Peskarlib.ru > Русские авторы > Александр ГИНЕВСКИЙ > Чугунный перстень

Александр ГИНЕВСКИЙ
Чугунный перстень

Распечатать текст Александр ГИНЕВСКИЙ - Чугунный перстень

За глаза её называли принцессой. И даже не принцессой, а прЫнцессой. Прозвище не очень уж и обидное, но всё-таки... Всё-таки она была старуха. Правда, у неё были пухлые румяные щёки, как у младенца. Но не тугие, а покрытые мелкими морщинками, ну, будто два печёных яблочка... Короткие седые волосы редкими колечками лежали вокруг лба, казалось, прилипли. Голова её походила на одуванчик, из которого время выдуло густую середину.

Сколько Серёжка её видел, она всегда ходила в тёмном платье с белым воротником. Школьница и только! Будто она засиделась в каком-нибудь девятом или десятом классе до самых, как говорится, седых волос. Но держалось она так, что в глаза никто не посмел бы назвать её с усмешкой даже принцессой...

В одно и то же время, утром и вечером, в любую погоду она прогуливалась около дома. Степенными шажками, никуда не спеша, она шла до конца асфальтовой дорожки и поворачивала назад. В это время жильцы дома, выглянув в окно, видя, как она пытается распрямить плечи, но через минуту — другую снова по-старушечьи сутулится, говорили: «Наша прынцесса совершает утренний моцион...» или «Наша прынцесса совершает вечерний моцион...»

Случалось, малыши пронесутся по двору и нечаянно обрызгают её из лужи. Она отойдёт в сторонку, стряхнёт капли и долго смотрит им вслед. Сурово и молчаливо. Иной бузотёр извинился бы, да где там, когда он от неё вон уже куда улетел. Но этот взгляд... Позднее Серёжка заметил в нём ещё и жалость к тому, на кого она смотрела. Точно так она смотрела на Клавдию Васильевну из Домового комитета, когда та пришла к ней со своим письмом.

В доме, по второй парадной живёт шофёр Зеваев. Раньше Серёжка и фамилии его не слыхал. Видел раз, подъехал он к дому на своём грузовом драндулете, хлопнул дверцей, сказал, обернувшись, машине: «Ну, милая, дожидай. Я вмиг, только похарчаюсь...» И вдруг по дому прокатилось: Зеваев дебошир, пьяница, скандалит в семье... Тут жильцы во главе с Клавдией Васильевной составили письмо в жилконтору о том, что шофёр Зеваев мешает нам жить. Стали собирать подписи под этим письмом. Нашлись и такие, которые живут в соседнем доме, но тоже — подписались. Пришли и к прынцессе. Она долго искала очки, долго читала письмо.

— Что вы там рассматриваете, разве не ясно? — сказала тогда Клавдия Васильевна.

— Нет, не ясно, — ответила прынцесса, возвращая письмо, глядя прямо в лицо Клавдии Васильевне.

— Распоясавшийся хулиган мешает нам жить!.. — закричала та, будто ужаленная взглядом прынцессы.

— Хулиган... Вам-то самой известно почему он так себя ведёт?

— Разберутся, где надо. Подписывайте!

— Голубушка, разбираться и самой надо. Иначе для чего у вас голова? Подписывать не буду. Письмо не даёт ответа на мой вопрос. Ведь речь идёт не о мальчике, не о юноше, — о пожилом человеке.

— Так вы что же?!. — взвилась Клавдия Васильевна. — Плюёте на общественность?! Столько людей подписало, а тут находится одна... и начинает выкомариваться!..

— Беседовать с вами в таком базарном тоне я не намерена. Извольте выйти, — это было сказано спокойно и холодно.

— Тоже мне... прынцесса... — фыркнула Клавдия Васильевна уже в дверях. — Без вас обойдёмся.

Разумеется, Клавдия Васильевна знала чем обернётся её визит. Вернее, чем может обернуться. Но ей не терпелось лишний раз позлить прынцессу, поиграть на нервах. Хотелось наконец-то задавить напором, голосом. Вдруг у старухи не осталось сил для отпора. Но у Клавдии Васильевны опять ничего не вышло, и это-то бесило её больше всего... Странно, такие люди как прынцесса не делают окружающим ничего дурного, но почему-то всё же вызывают неприязнь большинства. Не тем ли, что их непохожесть на остальных слишком уж бросается в глаза?..

А с шофёром Зеваевым оказалось вот что: его лишили водительских прав. И не за какое-то нарушение, а по профнепригодности. Много лет сидел за баранкой своего грузовика. И не просто сидел — всю войну прошёл шофёром. А тут человеку, как снег на голову: реакция не та, зрение не то... Словом, занимайтесь чем угодно, а за рулём вам больше не сидеть...


