирд предварительно облили бензином. Очередь термитно-трассирующих пуль из окопа и — сено вспыхвало...


Осенние ветра обрывали листья с деревьев и календарей. Время катилось к коротким дням, которые ещё более укорачивались от серых туманов и холодных дождей. Теперь старик прятал газету во внутренний карман пальто, даже не просмотрев заголовки. И у закрытых окон спортзала они уже не задерживались.

Мальчик приходил в тёмном распахнутом плаще поверх коричневого свитера. На груди свитера был рисунок: два белых оленя с гордо закинутыми головами. Один напротив другого.

Мальчик долго ходил с непокрытой головой. И однажды старик не выдержал:

— Прикрыл бы макушку. Чтобы волосы ветром не сдуло...

— Не сдует, — сказал мальчик, и на следующий день пришёл в синей вязаной шапочке.


С приходом зимы стали чаще выпадать солнечные дни. И только холод мешал постоять у окон спортзала. Да и в полу замёрзшие было плохо видно. Оставалось больше выслушивать что думают о спортсменах ожидающие автобусов.

— Столько времени переводить? На что?! Чтобы научиться разбивать друг другу носы!..

— Это спорт, дорогой товарищ, спорт!..

— Спорт... от которого с такими фингалами ходят.

— И вот, знаете, глянула я!.. Мамочки, ну вот только-только стоял, кулачищами махал и вдруг брык — ручки, ножки в стороны!.. И сразу-то не подымут. Сосчитать чего-то сперва надо...»

Старик с мальчиком вполслуха слушали эти разговоры, перемигивались и расходились. Слышать одно и то же надоедало, да и холод давал себя знать.


Наступила весна. Апрельские ветра раскачивали птичьи песни на ещё серых ветвях деревьев.

Распахнулись окна спортзала в эти ветра и песни. И опять из окон тянуло терпким запахом разогретого человеческого тела.

Сегодня мальчика не оказалось рядом. Старик разволновался. Он долго оглядывался по сторонам, всматривался в прохожих, в толпящихся у остановки. В который раз подойдя к окну, он рассеянно посмотрел в зал. Глаза его, привыкая к полумраку, вдруг увидели мальчика там. Старик узнал его по двум белым оленям на свитере. Мальчик стоял рядом с тренером.

Правая рука тренера с «лапой» была поднята. Высокий парень с тёмными густыми бровями, сросшимися на переносице, отрабатывал «прямой левой». «Лапа» для парня была открывшимся на мгновение подбородком противника. От каждого удара рука тренера резко отскакивала назад.

Старик навалился грудью на подоконник, весь подался в окно.

— Хочешь учиться боксу? — отрывисто спросил тренер.

— Да, — ответил мальчик.

— Для драки?

— Драться я и так умею. Я хочу с сильными... на равных...

Тренер бросил короткий безразличный взгляд в лицо мальчика. Опустил «лапу». Парень отскочил в сторону. Две руки его повисли перчатками вниз, словно оттянутые гирями. Он тяжело дышал.

— Чего же ты, сокол ясный, торчал в окне и полгода собирался с духом? — жёстко спросил тренер.

— Я ждал. Вы бы не взяли меня по возрасту.

— М-да... Разденься, я взгляну...

Мальчик подошёл к низкой скамейке. Стянул свитер и майку.

Сощурив глаза, тренер долго рассматривал белое поджарое тело. Тело, которому ещё предстояло нарастить настоящие мышцы, но в котором он, тренер, должен был увидеть нечто, что позволяло бы ему судить о его будущих возможностях.

— Головокружений не бывает?

— Нет.

— Переломов, серьёзных травм не было?

— Нет.

— Как учишься?

— Нормально.

— Одевайся.

Мальчик одевался. Старик махал ему рукой, стараясь привлечь его внимание. Но тот не замечал, хотя и бросал иногда рассеянный взгляд в сторону окон.

Тренер опять поднял «лапу». Высокий парень, мгновенно приняв боевую стойку, выбросил вперёд левый кулак.

Казалось, о мальчике забыли. Но он подошёл и встал рядом с тренером. Он смотрел ему в глаза, которые не видели его, а, может, просто не хотели видеть.

— Когда? — спросил мальчик.

— Ты уверен, что годишься?

— Да.

— Тебе туго придётся поначалу... — и тренер опять опустил «лапу», пристально посмотрел в лицо мальчика.

— Я знаю.

— Знаешь что нужно из одежды?

— Знаю.

— Придёшь завтра к шести вечера и сначала покажешься нашему врачу. Ты понял?

— Понял.

— Домашних пока не пугай.

Тренер опять поднял «лапу».

Старик отошёл от окна. Во рту у него пересохло. Ломило в висках. Он тяжело дышал, словно несколько ударов вместо лапы «лапы» пришлись ему в грудь.

Он дождался мальчика. Увидев старика, тот весело кивнул головой.

— Ну, как, берут? — хрипло спросил старик.

— Кажется.

— Теперь мне будет за кого болеть... — невольно улыбнулся старик. Ему казалось, что говорит он не то и не так как надо. И в то же время, с тайной радостью, замечал он, что мальчик понимает его именно так, как надо. Вернее, как жаждало услышать сердце старика.

— Я буду стараться, — сказал мальчик, со спокойной улыбкой глядя в лицо старика. В глазах его не было и тени внезапного испуга или неприязни.

Старик вдруг почувствовал себя тёртым старым волком. Сильным и бесшабашным. Умудрённым не сломившей его жизнью, способным любить её.

— Расписание тренировок дашь мне, как узнаешь, — твёрдо произнёс он.

— Ага, — кивнул мальчик.

— А за твоим весом и прочими кондициями я буду следить, как никто в мире...

Мальчик с недоумением взглянул на старика, но потом махнул рукой, рассмеялся:

— Годится!

— Отец-то знает?

— Я живу с мамой.

— Вот оно что... Она-то вряд ли одобрит...

— Я знаю.

Старик задумался.

— Может, я тебе в этом помогу?

— Хорошо бы.

— Послушай, а ведь нам давно бы надо познакомиться, а? — старик протянул руку.


Он шёл к метро. Хотелось курить, но спички ломались, так и не вспыхнув.

«Мальчик мой, я желаю тебе выстоять... Ты выстоишь... Ведь ты такой, каким в детстве я не был...» — бормотал старик.

Александр ГИНЕВСКИЙ

Чистый гол

— Если когда-нибудь, кто-нибудь из вас будет играть в классной команде, вспомните: пить кефир систематически вас учил Дмитрий Евсеевич, — с этими словами физрук достал из тумбочки белую запотевшую бутылку. Широким большим пальцем он вдавил цветной колпачок, налил стакан. — Благословенный напиток. Не могу без него, — сказал он и потянул с круглого плеча полотенце. Вытер красное, мокрое от жары лицо. — Значит так, — голос физрука посвежел. — Какая установка на игру? На нашу последнюю. Играем в своей обычной манере. Медали у нас в кармане, так что психологического напряжения мы не испытываем...
Александр ГИНЕВСКИЙ

Слепая

— Сле–епа–ая! К нам слепая приехала!.. — орал Витька на всю улицу. Он бежал к нам, будто мы только его и ждали.