— Серый, видал?! — сказал Юрка, протягивая руку с растопыренными пальцами. На указательном был перстень. Грубый, из серого чугуна, с выпуклым рисунком. Серёжка присмотрелся к рисунку — какой-то цветок. Не то лилия, не то тюльпан с длинными лепестками. Один лепесток чуть отогнулся в сторону от остальных. Он больше других был покрыт мельчайшими чёрными раковинами, будто каплями росы. Но всё равно цветок казался мёртвым.

— Ничего перстенёк? — спросил брат, поворачивая ладонь перед глазами Серёжки, и сам не то любуясь, не то присматриваясь к тому, как выглядит перстень на его руке.

— Так себе. Грубовато... Откуда он у тебя?

— Ты спроси не откуда, а чей, — загадочно произнёс Юрка, отводя руку за спину.

— Ну, чей?

— Прынцессин.

— Прынцессин?!

— Угу.

— Подарила?

Юрка быстро выкинул вперёд руку с перстнем и щёлкнул младшего брата по носу.

— Сказанул! От неё дождёшься... В общем, раззява — эта наша прынцесса. Вышла на свой вечерний моцион. Вышла-то вышла, а не подумала, что с её старыми костями, одной в такую погоду надо сидеть дома. Ей уже добрые люди советовали, но ведь она же прынцесса. Ей много не насоветуешь... Короче, поскользнулась на замёрзшей луже. Грохнулась вместе со своей чёрной сумочкой. Из неё перстенёк и выкатился. Мы с Петькой Луниным случились рядом. Бросились, конечно, на помощь. Тут я и затоптал перстенёк в снег. Она искать. Роется в своей сумочке, а там кроме ключей да белого платочка — ничего. «Ох!..» да «Ах!..» Спрашиваю: «Что ищете?» А она: «Вы знаете... Вы знаете...» — и больше ни слова. Может, она ключ от шифоньера искала.

— Может. Ну, надоест — дашь поносить?

— Ладно.


Когда стало совсем тепло, и кусты акаций во дворе зазеленели, Серёжка как-то увидел принцессу, прогуливающуюся по асфальтовой дорожке. Обратил он внимание на это лишь потому, что она была не одна. С ней рядом шла тоже старуха. И тоже в тёмном платье с белым кружевным воротником. Только та — другая была тощая как палка, и на целую голову выше принцессы. На смуглом высохшем лице с глянцевитой кожей выпячивался нос, острый, как угол пластмассового треугольника. Они о чём-то горячо щебетали, иногда останавливались, принцесса вдруг хватала за руку ту — другую, и они продолжали говорить, не разнимая рук, глядя друг другу в глаза, ничего вокруг не замечая. «Ну и парочка весёленькая!..» — подумал про себя Серёжка.

Чуть позже, проходя мимо окон принцессы, он опять увидел их вместе. Сидели на кухне за столом. Стол был у самого окна. Занавеску, наверно, забыли задёрнуть, и Серёжке хорошо было их видно. Они продолжали разговаривать так, будто всё ещё не наговорились. «Лет сто не виделись», — подумал он. И, может, так бы и прошёл себе. Подумаешь, две старухи пьют чай и болтают. Когда же им и не болтать, как в старости. Спешить уже некуда, времени — вагон. Но тут из открытой форточки до Серёжки донеслось пение. Они пели!.. Пройдя чуть дальше, Сережка пригнулся, кинулся к стене, застыл под самым окном.

Хлопцы чьи вы бу-уде-те,

Кто вас в бой ведё-ёт, –

тянула принцесса слабым, чуть дребезжащим голосом. А та — другая подхватывала своим приглушённо–писклявым, срывающимся:

Кто под красным зна-аменем

Раненый идё-ёт?..

Следующий куплет начинала та — другая:

Мы сыны батрацки-и-е,

Мы за новый ми-ир... –

теперь принцесса подхватывала припев и они обе, возбуждённые, произносили слова песни, которые, видно, сохранились в них с очень далёких времён, но которые им уже не забыть.

Они быстро устали. Наступила тишина. И вдруг:

— Варенька, милая, помнишь?!. Шёпот, робкое дыханье, трели соловья...

— Элен, дорогая, а это!.. В моей руке — какое чудо! — твоя рука...

И опять наступила долгая тишина. В ней были слышны лёгкие вздохи, всхлипывания старух и редкое позвякивание чайных ложечек...

О том, как они пели, Серёжке не терпелось рассказать брату. Было над чем посмеяться. Но когда он поднимался по лестнице домой, ему вдруг подумалось, что смешного тут ничего нет. Никто их не показывал по телевизору. И для кино не снимал. Пели они совсем не подозревая, что кто-то мог их слышать. Серёжка подумал, что когда-то давно была совсем иная жизнь, в которой эти старухи были совсем не такими как теперь. Ведь это было!.. Мальчик не мог себе представить той жизни, но он почувствовал странное смутное волнение от того, что жизнь та была и прошла. А она была. Это точно. Вот же — от неё остались эти старухи!..

Не окажись он под окном, разве пришло бы ему в голову что-нибудь подобное? И, вместе с тем, ему вдруг стало неловко за своё подслушивание...


Старик в шляпе уже несколько раз входил в двери парадной. Через некоторое время он выходил, растерянно оглядывался по сторонам, разводил руками. В одной — была палка, в другой — портфель. Серёжке было видно как он сокрушённо качал головой, топтался на месте, не зная что делать, куда идти.

Наконец он увидел Серёжку, сидящего на скамейке, и направился к нему.

— Молодой человек, вы случайно не знаете Елену Андреевну Панаеву?

— Нет.

— Договаривались встретиться, приехал, а её — нет.

— Да вы посидите. Может, в магазин пошла.

— Садитесь, садитесь, — снова предложил Серёжка. — Отсюда парадную хорошо видно. Дождётесь. Я вот тоже жду брата.

— Пожалуй, верно! — вдруг обрадовался старик. — Должна же она придти!

Он достал из внутреннего кармана большие часы на цепочке. Прищурил один глаз.

— Ого!.. Да я хорошо приехал, с запасом — почти на час раньше.

Облегчённо вздохнув, он сел, повертел головой, потыкал палкой песок под ногами.

— Воздух у вас!.. — он шумно потянул носом. — Чувствуется новый район.

Видно, сидеть просто так ему было скучно. Он полез в портфель, порылся.

— Вот, молодой человек, — сказал Серёжке, как хорошему знакомому, протягивая две фотографии, — взялся мой внук переснять для Елены Андреевны с очень старой фотографии. Сравните. Как на ваш взгляд, получилось?

Серёжка держал в руках совсем ветхую, пожелтевшую, с истёртыми и погнутыми углами. На ней он увидел молодого, с широким тёмным лицом мужчину, и девушку. Они были сняты во весь рост. Лица их чуть улыбались. Будто они хотели сняться серьёзными, но у них ничего не получилось. А может, просто фотограф устал ждать, когда эти люди станут совсем взрослыми...

Мужчина — в кожаной потёртой куртке, в высоких сапогах. Чуть выше правого колена, на ремешке — «Маузер» — в деревянной кобуре.

Девушка была в длинном тёмном платье с белым воротником.

Между ними стоял маленький круглый столик на длинной тонкой ноге. На столике, поверх руки девушки, лежала тёмная широкая рука мужчины. И перстень... Серёжка ещё раз взглянул на молодое, счастливое лицо девушки. «Неужели это наша принцесса?!.» — пронеслось у него в голове. Но вслух он сказал другое:

— Перстень этот... чугунный?..

— Молодой человек! — старик вздрогнул, как от удара. Гнев заклокотал у него в горле. — Перед вами сама эпоха Революции! Люди Революции!.. А вы!.. О таком пустяке!..

— Да я... — смутился Серёжка, нахмурился и замолчал, уткнувшись в фотографию.

Старик внимательно посмотрел в лицо мальчика. Потом, как-то разом обмякнув, продолжал устало, терпеливо:

— Понимаете, молодой человек, тут целая эпоха. Какая эпоха!.. Ушедшее, но прекрасное время... — он помолчал, собираясь с силами. — Это — Григорий Алексеевич Зубов. Тогда он был просто Гриша. Мы с ним работали на Обуховском в литейке формовщиками. Вот вы про перстень спросили. Его отлили друзья на память Грише, когда он уходил на Гражданскую... Пришло время, и мне такой отлили... Да... А погиб Гриша в Актюбинской операции против Колчака. В девятнадцатом году. Как раз третьего сентября, в степях под местечком Темир. Вы и не слыхали про такое. Конечно... А Гриша был комиссаром полка третьей кавалерийской дивизии. Не вернулся дружок Гриша...

Старик задумался.

— А кто с ним рядом? — спросил мальчик.

— Это?! — встрепенулся старик. — Да это же Леночка! Невеста его! Девушка из дворянской семьи, а полюбила рабочего парня. Да и как было не полюбить такого орла... А Леночка наша кончила Смольный институт благородных девиц. Был такой до Революции... И сколько же мужиков и баб обучила грамоте наша дворяночка... Вот, жаль, суженого своего, Гришу, так и не дождалась...

Время от времени Серёжка посматривал в сторону парадной. Наконец он увидел принцессу.

— Не она ли, кого вы ждёте?

Старик долго вглядывался.

— Да, да! Спасибо, молодой человек. А говорили, что не знаете её, — заспешил он.

Серёжка остался сидеть на скамейке. Свои ключи от квартиры он потерял давно, и вот теперь опять ждал брата, когда тот вернётся с тренировки.

Фотография, перстень и принцесса не выходили у него из головы. Теперь ему было стыдно называть её так даже про себя. И то, что не знал раньше ни её фамилии, ни имени отчества — и от этого он чувствовал неловкость.

Дома он достал из стола перстень. Уже и ему и брату давно надоело его носить. Просто чудо, что он не затерялся, что его не променяли на какую-нибудь ерундовину. Теперь Серёжка рассматривал его совсем другими глазами. Он видел этот перстень на руке Григория Зубова — комиссара полка третьей кавалерской дивизии. И рядом с ним стояла... она. Трудно было себе представить — совсем молодая. Как же давно это было?..

— Перстень надо вернуть, — сказал брат, выслушав Сергея. Он потёр пальцем лоб, как всегда делал, когда задумывался. Добавил серьёзно: — Реликвия...

— Кому как не тебе и отдавать.

— Молчи, мелюзга!.. Отдашь ты.

— И что сказать? Мой братец у вас его спёр?.. Уж лучше забросить его в окно, куда-нибудь подальше...

— Не дури! Перстень отдашь ты. Про меня не говори. Незачем ей знать ещё об одной пакости. Хватит с неё...

Дни проходили за днями, а Серёжка всё таскал злополучный перстень в кармане.

Наконец он набрался духу и подошёл к ней не на улице, а к её дверям. Смелости хватило только на это, и он не скоро надавил кнопку звонка с тайной надеждой не застать дома. Он ещё цеплялся за эту надежду, хотя знал, что она маловероятна.

— Что вам угодно, молодой человек? — сказала она, и посмотрела на Серёжку так, как смотрела вслед малышам, когда они на бегу задевали её. От этого взгляда он чуть было не забыл зачем пришёл.

— Вам что-нибудь от меня надо? — снова спросила она.

— Мне? Ничего. Перстень вот... Он ваш...

— Милый вы мой... как же?.. Где вы его нашли?.. Ведь он у меня выпал зимой из сумочки... я искала его... потом... — её подбородок мелко дрожал. Губы пытались улыбнуться, но это было невозможно. Если бы улыбнулась — слёзы бы выкатились из глаз.

— Это мой брат... — сказал мальчик, хмуро глядя в сторону, поверх её плеча.

— Как мне его благодарить?!. И вас... Вы знаете, это всё — что у меня осталось от Гриши. Это и фотография. Всё — что осталось с девятнадцатого года... Я понимаю, вам трудно себе представить что это значит — вы слишком молоды, милый мальчик... — она замолчала, стараясь справиться с волнением.

— Носили бы тогда. Чтобы не терять...

Милый вы мой, голубчик, — она подняла перстень над пальцем левой руки, отпустила его. Перстень скользнул вниз, не задержавшись на суставе. — Вот... — сказала она, грустно улыбнувшись.


Зимним воскресным вечером они возвращались с рыбалки. У Сергея за спиной — рюкзак, у Юрки — на плече ящик с рыбой, в руках коловорот.

У дома прогуливалась она.

— Добрый вечер, Елена Андреевна!

— Здравствуйте, молодые люди! Вернулись. Ну, как улов?

— Один окушок ничего — грамм на пятьсот потянет.

— Ну, славно! Простите, Юрий, вы, кажется, в восьмом учитесь?

— Да.

— Как у вас обстоят дела с языком?

— С каким языком?

— Вы ведь, если я не ошибаюсь, английский изучаете?

— А-а… Да.

— Ну и как он вам даётся?

— Да как… выше тройки не прыгаю.

— А вы, Серёжа?

— У него, Елена Андреевна, почти так же — на одну двойку больше, — со смехом ответил Юрка.

— Что вы говорите?! Позо-ор!.. Вы вот что. Приходите ко мне. Приходите, я вам помогу.

Ребята переглянулись.

— Да не пугайтесь, — продолжала она, — не стану я вас мучить грамматикой. Мы с вами почитаем Бёрнса. Одного из самых любимых поэтов Карла Маркса. Думаю, вам будет интересно узнать какой это был живой человек — Бёрнс.

Поднимаясь по лестнице, Юрка толкнул Серёгу локтём в бок.

— Слыхал: Бёрнса!.. Вот напасть. Хоть на глаза ей не попадайся.

Но куда было деться. Они обещали, и в конце концов пришли. Просто так, послушать. Думали: разок-другой сходят, чтобы не обиделась. Но потом — зачастили…


Она умерла неожиданно. Смерть всегда неожиданна. Даже когда её ждут. Особенно для близких, а не для родственников…

Дворники взломали дверь, и уже когда её увезли в морг, распахнули окно кухни, и стали прямо в окно на улицу выбрасывать ветхий старушечий скарб. Всё было легче, чем таскать через дверь.

Серёжка увидел эту кучу пожитков, когда дворники, посмеиваясь, ещё орудовали в квартире. Он понял в чём дело, бросился домой. Юрку он застал.

— Ты что мелешь?! — не поверил брат.

Они спустились вниз.

— Полегче швыряйте, — зло сказал Юрка дворникам, входя в уже пустую квартиру.

В углу они увидели ящик от шкафа. В нём лежал лишь комок жёлтой газеты. Юрка взял этот ящик и осторожно вынес на улицу. Положил его на кучу.

— Чего так поздно помогать пришёл? — сказала одна из дворничих.

Но Юрка не расслышал. Он порылся в тряпье и извлёк из него чёрную сумочку из потёртого бархата.

— Это я беру себе, — сказал он.

— Золотишко, облигации ищешь? — со смехом сказала Клавдия Васильевна, которая тоже была здесь. Пробил её победный час, и она не скрывала своего удовлетворения. — Шустрая молодёжь пошла нынче…

— Ну ты, мразь болотная! Смотри!.. — Юрка рванулся с сумочкой к ней. Та — с застывшим, вытянутым лицом — невольно отшатнулась в испуге.

— Ладно, ладно. Уже проверили… И нечего грубить…


Её надо было везти в крематорий, хоронить, но ни та старуха, ни старик — не объявлялись.

Юрка забегал из жилконторы в похоронное бюро.

Отец ходил по квартире, выкатив круглый живот, шлёпая по нему резинками подтяжек.

— Ты-то, ты-то чего лезешь?.. — зудел он Юрке. — Родня она тебе что ли? Или наследство какое завещала? И без тебя похоронят… На то есть государство…

— Ты отстанешь или нет?!. — Юрка белел лицом так, что Серёжка зажмуривался, чтобы не видеть этих горящих ненавистью чёрных глаз брата.

Отец поспешно и неуклюже разворачивался, уходил на кухню, бубня себе под нос всё то же.

Наконец объявился старик. Где-то через месяца два после похорон. Соседи подсказали ему в какую зайти квартиру.

Оказалось, он долго болел, лежал в больнице.

Юрка протянул ему сумочку.

— Тут перстень и фотографии, — сказал он.

Старик повертел в руках сумочку. Взгляд его был рассеян. Слёзы всё ещё стояли в уголках между вялыми веками. Видно было как он всё пытается собраться с мыслями; как страдает от того, что ему никак это не удаётся.

— Молодой человек, — сказал он наконец дрожащим голосом, — я ведь тоже скоро уйду туда… — он постучал палкой в пол. — Мне кажется, я не ошибусь… Ведь вы тоже знали Леночку… Да, не ошибусь, если попрошу вас оставить это у себя. Существует связь времён. Нельзя чтобы она обрывалась, понимаете?.. Я путано говорю, простите… Но это… это нужно вам и вашей молодости, понимаете?.. — он перевёл взгляд с Юрки на Сергея.

— Да, конечно, — быстро кивнул головой Юрка, будто всё понимал и только ждал этих слов. — Положи в мой нижний ящик, — он передал сумочку Сергею.

За окном было уже совсем темно, а они всё сидели и молчали. Старик — откинувшись на спинку стула, с прикрытыми от усталости глазами, сосредоточенный в себе, ко всему равнодушный, казалось. И Юрка — на табуретке, напротив него, — уронивший лохматую голову в ладони.

Отец выходил в коридор, недовольно отфыркивался, шаркал в ванную, на кухню, но так и не включал телевизор…

Александр ГИНЕВСКИЙ

Валеркино богатство

Я люблю вместе с Валеркой приходить на работу к его матери.
Александр ГИНЕВСКИЙ

Это ещё не снег

В штопанных перештопанных носках идти в школу первого сентября не годилось. Печуркин и сам это понимал. Хотя подумаешь, пятки: в ботинках их не видать. Но мать всё напоминала: купи, купи...